Из-за двери высовывается шишковатая голова доктора Маринуса.
– Домбуржец! Позвольте вам представить барышню Аибагаву. И я вас всячески призываю: Orate ne intretis in tentationem[7].
Барышня Аибагава сразу же узнает рыжего зеленоглазого чужестранца.
– Добрый день, – у Якоба пересохло в горле, – барышня Аибагава.
– Добрый день, – отвечает она ясным голоском, – господин… Домбу-рожец?
– Домбуржец… Это у доктора шутка такая. Мое имя – де Зут.
Она ставит перед собой подставку для письма: поднос на ножках.
– «Домбу-рожец» – смешная шутка?
– Доктор Маринус считает, что да: мой родной город называется Домбург.
Она с сомнением произносит: «Хммм».
– Господин де Зут болен?
– Э-э… Да, немного. У меня вот здесь болит… – Он хлопает себя по животу.
– Стул как вода? – деловито спрашивает акушерка. – Плохой запах?
– Нет… – Якоб теряется от такой прямоты. – У меня болит… печень.
– Болит… – она очень тщательно выговаривает звук «л», – печень?
– Да-да, печень. А вы, надеюсь, в добром здравии?
– Да, я здорова. Надеюсь, ваш друг-обезьяна тоже здоров?
– Мой… А-а, Уильям Питт? Мой друг-обезьяна… Его больше нет.
– Простите, я не понимать. Обезьяна… Что нет?
– Нет в живых. Я… – Якоб показывает жестами, как будто сворачивает курице шею, – убил мерзавца, а из шкуры сделал себе кисет для табака.
Девушка приоткрывает рот, глаза полны ужаса.
Якоб готов застрелиться на месте, будь у него пистолет.
– Шучу, шучу! Уильям Питт жив, здоров и счастлив, безобразничает где-нибудь в свое удовольствие…
– Верно, господин Мурамото, – слышится из-за двери голос Маринуса. – Вначале нужно вытопить подкожный жир, а потом ввести в кровеносные сосуды цветной воск…
– Что ж… – Якоб проклинает свою неудачную шутку. – Приступим к изучению текста?
Барышня Аибагава пытается сообразить, как сделать это, оставаясь на безопасном расстоянии.
– Вы можете сесть сюда. – Он указывает на дальний край кровати. – Читайте вслух, а если попадется трудное слово, мы его обсудим.
Она удовлетворенно кивает, садится и начинает читать.
Куртизанка ван Клефа говорит высоким пронзительным голосом – видимо, считается, что это женственно. У барышни Аибагавы голос ниже, негромкий и успокаивающий. Якоб, пользуясь благовидным предлогом, рассматривает ее обожженное лицо и губы, старательно выговаривающие слова.
– «Вскоре после этого про-ис-шест-вия»… Простите, что это есть?
– Происшествие – это… случай, событие.
– Спасибо. «…Я изучил все, что Рюйш пишет о женском организме… Он высказывается против преждевременного извлечения плаценты. Его ученое мнение подтверждает мои выводы… и потому я избрал путь ближе к природе. Разрезав funis…[8] и передав ребенка в руки помощников… я ввожу палец во влагалище…»
Якоб впервые в жизни слышит, чтобы это слово произносили вслух.
Барышня Аибагава, уловив его изумление, вскидывает голову:
– Я ошибаться?
«Доктор Лукас Маринус, – думает Якоб, – вы бесчеловечное чудовище».
И отвечает:
– Нет.
Нахмурившись, она ищет в тексте место, на котором остановилась.
– «…С целью убедиться, что плацента располагается неподалеку от os uteri…[9] В этом случае, я уверен, она сама выйдет наружу… Нужно лишь подождать и, как правило, через десять-пятнадцать минут… начинаются последовые схватки… Матка сокращается и выталкивает плаценту… Если слегка потянуть за funis, плацента опускается… – барышня Аибагава бросает взгляд на Якоба, – во влагалище, и я извлекаю ее через os externum»[10]. Все. Я закончить отрывок. Печень сильно болит?
– Доктор Смелли очень… – Якоб с трудом проглатывает комок в горле, – прямолинейно изъясняется.
Барышня Аибагава сводит брови.
