Нет меня? Врешь, присмотрись получше. Ничего не изменилось, только теплее стало. Теперь я понимаю, что все это время лишал себя собственной жизни. Своей дорожки в бредовом никчемном мире, где тебя кинут, стоит только рассмотреть, что ты не такой. Да пожалуйста! Валите! Кому вы нужны? Только таким же слепым мышам. Сбивайтесь в стайки, так вас легче ловить.

Нет меня? Да и не нужно! Я был никем, а стал… «Всем?» — насмешливо прозвучало внутри.

Скамья рядом скрипнула, и через мгновение приятный женский голос запел что-то трогательное про облака и дорогу под ними. Пел для себя — во весь голос, но неясно произнося слова и целые строчки. Я открыл глаза, девушка на другом краю сидела, запрокинув голову и сцепив на коленях пальцы с обкусанными ногтями. Вдруг оборвав куплет, она посмотрела на меня:

— У вас несчастное лицо. Вы заболели?

Я покачал головой:

— Скорее, потерялся.

— Где?

— Не помню.

Пол расплывался, туман снова повис перед глазами, и лица девушки было почти не разглядеть — только два темных глаза и дрожащая жилка на шее. Жар подкатил к голове и выступил испариной на висках. Я поднялся.

— Вспоминайте, а то никогда не найдетесь. И простудитесь.

Она стащила с плеч толстый шерстяной шарф, подошла и старательно обмотала его вокруг моей шеи. От ее кожи тонко пахло фиалками. Я сжал кулаки и провел языком по пересохшим губам. Не надо, милая. Убегай. Беги и не оглядывайся. Девчонка смотрела, не мигая, но не с испугом, а жалостливо. И новый «я» съежился, забился глубже, а идиотский голос в голове, напротив, окреп и сделался невыносимым.

Нет. Не сейчас. Не хочу. Поздно. Отступая прочь, я искал выхода, возврата к силе и бесшабашной воле. Надо обратно. Надо туда, где тот. Не мог он уйти далеко.

Девчонка запела что-то вовсе невозможное: то ли псалом, то ли похожую хрень. Хватит с меня музыки. Я заскочил в ближайший вагон и отшатнулся от окна, когда сумасшедшая дура перекрестила меня вслед.

— А он допрет, где искать?

— Не сомневайтесь, нюх у него должен быть отличный.

— И слух, наверное, тоже, ученые мои.

— Да, заткнулись по-бырому. Эй, козленок в молоке, стони менее пафосно.

Он ушел. Как? Куда?! Его не увезли, следы отчетливо рисовались на шершавом камне. Вот здесь стояли трое, а тут он. Потом все вместе пошли к выходу. Вместе… Но они же могли расстаться. Почему бы нет?

Я бежал вверх по эскалатору. Сил почти не осталось, кололо в боку, воздух рвал легкие. Мне не нравится быть таким. Не хочу! Где ты? Где?

Рядом.

Морозный воздух нес вонь машинного масла, химической грязи, гари, мерзкой жратвы и людей. Чужих ненужных людей. До поры ненужных и чужих. Только до своего часа.

Тоненький знакомый аромат едва пробивался сквозь эту какофонию. Я поймал его, уцепился, ноги сами понесли по следу.

Темный переулок манил к себе. Но дважды обострившееся чутье уводило прочь. И трижды голод возвращал обратно. Ветер кидал в спину ошметки снега, толкал вперед. Кровь манила. Только проверить. Заглянуть — и назад. Вдруг его и нет там. Одним глазом. Только заглянуть.

Ботинок увяз в невидимой трещине. Что-то ударило под колено. Я полетел лицом вперед. Попытался приземлиться на бок. Темная фигура, короткий замах и боль в ребрах. Еще удар, и меня перевернуло навзничь.

Диковинная, витая трость острым наконечником уперлась в мою грудь. Замутило от запаха мокрого серебра. Зря потратились — подошел бы любой металл. Гвоздь, арматура, вилка — все равно. Они и пахнут одинаково — горечью, кровью и страхом. И жгутся. Никакая одежда не спасает.

Я пытался сильнее вжаться в землю.

— Ну, набегался, неугомонный наш? — Толстяк, вдавивший меня в слякоть, звучал добродушно, но глаза были под стать палке. Такой не отпустит. Такой даже не отвернется.

Второго — огромного качка — мое ерзанье веселило, будто только за этим они устроили засаду. А последний — самый гадкий, зализанный и смердящий «высшим промыслом» — вынул из коробка три спички и, обломав одну, зажал их в кулаке.

