— Ты?!. — удивленно-растерянное, обиженное; последнее, что она говорит.

— Я.

Он отстегивает специальный «нашейник», из которого уже вытекла вся свиная кровь. Касается пальцами того места, где ее острые зубки поцарапали сталь; в мастерскую идти не придется, но вот на досуге самому надо будет подлатать.

Костюм, разумеется, безнадежно испорчен, но это обычное дело, по-другому не бывает.

Он бережно снимает с кола ее ставшее вдруг очень легким тело, отвинчивает кол; дверца на груди с легким клацаньем становится на место. Теперь — прибраться в комнате и отправить отчет об еще одной обезвреженной охотнице.

И до завтра можно отдыхать: подзарядиться, сходить в мойку, устроить себе плановое «сон»-отключение. А потом — снова на работу, снова выслеживать и обезвреживать.

При этой мысли он испытывает некое непонятное чувство, похожее на то, которое возникает при резких перепадах напряжения в сети. Человек бы сказал: «Я волнуюсь, предвкушая», — но он ведь не человек.

— Отстреливать таких надо! — горячился хозяин автозаправочной станции.

Двое полицейских зевали и с недоумением осматривали испорченные машины. Густой рассветный туман клубился над заправкой, казалось, в нем скрывается нечто… нечто опасное.

— Вы уверены, что это не обыкновенное хулиганство? — спросил старший патруля.

— Уверен ли я?! А вы почитайте доклады ваших коллег, я же не в первый раз заявление делаю! Каждый месяц по десятку машин…

— Сливают бензин? — предположил младший.

— Но зачем так?! И главное — это же какая наглость должна быть! Пока клиент отошел на минутку, а машина заправляется… — Хозяин только рукой махнул.

Старший патруля присел на корточки и коснулся пальцем двух круглых отверстий в бензобаке.

— Вот и он, как вы, приседал.

— Что? Вы видели преступника?!

— Говорю же, почитайте доклады. Один раз видел, случайно. Высокий мужчина, как только углядел меня, дал деру. А сперва, когда я его заметил, он как раз присел и… хм…

— Что?

— А-а, ладно. Все равно смеяться будете. — Хозяин перехватил хмурый взгляд полицейского и решился-таки: — Ну, этот хмырь, он будто лизал машину. И бормотал что-то вроде «овечка ты моя, овечка». Бывают же такие психи! Так вы его поймаете, сержант?

— Обязательно поймаем! — бодро солгал старший. — Куда он денется!

Эта история случилась со мной давно, еще при Советах. Я учился тогда во втором классе, а точнее, готовился перейти в третий. Летние каникулы мне довелось провести в старинном городе Ельце — бабушка хотела показать внука родне.

Скорый поезд отправился из Москвы в полночь, чтобы достичь ранним утром пустынного елецкого перрона. Мы неторопливо спустились на платформу, распрощавшись с веселым пожилым проводником. Тот отвернулся было к другим пассажирам, но вдруг схватил меня за плечо.

— Ну-ка, держи, — и сунул мне в ладошку надорванный оранжевый билет.

— Это зачем? — удивился я.

— На счастье, — подмигнул проводник. — Храни его и не выбрасывай, пока не сядешь в обратный поезд.

Я сунул билет в карман шортиков и поспешил навстречу бабушке, которая с недовольным видом шла ко мне по платформе. Ребенком я был тих и мечтателен, постоянно витал в облаках и часто терялся, за что был неоднократно наказан старшими. В этот раз тоже не обошлось без нравоучений. Я был схвачен за руку и препровожден в здание вокзала. Посреди гулкой мраморной залы нас ожидала тетя Клава. Маленькая, плотненькая, облаченная в строгое черное платье и белую сорочку, она походила на престарелую школьницу. Из скромного туалета выделялась только массивная брошь, скрепляющая ворот теткиной рубашки. В оправе потемневшего серебра покоился крупный овальный камень цвета грозового неба, рассеченный сверху вниз ослепительно-белой прожилкой, ветвящейся у основания, точно самая настоящая молния.

