Мама приоткрывает глаза и смотрит на меня с подозрением, будто догадывается, о чем мои мысли. Потом переводит взгляд на поблескивающий в траве стакан и негромко просит:

– Принеси мне еще виски. У меня в баре есть полбутылки «Джека Дэниелза».

– Нет! – отрезаю я. – Хватит пить. Лучше пошли в дом и помиритесь с папой.

Мама качает головой.

– Пусть катится туда, куда намылился. Удерживать его, упрашивать, ублажать я не намерена. Потому что ни в чем не виновата.

Снова пристально смотрю на ее лицо. На нем отражается гнев и больше ничего.

– Я уже подумываю, не завел ли он себе какую-нибудь… и не мечтает ли сбежать к ней? – говорит она.

Усмехаюсь.

– Что ты несешь? Сама же прекрасно знаешь, что, кроме тебя, ему никто не нужен.

Мама пренебрежительно фыркает.

– Глупости.

– Никакие не глупости! – с жаром доказываю я. – Он даже смотрит на тебя с обожанием. Когда вы не в ссоре, конечно. Неужели ты этого не замечаешь?

Мама с безразличным видом похлопывает рукой по подлокотнику.

– Это он по привычке. На самом же деле… – Она пожимает плечами. – Бог знает, что у него на уме. Прошу тебя, сходи за виски.

– Мама! – вскрикиваю я. – Ты пугаешь меня!

– Чем? – Ее лицо делается совершенно невинным и изумленно-вопросительным.

– Своей тягой к спиртному, вот чем! – отчеканиваю я, выпрямляясь и подбочениваясь. – Чего ты добьешься этим виски, скажи на милость? Опьянением не решишь ни одной проблемы!

– Но хотя бы на время забуду о них, – говорит мама, глядя на меня с мольбой.

– Нет! – строго повторяю я, уже разворачиваясь.

Разговаривать с отцом вообще невозможно. Он ничего не слышит, носится от шкафа к дивану, где разложены раскрытые чемоданы и сумки, и бессистемно упаковывает брюки, рубашки и костюмы. Дебора стоит на пороге, скрестив руки на груди, и уже не пытается что-либо предпринять.

Несколько минут наблюдаем за ним молча. Он что-то приговаривает и то и дело дергает головой с круглой проплешиной на макушке. Мне его жаль, и я никак не могу отделаться от мысли, что он смешон в своей суетливости и никого не пугающей грозности. В какую-то минуту я не выдерживаю, подскакиваю к нему и беру его за руки.

– Пап, да успокойся же ты!

Отец смотрит на меня злобно-рассеянным взглядом и сдвигает брови.

– Успокоиться?! И продолжать жить, как жил? – Он отчаянно крутит головой. – Ну нет уж! Избавьте! Я вам не клоун и не шут! Хватит надо мной потешаться! И так…

– Никто над тобой не потешается! – кричу я. – Ты сам выставляешь себя на посмешище, потому что не знаешь, чего хочешь!

– Не знаю, чего хочу? – Отец моргает и некоторое время задумчиво смотрит мне в глаза.

У меня в голове уже мелькает обнадеживающая мысль: вдруг он наконец прекратит свой дурацкий концерт, примет твердое решение и либо правда разведется с мамой, либо поговорит с ней иначе – серьезно и обстоятельно.

Но папа вдруг усмехается, выдергивает из моих рук свои и размашистыми шагами подходит к кровати.

– Много вы понимаете, – продолжает он по-стариковски ворчать. – Потому что все трое одного поля ягода…

Кошмар продолжается битый час. Отец укладывает и укладывает свои вещи. Потом достает их из одной сумки и упаковывает в другую, потом в чемодан – и так без конца. Мы с Деборой подпираем косяки и выслушиваем неостановимый поток обвинений и ругательств в адрес мамы, нас и всех женщин на свете.

Спустя какое-то время в коридоре за нашими спинами раздаются шаги. Одновременно поворачиваем головы. По лестнице неторопливо поднимается мама. Ее глаза уставшие, но хмель определенно уже прошел. Она полвечера просидела в шезлонге и, наверное, передумала сотню дум.

Вспоминаю про бутылку с виски, которую я, как только вошла в дом, забрала из бара в гостиной. Очевидно, мама в него уже заглянула и идет к нам с требованием вернуть бутылку.

– Девочки, я все понимаю, – извиняющимся голосом произносит она. – Но, прошу вас, не мешайте нам. Лучше куда-нибудь поезжайте, развлекитесь.

