Заходящее солнце заливало жидким золотом реку, когда они уселись ужинать. Захар разбавил костяную муку водой, получилась безвкусная кашица. Тайин ел всухомятку, он макал палец, смоченный слюной, в чашку. Дикая зелень и коренья дополняли их скудную трапезу.

Тайин набил рот зеленью и медленно, вдумчиво жевал.

— Думаю вот, как в Росс пойдем. — Он слизнул костяную муку с пальца. — Помнишь, Дэмбостон бросил наших? Три байдарки?

— За заливом Сан-Франциско? Как же, помню.

— Большая вода там кругом, — продолжал Тайин. — Море, пролив большой, бухта, еще бухта, много бухт. Хочешь идти в Росс — лодку надо. Вот я часто думаю. Думаю, пойдем за этой рекой, где-то приходим на морской берег. Попробуем прийти Монтерей. Монтерей придем, лодку крадем, а?

Захар усомнился.

— Попробовать-то можно. Однако от Монтерея до Росса чертовски долгий путь. И то еще пожалуют ли нас испанцы лодкой.

Тайин пожал плечами.

— Как думаешь, как еще пойдем? Ногами разве дойдем?

Захар ухмыльнулся. Подражая Тайину, пожал плечами.

— Кто знает?

После ужина пошли искать оленьи следы. Сумеречный вечерний свет просеивался сквозь деревья.

— Вот бы завтра добыть оленя! — с жаром сказал Захар.

Тайин шел спокойно. Если и говорил, то так тихо, что Захар еле разбирал слова. В тени папоротников почва была сырой и пружинила под ногами, как губка.

Вдруг Тайин вытянул руку.

— Там, — прошептал он.

Ручей разлился в маленький мелкий пруд. С одной стороны — поросль, с другой — луг. По луговине шла тропка и терялась в черной грязце у пруда. Сдвоенные овальные копыта оленей превратили полоску берега в болотце.

— Водопой, — выдохнул Тайин.

Дальний от тропки берег пруда был каменистый и высокий, поросший молодыми деревьями и густым кустарником.

Вдвоем они сгребли большую кучу валежника для засады у оленьей тропы.

— Ты прячешься здесь, — объяснял Тайин. — Олень придет — ты за ним, пугай его. Я — там, в деревьях, с копьем. Ты гонишь на меня, я его копьем. Понял?

Захар кивнул, облизнул пересохшие губы. Он представил себе оленью ногу на вертеле над костром, и у него потекли слюнки.

Прежде чем взошло солнце, они уже были на месте. Тайин спрятался за деревом на дальнем каменистом берегу. Захар зарылся в груду валежника, прикрыл себя ветками. Отсюда ему было видно дерево, за которым прятался Тайин. Справа от него проходила тропа к водопою.

Утро разлило сероватый свет над прудом, и тут же дружно грянул птичий хор. Захар сам не мог понять, как он прозевал первого гостя на водопое.

Рыжая лисица деликатно лакала воду. Вот она подняла голову, кончики настороженных ушей стояли прямо, как стрелки; лиса беспокойно втянула в себя воздух — что-то ее встревожило. Захар затаил дыхание. Ему казалось, что лиса глядит прямо на него. На миг зверек застыл, потом повернулся и затрусил вниз по течению. Огненно-красный пушистый хвост струился за ним следом.

Потом появился лось. Его великолепная голова с огромными ветвистыми рогами покачивалась из стороны в сторону. Уши, широкие, как снегоступы, ловили каждый лесной шорох. Лось окунул морду в поток и стал пить, подрагивая коротким белым хвостом. Захару этот матерый самец показался величиной с дом. Дрожа от возбуждения, Захар наблюдал, как лось величаво вышагивал по тропе.

Приходили напиться зайцы и еноты. Наконец на тропе появились три оленихи с оленятами. Молодые олени, со спинок которых уже сошли пятна, шагали степенно. Зато оленихи резвились вовсю. Они шли гуськом, тыкали друг дружку носами в короткие хвостики и шаловливо брыкались. Захар любовался ими, подавляя неудержимое желание рассмеяться.

Тут легкое движение по ту сторону пруда привлекло его внимание. Из-за дерева высунулась голова Тайина. Лицо его было перекошено, желтые глаза беззвучно кричали: «Ну, давай!»

С диким воплем Захар вылетел из своего укрытия. Ветки, сучки, сухие листья разлетелись во все стороны, как от взрыва. Крича во всю глотку, хлопая в ладоши, Захар огромными скачками бросился к оленям. Он обезумел от возбуждения.

