– Ухожу, – сказал Бэзби. – Я ложусь рано. Весь день на ногах, знаете ли. Нет, надо быть болваном, чтобы тут работать! Сплошная нервотрепка. Дикая ответственность. А потом тебе говорят, что науку двигают эти книжные черви! Хотел бы я поглядеть, как бы Глоссоп повертелся!.. Да, Кэрри, займитесь своей экономикой, легче будет жить.

– Сказано вам, я… – начал было хозяин, но Бэзби, склонившись к Феверстону, уже сообщал ему какую-то смешную новость.

Когда Кэрри и Бэзби вышли, лорд Феверстон несколько минут загадочно смотрел на Марка. Потом он хмыкнул. Потом он расхохотался. Откинувшись в кресле, он хохотал все громче, и Марк стал вторить ему, беспомощно и искренне, как ребенок. «Прагматометры!.. – выкликал Феверстон. – Дворцовые сортиры!» Марку стало удивительно легко. Все, чего он не замечал, и все, что он замечал, но подавлял из уважения к прогрессистам, припомнилось ему. Он не мог понять, как же он не видел, что и проректор, и казначей просто смешны.

– Да, нелегко, – сказал Феверстон, приходя в себя. – Что ж, пользуемся вот такими. Их спрашиваешь дело, а они…

– И все же, – сказал Марк, – они умнее других в Брэктоне.

– Ну что вы! Глоссоп, и Ящер Билл, и даже старый Джуэл куда умней! Им не хватает реализма, они живут фантазиями, но чему они верят, тому и служат. Они знают, чего хотят. А наши бедные друзья… их легко впихнуть в нужный поезд, они даже могут вести его, но куда он идет, они и понятия не имеют. Они голову положат, чтобы институт переехал в Эджстоу. Тем они ценны. Но что это за институт, что ему нужно, что вообще нужно… это уж увольте! Нет, прагматометрия!.. Пятнадцать начальников!

– Наверное, и я такой же…

– Ни в коей мере! Вы сразу поняли, в чем суть. Я знал, что вы поймете. Я читал все ваши статьи. Потому я и хочу с вами поговорить.

Марк молчал. Головокружительный прыжок на новый уровень избранности мешал ему говорить, как и прекрасное вино.

– Я хочу, – сказал Феверстон, – чтобы вы перешли в институт.

– То есть… оставил колледж?

– Это не важно. А вообще, что вам здесь делать? Когда старик уйдет, мы сделаем ректором Кэрри…

– Я слышал, что ректором будете вы.

– Я?! – удивился Феверстон, словно ему предложили стать директором школы для дефективных; и Марк обрадовался, что собственный его тон можно истолковать и как шутливый. Оба посмеялись.

– Здесь вы попусту тратите время, – сказал наконец Феверстон. – Это место для Кэрри. Скажешь ему, что он думает, и он так будет думать. Колледж для нас – только инкубатор. Мы будем брать отсюда стоящих людей.

– Для института?

– Да, прежде всего. Но это лишь начало.

– Я не совсем вас понимаю.

– Скоро поймете. Скажу в стиле Бэзби: человечество – на распутье. Сейчас самое главное – решить, на стороне ты порядка или на стороне обскурантизма. По всей вероятности, человеческий род уже способен управлять своей судьбой. Если дать науке волю, она пересоздаст человека, сделает его воистину полезным животным. Если ей это не удастся… тогда нам конец.

– Это очень интересно…

– Основных проблем – три. Первое, межпланетные дела…

– Что это такое?

– Пока не важно. Тут в данное время мы бессильны. Был один человек, Уэстон…

– Он где-то погиб?

– Его убили.

– Убили?

– Несомненно. Я даже догадываюсь, кто именно.

– Господи! И ничего нельзя сделать?

– Доказательств нет. Убийца – почтенный филолог со слабым зрением, да еще хромой.

– За что же Уэстона убили?

– За то, что он с нами. Убийца – из вражеского лагеря.

– И все?

– Да, – сказал Феверстон. – В том-то и дело. Всякие Кэрри и Бэзби вечно твердят, что реакция борется против нас. Они и не подозревают, что это – настоящая борьба. Сопротивление врагов не кончилось судом над Галилеем. Оно только начинается. Теперь они знают, что вопрос о будущем человечества решится в ближайшие шестьдесят лет. Они будут сражаться до конца. Их ничто не остановит.

