Пребывание наше в Париже заканчивалось. Подходил к концу и Лейпцигский процесс, сделавший Георгия Димитрова из малоизвестного болгарского коммуниста всемирно прославленным революционером-трибуном. Рассказывали анекдотический факт: мужественное поведение Димитрова на процессе в Лейпциге, его остроумные и находчивые ответы председателю суда и выступавшему от обвинения Герману Герингу приводили всех в такое восхищение, что даже болгарский посол в Париже, представитель находившегося под гитлеровским влиянием правительства Болгарии, не скрывая своей патриотической гордости, воскликнул на каком-то приеме: «Ну, как вам нравится наш Димитров?!»
Мария с Губертом отправились в Москву кружным путем через Австрию и Чехословакию, а мы с Кольцовым — напрямик через Германию, с которой Советский Союз находился в нормальных дипломатических отношениях. О том, как в этой взбудораженной, кипящей противоречиями и ожесточенными столкновениями Веймарской республике пришел к власти Гитлер, а не Тельман, лучше всего расскажет роман Лиона Фейхтвангера «Успех». В этом романе живо и ярко описывается поис-тине фантасмагорический успех некоего Алоиса Кутцнера, в котором нетрудно узнать Адольфа Гитлера. Надо сказать, что власть в Германии Гитлеру далась не так просто. Он преодолел немало препятствий, в том числе и нескрываемую антипатию к нему президента Гинденбурга. Престарелый фельдмаршал не выносил наглого и крикливого авантюриста, презрительно называл его «этот богемский ефрейтор», но вынужден был его назначить рейхсканцлером после того, как гитлеровцы получили абсолютное большинство в германском парламенте — рейхстаге, председателем которого стал ближайший соратник Гитлера военный летчик Герман Геринг.
Этому предшествовали любопытные и драматические обстоятельства. Присущая немцам педантичность не позволяла им нарушить традицию, по которой первое заседание рейхстага открывает старейший депутат. На этот раз, как назло, старейшим депутатом оказалась член коммунистической фракции семидесятипятилетняя Клара Цеткин, проживающая в Москве. О том, что происходило дальше, мы узнаем от специального корреспондента «Правды» Михаила Кольцова, сопровождавшего ее в поездке.
«С утра Берлин полон слухами и полицией. К полудню слухов прибавляется. Полиции тоже. Центр столицы наводнен и оцеплен полицейскими отрядами. Они стоят цепями, разъезжают на грузовиках, мотоциклах, велосипедах. На ближайших к рейхстагу улицах совершенно приостановлено движение.
Слухи текут и проникают через все оцепления и заграждения. Они противоречат один другому, создают картину, полную неопределенности и растерянности.
Осмелится ли старая коммунистка выйти на председательское кресло перед лицом фашистов?.. Хватит ли у семидесятипятилетней старухи сил выступить перед этим сборищем врагов?
…Три часа. В зале мертвая тишина. В двери входит и медленно идет к трибуне седая Клара. Ее ведут под руки две женщины — коммунистические делегатки. И в этот момент, когда Клара поднимается на ступени президентской трибуны, тишину разрушают громовые приветствия коммунистической фракции.
Трижды раздается «Рот фронт!» в притихшем зале. Клара поднимается на трибуну. Она занимает председательское место.
…В рейхстаге ждали, что Клара ограничится несколькими словами официальной формулы открытия и этим закончит свою «демонстрацию». Вместо этого рейхстаг вынужден в первый и, может быть, в последний день своего существования услышать большую политическую большевистскую речь…
— …Я открываю рейхстаг, выполняя свой долг как старейший депутат. Но я надеюсь, что еще буду иметь радость дожить до того, что открою как старейший делегат первый всегерманский съезд Советов».
Тут была одна подробность, которой Кольцов не привел в своем очерке, но мне о ней рассказал. Когда Клара произнесла слова о том, что она надеется снова выступить в качестве старейшей делегатки, то сидевший в первом ряду, заложив ногу на ногу, Геббельс со смехом пропел куплет из популярного тогда кинофильма «Венский конгресс»: «Только раз бывает это в жизни и не повторится никогда».