Охваченные паникой, олени закружились на месте, потом понеслись через ручей, поднимая фонтанчики брызг. Мелькая белыми хвостиками, они взлетели на каменистый берег. Один олень ударил копытом о камень с такой силой, что полетели искры. В этой суматохе Захар едва успел разглядеть, как Тайин метнул копье. Затем и стадо, и охотник скрылись в подлеске.

Захар зашлепал через ручей следом за ними. На том берегу он растерянно заметался, как собака, потерявшая след. Но тут он услышал зов Тайина и побежал на голос.

Когда он подбежал к Тайину, тот вытаскивал тело оленя из-под куста. Он держал животное за заднюю ногу и, напрягаясь, волок его по неровной земле. Копье торчало из коричневой бархатистой шкуры, оно вошло под лопатку. Тайин поставил ногу на тушу и выдернул копье. Кожа у Захара покрылась холодным потом. Подавляя подступившую к горлу тошноту, он помог Тайину привязать оленя за ноги к жерди.

— Хорошая олешка, жирная, — сказал Тайин. Они подняли жердь с оленем на плечо. — Чуешь, какая тяжелая?

Захар проглотил слюну, промолчал. Они тронулись в путь. Тайин шел впереди. Туша покачивалась между ними под жердью.

Постепенно тошнота отступила от Захара. Им снова овладело возбуждение охоты, до сих пор скрывавшееся под спудом, и он разговорился.

— Знаешь, Тайин, я однажды здорово поспорил с Ильей Мышкиным. Я ему сказал, что ненавижу убивать бобров, да и вообще любых животных, что всякая тварь имеет право жить. А он говорит: «Не очень бы ты брезговал этим делом, кабы сам подыхал с голоду».

Тайин обернулся на ходу:

— Он правду сказал, разве нет?

Захар неохотно согласился.

— И все равно жалко. Вроде как я перед этим оленем виноват.

— А ты ей скажи: «Виноват». Громко скажи. Тебе лучше будет. Я ей сперва раньше уже сказал.

Захар смутился, сказал тихо:

— Прости, олень, что мы тебя убили. — Потом произнес громче и увереннее: — Но иначе мы не могли. Или твоя жизнь, или наша.

И у него в самом деле стало легче на душе.

Как только они вернулись на привал, Тайин отвязал кинжал и начал разделывать оленя.

— Сперва сначала берем жилу, огонь сверлить будем. — Он вырезал кусок упругого сухожилия и сделал из него тетиву для огневого лучка. Этой тетивой он обмотал палочку из твердого дерева. — Как огонь делать будешь, господин Петров? — спросил он, не прекращая работы.

Вопрос озадачил Захара.

— Ну, как же, ну… — и он рассмеялся. — Ей-богу, не знаю. Хоть смейся, хоть плачь, а только я не знаю. Всегда у кого-то был огонь, можно было разжиться. Вот если бы иметь огниво, кремень, трут… А так, голыми руками… — Он замолк, чувствуя себя совершенно беспомощным.

— Ладно, ладно, господин Петров, я покажу.

Тайин уселся, взял кусок сухой коры, перевернул его внутренней стороной кверху и прижал его к земле ногой. В рыхлую поверхность коры он воткнул деревянную палочку, обмотанную тетивой лучка. Верхний конец палочки он накрыл кусочком дерева и, придерживая его губами, начал вращать палочку с помощью тетивы. Он работал лучком до тех пор, пока не появилась первая струйка дыма; кора вокруг палочки начала тлеть, обугливаться. Тайин раздувал уголек, подкладывал кусочки сухой коры, сухие листья — и наконец появилось пламя.

Они навертывали на зеленые ветки тонкие длинные ломтики оленины и жарили их на костре.

— Боже мой, до чего же вкусно! Горячее мясо! — бормотал Захар.

— Теперь хорошо, с огнем, — кивнул Тайин. — Не хотел тебя пугать — только опасно было, чертовско дело, спать в лесу. А с огнем зверя не боимся.

Утолив первый голод, Тайин с видимым удовольствием снова взялся за работу.

Захар присматривал одним глазом за долгожданной оленьей ногой, которая поджаривалась на угольях, и не переставал удивляться: чего только нельзя сделать из оленя! Все несъедобные внутренности на что-то пригодились. В пузыре можно носить воду, в чехлах, сделанных из кишок, — сухую кору для растопки. Шкура, в которую Тайин втер немного оленьего мозга для мягкости, могла послужить надежным укрытием от дождя.