– Они не могут победить, – сказал Марк.

– Надеюсь, – сказал Феверстон. – Да, не могут. Вот почему беспредельно важно решить, с кем ты. Если попытаешься остаться в стороне, станешь пешкой, больше ничего.

– Ну, я-то знаю, с кем я! – сказал Марк. – Спасти человечество… о чем тут и думать!

– Лично я, – сказал Феверстон, – не стал бы подражать Бэзби. Реалистично ли заботиться о том, что станет с кем-то через миллионы лет? Кроме того, не забывайте, что враг тоже толкует о спасении человечества. Практически же суть в том, что ни вы, ни я не хотим быть пешками и любим бороться… особенно если победа обеспечена.

– Что же надо делать?

– Вот в том и вопрос. Межпланетные проблемы придется временно отложить. Вторая проблема связана с нашей планетой. У нас слишком много врагов. Я говорю не о насекомых и не о микробах. Жизни вообще слишком много. Мы еще не расчистили толком место. Во-первых, мы не могли; во-вторых, нам мешали гуманистические и эстетические предрассудки. Даже теперь вы услышите, что нельзя нарушать равновесие в природе. Наконец, третья проблема – сам человек.

– Это удивительно интересно…

– Человек должен взять на себя заботу о человеке. Значит это, сами понимаете, что одни люди должны взять на себя заботу об остальных. Мы с вами хотим оказаться среди этих, главных.

– Что вы имеете в виду?

– Очень простые вещи. Прежде всего стерилизуем негодные экземпляры, уничтожаем отсталые расы (на что нам мертвый груз?), налаживаем селекцию. Затем вводим истинное образование, в том числе – внутриутробное. Истинное образование уничтожит возможность выбора. Человек растет таким, каким нам надо, и ни он, ни его родители ничего сделать не могут. Конечно, поначалу это коснется лишь психики, но потом перейдет и на биохимический уровень, будем прямо управлять сознанием…

– Это поразительно, Феверстон.

– И вполне реально. Новый тип человека. А создавать его будем мы с вами.

– Не примите за ложную скромность, но мне не совсем понятно, при чем тут я.

– Ничего, мне понятно. Именно такой человек нам нужен: отличный социолог, реалист, который не боится ответственности… и умеет писать, наконец.

– Вы хотите, чтобы я все это рекламировал?

– Нет. Мы хотим, чтобы вы все это камуфлировали. Конечно, только на первое время. Когда дело пойдет, нас не будет трогать мягкосердечие англичан. Мы им сердце подправим. А пока, вначале, нам важно, как что подать. Вот, например, если пойдут слухи, что институт собирается ставить опыты на заключенных, старые девы разорутся и разохаются. Назовите это перевоспитанием неприспособленных, и все возликуют, что кончилась варварская эпоха наказаний. Странно, никто не любит слова «опыт»; «эксперимент» – уже получше, а «экспериментальный» – просто восторг. Ставить опыты на детях – да упаси господь, экспериментальная школа – пожалуйста!

– Вы не хотите сказать, что мне в основном пришлось бы заняться… ну, журналистикой?

– Какая журналистика! Читать вас будут прежде всего парламентские комиссии. Но это не главное ваше дело. Что же до главного… сейчас невозможно предугадать, во что оно выльется. Такому человеку, как вы, я не буду говорить о финансовой стороне. Начнете вы со скромной суммы – так, тысячи полторы.

– Об этом я не думал, – сказал Марк, вспыхнув от удовольствия.

– Конечно, – сказал Феверстон. – Значит, завтра я вас везу к Уизеру. Он просил меня привезти вас на субботу-воскресенье. Там вы встретите всех, кого нужно, и осмотритесь получше.

– При чем тут Уизер? – спросил Марк. – Я думал, директор института – Джалс.

(Джалс был известным писателем и популяризатором науки.)

– Джалс! Ну, знаете! – сказал Феверстон. – Он представляет институт нашей почтенной публике. А так – какой с него толк? Он не ушел дальше Дарвина.

– Да, да, – сказал Марк. – Я и сам удивлялся. Что ж, если вы так любезны, я согласен. Когда вы выезжаете?

– В четверть одиннадцатого. Я за вами заеду, подвезу вас.

– Спасибо большое. Расскажите мне, пожалуйста, про Уизера.