Мы пробыли в Берлине три дня. Свинцовая печать страха, насилия и средневекового мракобесия лежала на столице Германии. Крючковатые лапы фашистской свастики, казалось, тянулись к горлу людей из-за каждого угла, с каждого здания, с каждой страницы геббельсовского «Ангриффа» и «Фёлькишер беобахтер» — руководящих газет гитлеровской партии. Витрины и прилавки магазинов были завалены подарками (мы оказались в Берлине накануне Рождества), рекомендованными к обмену между благонадежными «истинными» немцами: святочный дед, на животе которого изображены свастика и надпись «Германия пробудись!»; богатейший выбор портретов Гитлера и нацистских флажков всех размеров; оловянные штурмовики и эсэсовцы с броневичками и пулеметами; игрушечный полицейский набор — резиновая дубинка, пистолет и наручники; далеко не игрушечные, а самые настоящие кинжалы с выгравированной на рукоятке свастикой и надписью на лезвии «Кровь и честь»; кожаные и коленкоровые (смотря по цене) альбомы для составления арийской родословной в каждой порядочной истинно немецкой семье и много, много других, столь же «симпатичных» и «полезных» предметов.
Я смотрел на штурмовиков и эсэсовцев с тем же ощущением, с каким в годы Гражданской войны разглядывал на улицах Киева петлюровских бандитов, — со странной смесью любопытства, отвращения и профессионального интереса карикатуриста. Они и в самом деле были как бы сошедшими со страниц газет и журналов карикатурами — эти надутые, красномордые лавочники с выпученными оловянными глазами, в нелепых круглых кепи, в туго обтягивающих толстые зады бриджах. Заносчивые и наглые повадки, пародийно утрированные жесты «гитлеровского приветствия», заимствованного у друга Гитлера — Муссолини, который, в свою очередь, скопировал его с древнеримского приветствия времен цезарей. Утробно-рявкающее «Хайль Гитлер!» Все это напоминало плохую театральную постановку, о которой пишут в рецензиях, что режиссер не нашел свежих красок в изображении врагов, показав их примитивными, трафаретными приемами.
Особенное отвращение чисто эстетического порядка вызывал коричневый цвет гитлеровского воинства. Правда, этот коричневый цвет различных оттенков, от кофейного и охристо-кирпичного до неприличного желтого, уже явно начал отступать перед черным цветом эсэсовских мундиров. Гитлер неуклонно избавлялся и расправлялся со своими «старыми бойцами», штурмовиками, которые помогли ему прийти к власти, — теперь он окружил себя более надежными и готовыми на все эсэсовцами и гестаповцами. Были беспощадно уничтожены ближайшие соратники — один из основателей нацистской партии Георг Штрассер, начальник штаба штурмовых отрядов Эрнст Рём и другие видные нацисты.
(Подобный опыт повального истребления старых соратников, свидетелей скромных заслуг пробившегося к высшей власти вождя, был вскоре с большим успехом использован в Советском Союзе так же пробившимся к неограниченной власти «Великим Вождем и Учителем», которого мало кто знал в первые годы после захвата власти в Октябре.)
«Удостоился» я лицезреть и самого фюрера. Это было на известной Вильгельмштрассе — улице, где расположены высшие правительственные учреждения. Проходя как-то здесь, я увидел множество одетых во все черное эсэсовцев. Зловеще-траурный цвет фуражек и мундиров подчеркивался белыми кантами и белыми кругами со свастикой на кроваво-красных нарукавных повязках. Здоровенные, рослые головорезы выстраивались шпалерами вдоль тротуаров, бесцеремонно оттесняя публику к стенам домов. Это было похоже на очередную облаву, и я, не желая со своим советским паспортом вляпаться в какую-нибудь историю, стал поворачивать обратно. Как раз в эту минуту из-за чугунной ограды рейхспрезидентского дворца вышла суетливая группа каких-то чинов, впереди которых, ни на кого не глядя, надвинув на глаза зеленую плюшевую шляпу, шагал Гитлер, уткнувши острый треугольный нос в клочкообразные усы. На нем были защитного цвета дождевик и широкие черные брюки. Он был явно чем-то недоволен и раздражен — очевидно, очередным неприятным разговором с престарелым президентом-фельдмаршалом Гинденбургом. Увидев свою столь знакомую модель, я невольно приостановился, глядя, как угрюмый рейхсканцлер усаживается в машину. Заметив, однако, устремившийся на меня ледяной и угрожающий взгляд эсэсовца, счел за благо не задерживаться и ускорил шаг… Взвыли сирены, фюрер сделал небрежную отмашку правой рукой в ответ на приветственное рявканье эсэсовцев — и машины рванули с места…