Дебора кривит губы в усмешке.

– Если вас оставить, бог знает чего вы тут натворите. Вы же как малые дети! Один полдня бегает туда-сюда будто заведенный, грозит всему миру…

– Вы только послушайте! – выкрикивает папа откуда-то из недр шкафа. – Будто заведенный! И это о родном отце! Ни капли уважения – ни от жены, ни от дочерей! Нет, с меня довольно! Довольно, слышите?! – Он высовывается из-за шкафной дверцы и трясет в воздухе кулаком.

– …вторая молча пьет, – невозмутимо договаривает Дебора, дождавшись минуты затишья.

Мама вздыхает.

– Девочки, верните мне «Джека Дэниелза».

Упрямо качаю головой.

– И не подумаем.

Мама поворачивается и идет вниз.

– Тогда я съезжу за новым.

Срываюсь с места, догоняю ее, становлюсь у нее на пути и вытягиваю руки в стороны.

– Никуда мы тебя не отпустим. В нетрезвом виде – и за руль? Забудь об этом!

– Я совершенно трезвая, – спорит мама, сверкая своими прекрасными черными глазами.

– Это тебе только кажется.

Она пытается обойти меня, но я вцепляюсь ей в руки и не позволяю продвинуться ни на шаг.

– Лучше иди приляг, – со всей ласковостью, на которую я сейчас способна, произношу я.

– Куда?! – спрашивает мама, изрядно повышая голос. – В спальню, где этот ненормальный завалил всю кровать своими шмотками?

– Еще раз назовешь меня ненормальным – и больше не увидишь ни разу в своей никудышной жизни! – гремит из спальни отец.

– И прекрасно! – визжит мама. – Ненормальный, ненормальный, ненормальный!

Отец вылетает из комнаты, багровый от злости. Дебора преграждает ему дорогу.

– Папа, уймись! Ты же понимаешь, что она это из вредности!

– Пусти меня! – вопит он.

– Это какой-то сумасшедший дом! – кричит ему в лицо Дебора.

– Дайте мне уйти, и тут воцарится покой! – ревет папа. – Будете творить, что вашей душе угодно – мешать вам будет некому!

Мама затыкает уши и взмаливается:

– Отдай «Джека Дэниелза», слышишь? Или я точно тронусь умом!

– Верни ты ей чертову бутылку! – теряя остатки терпения, вопит Дебора. – Пусть спивается, превращается в алкоголичку, если ей так хочется! А ты, наш дорогой, уезжай хоть на все четыре стороны!

Она отходит к перилам, и отец вихрем проносится мимо нас с мамой. Я разворачиваюсь, иду к большому цветочному горшку с пальмой и достаю из-за него бутылку.

Мама выхватывает ее у меня из рук и устремляется в гостиную. Дебора вылетает во двор. Отец тоже шумно топает к двери, однако на самом пороге приостанавливается, делает вид, будто забыл взять нечто крайне важное, потирает затылок и возвращается в спальню.

У меня в кармане звонит сотовый. На ум приходит мысль: если я отвечу здесь, кто-нибудь снова поднимет крик и я ничего не услышу. Плетусь на улицу вслед за сестрой, на ходу достаю трубку, смотрю на экран и вижу незнакомый номер. Секунду раздумываю, стоит ли отвечать, решаю, что разговор в любом случае отвлечет меня от безумного семейного скандала, и подношу трубку к уху.

– Алло?

– Здравствуйте. Это Эви? – Голос мужской, совершенно мне незнакомый и вместе с тем звучит очень приветливо, будто мы с его обладателем давно знаем друг друга. Судя по тону, этот человек из тех, кто умеет найти общий язык с кем угодно.

– Гм… – Я уже собираюсь сказать, что произошла какая-то ошибка, но тут вспоминаю, что меня назвали по имени. Значит, звонят правда мне и набрали этот номер не случайно. – Да, это Эви. А вы… простите?

– Джерард, – так же дружелюбно отвечает таинственный незнакомец. – Джерард Морроу.

Медленно спускаюсь по ступеням крыльца, задумываясь о том, есть ли среди моих знакомых Джерарды. По-моему, одна моя бывшая сотрудница в прошлом или позапрошлом году вышла замуж за какого-то Джерарда. То есть нет, не Джерарда… Джеральда.

Из трубки звучит смех.

– Озадачил вас?

– Гм… признаться, да, – смущенно отвечаю я, боясь показаться грубой и все еще перебирая в памяти всех знакомых мужчин, включая тех, с кем я ходила в детский садик.