Лицо Клавдии напоминало плакат «дары пекарни»: между сдобными булочками щек прикорнул маленький калачик носа, поляницу большого лба венчала короткая шевелюра седых волос, торчащих как попало, точно рожь после дождя, — и все это было обильно посыпано толстым слоем пудры. Из центра хлебного великолепия доброжелательно поблескивали глазурованные конфетки блекловатых голубых глаз. Губы тетка все время держала поджатыми, и это сильно портило ее образ, внося фальшивую нотку в положительный экстерьер.

Родственницы обнялись и расцеловались. После этого Клавдия переключилась на меня и, так как от лобзаний я категорически отказался, сразу принялась охать и ахать: «Как подрос! Как подрос! И глаза мамины, а нос-то, Люба, нос-то твой!» Как видно, ритуал встречи был отработан годами и жестко протоколирован, потому что, обсудив с поддакивающей в нужных местах бабушкой мой внешний вид, Клава совершенно успокоилась, «выключила» улыбку и вполне будничным, даже суховатым тоном пригласила нас в машину.

Обшарпанная желтая «Волга» стояла на парковочном пятачке прямо перед зданием вокзала. Смуглый водитель в темно-коричневых брюках и светлой клетчатой рубашке с коротким рукавом стоял, прислонившись к капоту, и обстругивал перочинным ножом деревянную дощечку. Его глаза скрывались за стрекозиными окулярами старомодных темных очков. Большая клетчатая кепка бросала тень на прямой нос и пухлые губы. Завидев нас, он с недовольством отбросил палочку и открыл дверь машины.

— Доброе утро, прошу.

Его голос был тихим и странно воркующим, без громких московских гласных или нарочитого вологодского оканья, словно каждое слово завернули в мягкую рогожу.

Тетя Клава с бабушкой забрались на заднее сиденье, а я, как большой, устроился впереди. Водитель опустился рядом. От него исходил резкий запах табака, смешанный с чем-то еще, едва уловимым и очень знакомым. Мужчина опустил правую руку на рычаг переключения передач, и тут я заметил, что на правой руке у него не хватает безымянного пальца.

— Можешь опустить стекло. А то у меня тут, как на складе, — милостиво разрешил он. — Крути эту ручку на себя. Сильнее! Вот молодец.

— До конца не открывай — простудишься, — всполошилась бабушка. Она, как видно, еще переживала, что не уследила за мной на перроне.

Мы тронулись неожиданно плавно и устремились по пустынной в этот час дороге в направлении города.

— Извините, пожалуйста… — обратился я к водителю, не решаясь сразу задать беспокоящий меня вопрос.

— Про палец спросить хочешь? — улыбнулся тот краешком рта и, не дожидаясь ответа, сунул мне под нос искалеченную руку. — Это фашист меня пометил.

— Вы воевали? — удивился я, пытаясь сопоставить бодрый вид водителя с отдаленными событиями Великой Отечественной.

— А то, — ухмыльнулся водитель. — Всю оккупацию в подвале с крысами провоевал. Да только любопытство замучило. Страсть как хотелось на немца живого поглядеть. Вот и поплатился. Схватили меня, значит, ладонь к столу прижали и палец — чик.

— Яша, — в голосе тети Клавы слышалась легкая укоризна, — ты зачем мальчика пугаешь? На заводе он руку повредил. Лет пять уже прошло.

За окнами машины тянулись однообразные панельные дома, точно такие же, как и на окраинах столицы. Я даже слегка заскучал. На заднем сиденье бабушка с теткой громко обсуждали последние новости — телевидение сблизило центр и провинцию.

Наконец типовая застройка осталась позади, мы выбрались на открытое пространство. Впереди показалась акватория широкой спокойной реки. Ее блестящее зеленое тело было рассечено сразу двумя мостами. Дальний берег, высокий и обрывистый, пестрел разноцветными треугольниками двускатных крыш, над которыми царил белый утес большого собора. Пять глав, увенчанных куполами цвета январской ночи, четыре малые по краям и одна большая в центре представились мне неусыпной стражей, хранящей заповедную землю от посягательств внешнего мира.

— Сосна, — проворковала тетка.