Когда он вышел, явились какие-то гости, и Джейн больше не смогла поговорить с хозяйкой. Через полчаса она ушла и направилась по тропинке через поле, где бродили ослики и гуси. Слева виднелись башни и шпили Эджстоу, справа – старая мельница.

– Ну, удружил!.. – сказал Кэрри. Он стоял у камина в одной из красивейших комнат своей великолепной квартиры.

– Кто, Два Нуля? – спросил Джеймс Бэзби.

Все они – и он, и лорд Феверстон, и Марк – пили вино перед обедом. Двумя Нулями звался Чарльз Плейс, ректор Брэктонского колледжа. Лет пятнадцать назад прогрессисты считали его избрание одним из первых своих триумфов. Крича, что колледжу нужна свежая кровь, что пора его встряхнуть, что он закоснел в академической скуке, они протащили в ректоры пожилого чиновника, чуждавшегося академизма с тех пор, как он окончил Кембридж. Единственным его трудом был толстый отчет о состоянии клозетов в Англии. Однако надежд он не оправдал, ибо интересовался только филателией и своим больным желудком. Выступал он так редко, что сотрудники помоложе не знали его голоса.

– Да, черт его дери! – сказал Кэрри. – Просит зайти, как только я смогу.

– Значит, – сказал Бэзби, – Джуэл и К° на него насели. Хотят все переиграть.

– Резолюцию отменить нельзя, – сказал Кэрри. – Тут что-то еще, но вечер он мне испоганил.

– Именно что вам! – сказал Феверстон. – Не забудьте оставить то прекрасное бренди.

– Джуэл! О господи!.. – сказал Бэзби, запуская в бороду левую руку.

– Мне его стало жалко, – сказал Марк.

Отдадим ему справедливость: неожиданная, даже ненужная выходка Феверстона неприятно поразила его; неприятна была и мысль о том, что Феверстон протащил его в колледж. Однако эту фразу он произнес и потому, что хотел покрасоваться независимостью мнений. Скажи ему кто-нибудь: «Феверстон будет вас больше ценить, если вы покажете зубы», – он бы обиделся; но никто этого не сказал.

– Джуэла пожалели? – удивился Кэрри. – Видели бы вы его в свое время!

– Я с вами согласен, – сказал Марку лорд Феверстон. – Но я, знаете ли, разделяю взгляды Клаузевица. В конечном счете так гуманней. Я пришиб его одним ударом. Теперь он счастлив – вот они, молодые, которых он ругает столько лет! А что еще можно было сделать? Дать ему говорить? Он бы довел себя до инфаркта, да и огорчался бы, что мы с ним вежливы.

– Конечно, и в этом есть смысл… – сказал Марк.

– Обед подан, – сказал слуга.

– Да, – сказал Феверстон, когда они уселись, – никто не любит, чтобы его враги вели себя вежливо. Куда бы делся бедный Кэрри, если бы наши мракобесы подались влево?

– Что там, Дик, – сказал Кэрри. – Я сплю и вижу, когда же конец этим распрям. Работать некогда!..

Феверстон расхохотался. Смех у него был поистине мужской и очень заразительный. Марк почувствовал, что лорд начинает ему нравиться.

– Работать? – переспросил Феверстон, не то чтобы подмигивая, но все же поглядывая в сторону Марка.

– Да, у нас есть и собственная работа, – сказал Кэрри, понижая голос, чтобы показать этим, что говорит всерьез. Так понижают голос, когда речь заходит о вере или о болезнях.

– Не знал за вами, не знал, – сказал Феверстон.

– Вот видите! – сказал Кэрри. – Или спокойно смотри, как все разваливается, или жертвуй своей научной работой. Немножко еще разгребу и сяду за книгу. Все уже готово, продумано, только пиши.

Марк никогда не видел Кэрри обиженным, и ему стало еще веселее.

– Понятно!.. – сказал Феверстон. – Чтобы колледж оставался на высоком научном уровне, лучшие его умы должны забросить науку.

– Вот именно!.. – начал Кэрри и замолчал, ибо Феверстон снова расхохотался.

Бэзби, прилежно занятый едою, тщательно отряхнул бороду и произнес:

– Да, в теории это смешно. Однако, по-моему, Кэрри прав. Предположим, он уходит со своего поста, удаляется в келью. Мы бы имели блестящее исследование по экономике…

– Я, простите, историк, – сказал Кэрри.