– Голландский – чужой язык. В словах нет такая… сила, кровь, запах. Помогать при родах – мое… «признание» или «призвание»?
– Полагаю, «призвание».
– Помогать при родах – мое призвание. Если акушерка бояться крови, от нее никакая польза.
– Дистальная фаланга, – доносится из соседней комнаты голос Маринуса. – Средняя и проксимальная фаланги…
– Двадцать лет назад, – решившись, начинает Якоб, – когда родилась моя сестра, повитуха не смогла остановить у матери кровотечение. Мне поручили греть воду в кухне.
Он боится, что барышня Аибагава заскучает, но она слушает спокойно и внимательно.
– «Если только я смогу нагреть довольно воды, – так я думал, – мама не умрет». К сожалению, я ошибался.
Якоб хмурится. Он сам не знает, для чего затронул настолько личную тему.
В изножье кровати садится огромная оса.
Барышня Аибагава достает из рукава кимоно квадратный листок бумаги. Якоб, зная о восточных верованиях в перерождение души от насекомого до святого, ждет, что она выгонит осу в окно. Но акушерка давит осу бумажкой и, скомкав плотный шарик, выбрасывает его в то самое окошко.
– У вашей сестры тоже рыжие волосы и зеленые глаза?
– Волосы у нее еще рыжее моих, к большому смущению нашего дяди.
– Сму-зе-нию? – повторяет она незнакомое слово.
«Надо бы потом спросить Огаву, как это будет по-японски», – думает Якоб.
– «Смущение», стыд.
– Почему дядя испытывать стыд от рыжие волосы у сестры?
– В народе верят… Суеверие, понимаете?
– Мэйсин по-японски. Доктор это называть «враг разума».
– Так вот, согласно суеверию, женщины легкого поведения… то есть проститутки… всегда рыжеволосые.
– «Легкого поведения»? «Проститутки»? То же, что «куртизанки» и их помощницы?
– Простите меня за эти слова. – Якоб ничего не слышит из-за шума в ушах. – Теперь уже мне стыдно.
Ее улыбка – и крапива, и подорожник.
– Сестра господин де Зут – честная девушка?
– Гертье… очень мне дорога. Она добрая, умная и терпеливая.
– Пястные кости, – разъясняет доктор, – а вот здесь – хитро соединенные кости запястья…
– У барышни Аибагавы, – отваживается спросить Якоб, – большая семья?
– Была большая, теперь маленькая. Отец, новая жена отца, сын новой жены отца. – Короткая заминка. – Мать, братья и сестры умер от холеры. Много лет давно. Тогда много умер. Не только моя семья. Много, много горя.
– Однако ваше призвание… то есть акушерство… Это… Это искусство жизни.
Черная прядка выбилась из-под платка. Так и тянет дотронуться.
– В старые времена, – говорит барышня Аибагава, – когда еще не построить большие мосты через широкие реки, путники тонуть часто. Люди говорить: «Умер, потому что речной бог сердитый». Не говорить: «Умер, потому что большие мосты построить не умеем». Не говорить: «Люди умирать, потому что много невежество». Однажды мудрые предки наблюдать паутина, плести мосты из гибкая лоза. Или еще, видеть, как дерево упал через река, строить каменный островок посреди широкая река и соединить островок к островку. Строить такие мосты. Люди больше не тонуть в этот опасный река, много меньше люди тонуть. Мой плохой голландский понимать?
– Прекрасно понимаю, – уверяет Якоб. – Каждое слово.
– Сегодня в Японии, когда мать или ребенок умирать при родах или мать и ребенок вместе, люди говорить: «Ах, они умер, потому что боги так решить». Или: «Потому что плохая карма». Или: «Умер, потому что мало платить за о-мамори – магия из храма». Господин де Зут понимать, это как мост. На правде – много, много смерть из-за невежество. Я хотеть построить мост от невежество, – тонкая рука рисует в воздухе мост, – к знание. Это, – она с почтением поднимает вверх листок с текстом доктора Смелли, – кусочек для мост. Когда-нибудь я учить этот знание… Создать школа… Ученики учить другой ученики… И тогда, потом, в Японии много, много меньше матерей умирать из-за невежество. – Несколько мгновений она созерцает свою мечту, потом опускает глаза. – Глупый план.
