…На германской пограничной станции мы с Кольцовым ждем поезда с советской стороны. На безлюдной привокзальной площади яркими огнями горит огромная рождественская елка. Вместо традиционной звезды она увенчана светящимся портретом Гитлера. Одновременно из черного радиорепродуктора разносится по площади пронзительный и каркающий его голос. В эту минуту он выступает в излюбленном своем месте — на спортивном стадионе Берлина. Я расстаюсь с «третьей» Германией. «Четвертую» — послевоенную, побежденную, разгромленную, мрачную Германию я увижу через 12 лет.
…Суд в Лейпциге закончился вынужденным оправданием трех болгарских коммунистов, единственным поджигателем рейхстага признан психически и умственно неполноценный голландец Ван дер Люббе. Но Кольцов в сильной тревоге: ведь фактически Димитров остался в лапах гитлеровских тюремщиков, и прежде всего своего лютого врага Геринга. Им нетрудно будет найти способ расправиться с отважным революционером. И уже в Москве брат облегченно вздыхает: правительство Советского Союза официально уведомило правительство рейха, что оно удовлетворило просьбу Димитрова и его товарищей о принятии в советское гражданство и просит незамедлительно отправить их в Москву. Дня через два Кольцов заехал за мной по пути на аэродром, где мы стали свидетелями, безусловно, исторического события — приезда вырванного из лап гитлеровских палачей Георгия Димитрова. Прямо с аэродрома кавалькада машин проследовала в гостиницу «Центральная», где состоялась первая пресс-конференция. Мне запомнились два вопроса и два ответа:
— Товарищ Димитров! Вы не могли бы охарактеризовать одним словом то, что произошло в Лейпциге?
— Одним словом? Это, пожалуй, трудно, но я скажу: это была провокация.
— Товарищ Димитров! Что вы намерены делать после необходимого отдыха и лечения?
— Ответ мой весьма прост: я — солдат Коминтерна и буду свою солдатскую службу продолжать.
Однако «простым солдатом Коминтерна» Димитров не остался. Как это не раз у нас бывало, он молниеносно поднялся до вершин партийной иерархии, заняв пост председателя Коминтерна. То был подлинно его «звездный час». И нетрудно понять, насколько почетно и престижно было то, что он счел нужным написать предисловие к вышедшей в скором времени книге Марии Остен «Губерт в стране чудес».
Книга Марии Остен была отлично издана большим тиражом и великолепно оформлена полиграфически. Но «гвоздем» в ней, несомненно, был фотоснимок, полученный Марией при содействии Кольцова от помощника Сталина Поскребышева. Фотография изображала «Отца народов», держащего на руках свою дочь Светлану, уже довольно взрослую девочку. Подобное внимание вождя к книге о Губерте было в ту пору делом нешуточным. Губерт стал чрезвычайно популярной фигурой, судьба саарского пионера заинтересовала сотни тысяч советских пионеров. К книге были приложены конверт с адресом журнала «Огонек» и листок с одним-единственным вопросом: «Должен ли Губерт вернуться домой в Саар или пусть остается в Советском Союзе?»
Между тем ответ на этот вопрос дала сама жизнь. Референдум в Саарской области вынес решение в пользу присоединения Саара к гитлеровскому рейху. Отец и братья Губерта успели бежать во Францию, нашли там работу, но не избежали гестаповских репрессий, когда Франция была оккупирована Гитлером. Губерт, естественно, остался в СССР, получил здесь образование, вступил в комсомол, женился, но скоро пришло время, когда «Страна чудес» обернулась для него колючей проволокой ГУЛАГа.
…Середина 30-х годов — время замечательных творческих и общественных успехов Кольцова. Он всюду поспевает. В «Правде» изо дня в день появляются его фельетоны и статьи на самые актуальные международные и внутренние темы. Некоторые его выступления на страницах «Правды» ставят новые назревшие общественные, городские проблемы, решение которых он же и осуществляет. Скажем, такие фельетоны, как «Хочу летать», «Пустите в чайную», «Дача, так дача», «Три дня в такси», «Пять дней в ЗАГСе», «Семь дней в классе» и другие. Непосредственным результатом этих очерков и фельетонов были строительство подмосковной зоны отдыха для москвичей — «Зеленого города», создание агитационной эскадрильи самолетов имени Максима Горького, упорядочение таксомоторного парка Москвы, устранение безобразий в столичных загсах и многое другое.