– Ну конечно, по истории, – продолжал Бэзби. – Итак, мы бы имели блестящее историческое исследование. Но через двадцать лет оно бы устарело. Работа же, которой он занят теперь, принесет колледжу пользу на очень долгое время. Перевезти в Эджстоу институт! Как вам это? А? Я говорю не только о финансовой стороне, хотя по долгу службы с ней связан. Вы представьте себе, как все проснется, оживет, расцветет. Может ли самая лучшая книга об экономике…

– Об истории, – подсказал Феверстон, но на сей раз Бэзби не услышал.

– …об экономике, – повторил он, – сравниться со всем этим?

Доброе вино уже делало свое доброе дело. Все мы знаем священников, которые рады забыть о своем сане после третьей рюмки. Бэзби обладал другой привычкой: именно в этот момент он о своем сане вспоминал. Священник, уснувший летаргическим сном тридцать лет назад, обретал странную, призрачную жизнь.

– Вы знаете, – сказал он, – что правоверием я не отличаюсь. Но если понимать религию в широком, высоком смысле, я не побоюсь сказать, что Кэрри делает сейчас для колледжа то, чего не сделал никакой Джуэл.

– Я бы не стал употреблять таких слов, Джеймс, – скромно сказал Кэрри, – но…

– Конечно, конечно! – сказал Бэзби. – У каждого свой лексикон.

– А кто-нибудь узнал, – спросил почетный гость, – что именно будет тут делать институт?

Кэрри удивленно посмотрел на него.

– Странно слышать это от вас, – сказал он. – Я думал, вы там свой человек.

– Наивный вы, что ли? – сказал Феверстон. – Одно дело – свой, другое дело – чем они занимаются.

– Ну, если вы имеете в виду частности… – начал Кэрри, но Бэзби его перебил.

– Знаете ли, Феверстон, – сказал он, – вы разводите таинственность на пустом месте. На мой взгляд, цели института совершенно ясны. Он, впервые в истории, занимается прикладной наукой всерьез, в национальных интересах. Один размах говорит за него. Какие здания, какой аппарат!.. Вспомните, сколько он уже дал промышленности. Подумайте о том, как широко он использует таланты, и не только научные в узком смысле слова. Пятнадцать начальников отдела, причем каждый получает по пятнадцать тысяч в год! Свои архитекторы, свои инженеры, свои полицейские… Поразительно!

– Будет куда пристроить сыночка, – заметил Феверстон.

– Что вы хотите сказать, лорд Феверстон? – спросил Бэзби.

– Ах ты, сморозил! – рассмеялся Феверстон. – Совсем забыл, что у вас есть дети.

– Я согласен с Джеймсом, – сказал Кэрри. – Институт знаменует начало новой, поистине научной эпохи. До сих пор все делалось как-нибудь. Теперь сама наука получит научную базу. Сорок научных советов будут заседать там каждый день, протоколы будут немедленно реферировать, распечатывать – мне показывали, удивительная машина! – и вывешивать на общей доске. Взглянешь на доску – и сразу видно, где что делается. Институт работает как бы на твоих глазах. Этой сводкой управляют человек двадцать специалистов, в особой комнате вроде диспетчерской. На доске загораются разноцветные огоньки. Обойдется, я думаю, не меньше чем в миллион. Называется это «прагматометр».

– Видите! – сказал Бэзби. – У прагматометрии большое будущее.

– Да уж, не иначе, – сказал Феверстон. – Два Нуля сегодня говорил мне, что сортиры там – выше всех похвал.

– Конечно, – сказал Бэзби. – Не понимаю, что тут смешного.

– А вы что думаете, Стэддок? – спросил Феверстон.

– По-моему, – сказал Марк, – очень важно, что там будут свои инженеры и своя полиция. Дело не в этих прагматометрах и не в роскошных унитазах. Важно другое: наука обратится наконец к общественным нуждам, опираясь на силу государства. Хотелось бы надеяться, что это даст больше, чем прежние ученые-одиночки. Во всяком случае, это может дать больше.

– А, черт! – сказал Кэрри, глядя на часы. – Пора к Нулям. Бренди в буфете. Сифон – на верхней полке. Постараюсь поскорей. Вы еще не уходите, Джеймс?