— Вот и все, паря, — наигранно посетовал здоровый.

«Вот и все», — отозвалось в голове.

— Оружие на землю! — рявкнули из-за спин злые, казенные голоса. — На землю, я сказал! Толстый, тебе говорю! Оружие на землю, руки держать на виду.

Две фигуры перекрыли выход в проулок — мужчина и женщина в синей форме без погон и знаков различия. Только на левых рукавах нашивки с белым единорогом. Два «макара» смотрели в упор на моих преследователей, которые стушевались и растерянно расступились.

Мужчина в форме, не опуская взгляда, бормотал в рацию: «Трое. Вооружены. Возможно сопротивление».

— Эй, чуваки, какое сопротивление? Спокойно, мы же свои. — Арбалет качка уткнулся в сугроб.

— Тамбовские волки тебе свои, — презрительно бросил «форменный».

Его напарница носком сапога отпихнула в сторону и арбалет, и длинную трубку, а трость одним движением вырвала из цепких пальцев владельца. Дышать стало легче. Женщина внимательно осмотрела деревяшку, понажимала на выступы, хмыкнула и чему-то улыбнулась.

— Затейники. Борис, держи их на прицеле, от греха. Старший инспектор Фролова. Ваши документы.

— Инспектор чего? — Здоровяк попытался перехватить инициативу, поигрывая мышцами и включая обаяние на полную мощность.

— Всего, — отрезала женщина и едва уловимым движением оказалась так близко, что тот без труда мог разглядеть сетку морщин вокруг ее злых и уставших глаз. — Документы.

— Да какие вам документы, господа хорошие? Такие пойдут? — Удостоверение в пальцах толстяка казалось крошечным и хрупким, из него, ни на что не намекая, торчал уголок зеленой купюры.

— Такими ты можешь подтереться, — осклабился Борис. — Нет у них ничего, Лессана Олеговна. Дело само шьется.

— Какое дело?! — вдруг заорал длинный, брызжа слюной. Все вздрогнули — голос звучал, будто звук пилы, застревающей в сыром бревне. — Куда вы лезете?! Зенки раскройте! Это ж тварь, нелюдь! Он вас сожрет, не подавится! Давить таких надо! А вы валите, не мешайте!

— Ясно, документов нет, сопротивление налицо, — спокойно отозвалась женщина. — Зови мальчиков, Боренька. Нашли мы браконьеров.

«Мальчики» в привычной и понятной форме цвета маус вульгарис стремительно заполнили все свободное пространство. Не вступая в переговоры, они легко скрутили мужчин и под короткие, но емкие понукания потащили их прочь. Те опомниться не успели, один только толстяк все кричал: «Ну, какое сопротивление, гражданка начальница. Почти сам иду».

Я старался не бросаться в глаза и не попадать под ноги. Надеяться на то, что обо мне забудут, было наивно. Но все-таки… Вдруг… Устал я… От слабости делалось тошно. Глаза закрывались…

О, прозвучало над моей головой, — как плохо. Он по ходу дела голодный. Вон, почти отключился. Нет, Боря, намордника не надо. Так справимся. Вот ведь говнюки, едва до смерти пубертата не загоняли!

— Чего, настоящий? Ого!

— Первый раз? Ну, вот гляди: клыки только прорезались, десны розовые. Щенок совсем. — Чужие пальцы хватали за лицо, оттягивали губы, сквозь дремоту я пытался сбросить их, но женский голос только смеялся. — Строптивый, гляди-ка.

— Может, зря все? Он агрессивный, похоже, все одно на усыпление.

— Там посмотрим. Тесты сделаем, проверим. Смотри, крепкий какой. Хороший. Ты попрочней клетку неси.

Железо окружило, навалилось запахом и жаром. Я ежился, задерживал дыхание и все пытался сказать о том, что мне больно. Но они словно не слышали. Или не понимали человеческой речи.

Впервые я увидел его… Нет, не так. Сначала я его не увидел, почувствовал.

Была бедовая, разухабистая вечеринка в мою честь. Справляли в «Анне Керн» на Арбате, заведении вычурном, помпезном и претендующем на причастность к литературе. Хмельной Марат, перекрывая шквалы музыки, орал невразумительные тосты. Инга хмурилась, катала в ладонях бокал с замысловатым, в три цвета, коктейлем. А расхристанный дерганый парень на сцене хрипло вбивал в микрофон «Разрешите мне зайти с козырей».