Кольцову недостаточно, что возглавляемое им Журнально-газетное объединение отлично работает, выпускаемые им журналы, газеты, книжные серии расходятся большими тиражами; он затевает в помещениях ЖУРГАЗа приемы, на которых деятели советской культуры встречаются с иностранными журналистами, писателями, артистами.
На этих приемах — на редкость оживленно, непринужденно и весело. Звучит чудесный голос Ивана Козловского, молодой кукольник Сергей Образцов из-за своей портативной ширмы уморительно показывает вызывающих гомерический смех персонажей популярных романсов. Поэты читают стихи, люди общаются, знакомятся, болтают. То тут, то там возникает легкая подвижная фигура председателя ЖУРГАЗа. В одном месте он знакомит жизнерадостного шумного толстяка, чехословацкого писателя, с золотоволосой женой маленького взъерошенного поэта. В другом — вставляет несколько слов в ожесточенный спор красивого седеющего кинорежиссера с насупленным, плохо побритым критиком. Тут — бросает задорную реплику театрально разглагольствующему щеголеватому дипломату, там — несколькими спокойными фразами ликвидирует готовую вспыхнуть ссору между обидчивым «ответственным работником» и ядовитым автором злободневной комедии. Он обменивается дружеской шуткой с двумя так непохожими друг на друга соавторами популярного юмористического романа, успевает шепнуть мне на ухо сделанное им веселое наблюдение и, мгновенно став абсолютно серьезным и собранным, вступает в деловой разговор с настороженным и подозрительным французским корреспондентом.
Фигура брата, его почти мальчишеское лицо, все его существо как бы заряжены электричеством. Вокруг него создается своего рода магнитное поле: он стремится к людям, людей притягивает к нему. Вряд ли здесь найдется человек, который не имел бы что ему сказать, не хотел бы что-то у него спросить, выяснить или просто побалагурить. Кольцов широко раскрыт для всех. У него находится слово для каждого, он всегда готов и к дружбе, и к бою, всегда готов ответить улыбкой на улыбку, колкостью на колкость, остротой на остроту, ударом на удар. Таков он и здесь, и в работе, и в жизни.
Но все-таки в чем секрет? Как он справляется с десятком дел одновременно? На этот вопрос мы находим вразумительный, на мой взгляд, ответ в воспоминаниях Татьяны Тэсс. Она рассказывает, как присутствовала на приеме посетителей в редакции «Правды»:
«…Наблюдая, как он разговаривает с посетителями, я думала о том, что этот человек только что провел совещание в ЖУРГАЗе, прочел верстку «Огонька», переговорил с десятком сотрудников, подписал десяток бумаг, продиктовал очередной фельетон, написал письмо А. М. Горькому… Его ждут сейчас во множестве мест, а он сидит за большим столом, вертит в пальцах карандаш и внимательно слушает дотошного старичка в брезентовой куртке, неторопливо и подробно разъясняющего важность нового способа повышения всхожести семян… Как его хватает на все это? Как удается ему со всем этим справляться без малейшего признака суетливости? Улучив минуту, я, не удержавшись, сказала Кольцову об этом.
— Э! — засмеялся он. — Секрета тут нет. Надо только, чтобы каждое дело, которым ты в данную минуту занимаешься, казалось тебе самым важным делом на свете. Только и всего».
Я целиком разделяю эту характеристику журналистки и писательницы Татьяны Тэсс, хочу только одно добавить: самым важным на свете было для Кольцова поступать согласно здравому смыслу, не замутненному никакими побочными соображениями. Но не забудем, что он должен был подчиняться жесткой партдисциплине, от которой были свободны Алексей Толстой, Илья Эренбург, другие беспартийные писатели — «инженеры человеческих душ».
Кстати сказать, мне довелось своими ушами услышать, как Сталин произнес в доме у Горького это крылатое определение писательской профессии. Вот как это произошло.
