— Но не за границей, а у нас, в Советском Союзе, возможно опубликовать этот роман? — осведомился Гроссман.

На что получил ответ, больше похожий на насмешку:

— Возможно. Лет через двести.

Суслов, однако, ошибся. Роман «Жизнь и судьба» увидел свет значительно раньше, в годы перестройки.

…На скромной гражданской панихиде, когда мы провожали Василия Семеновича в последний путь, Илья Эренбург сказал:

— Говорят, Гроссман тяжело умирал. Он тяжело и жил.

Да, последние годы Василия Гроссмана были трагически омрачены не только неизлечимой болезнью. Талантливый, серьезный, честный писатель, истинный патриот ушел из жизни, неизвестно за что подвергнутый несправедливому и злому зажиму, замалчиванию, бойкоту. Он не дожил и до шестидесяти лет.

…Уже веял ветер Великой Победы. «Этот день мы приближали, как могли…» Уже войска маршала Жукова вели огонь на улицах Берлина, дома которого были увешаны белыми простынями — знаками капитуляции. Уже одно из заготовленных знамен Победы развевалось над полуразрушенным рейхстагом. Уже в глубине своего бункера, в обществе ближайших друзей, Гитлер праздновал бракосочетание с Евой Браун. Это было похоже на некий трагический спектакль наподобие «Нибелунгов». Театрально простившись с окружающими, молодожены ушли в соседнее помещение, где Ева Браун приняла яд. Гитлер, видимо, замешкался, и, скорее всего, ему помог отправиться в мир иной его собственный адъютант.

А Москва ликовала. Красная площадь представляла собой море людей, пляшущих, поющих, обнимающихся. Радость была великая, неописуемая. С обращением к народу выступил Сталин. Как это было не похоже на его спотыкающуюся, хрипловатую речь 3 июля 1941 года. Уже не дребезжал стакан, из которого он то и дело тогда пил воду. И уже не слышно было задушевного «Дорогие братья и сестры». Теперь обращение к народу прозвучало более сдержанно и официально: «Соотечественники и соотечественницы!» Одержанная великая победа вернула «Вождю и Учителю», а теперь еще и Великому полководцу всю его железную волю, самоуверенность и непогрешимость. Это можно было наблюдать на торжественном приеме в Кремле 24 мая 1945 года, когда Сталин провозгласил тост за здоровье русского народа. «…Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение. У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в тысяча девятьсот сорок первом — сорок втором годах… Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это…» Тост был, разумеется, покрыт «бурными, долго не смолкающими аплодисментами». Хотя, я думаю, не одному из «бурно аплодирующих» было странно слышать эти слова из уст человека, который лучше кого бы то ни было знал, какая железная, беспощадная система «смершей» («смерть шпионам» — сокращенное название, придуманное самим Сталиным для карательных фронтовых органов), особых отделов и трибуналов опутывала и фронт и тыл. Кто бы посмел тогда заикнуться об «ошибках правительства» или об «отчаянном положении». Какое уж тут могло быть «уходите прочь, мы поставим другое правительство». За один намек на такие слова можно было неминуемо и быстро поплатиться головой. Но Сталину, видимо, доставило удовольствие щегольнуть таким «либерализмом».

Мне довелось присутствовать на параде Победы, поистине историческом, 24 июня 1945 года. Я видел, как бросали десятки гитлеровских знамен к подножию мавзолея. На трибуне в окружении генералов стоял в полной парадной форме Верховный главнокомандующий. Удивительно, что лицо Сталина было абсолютно непроницаемо, никаких эмоций — ни радости, ни торжества, ни простой улыбки. Возможно, что мыслями он был уже в будущих планах, преобразованиях и… репрессиях. А может быть, глядя на окружавших его маршалов, он подумал, не пора ли ему, Верховному главнокомандующему и величайшему полководцу всех времен и народов, перестать быть «простым» маршалом, а присвоить себе более высокое звание. И действительно, через несколько дней он стал Генералиссимусом, подобно великому Суворову. А рядом со Сталиным стоял один из подлинных творцов великой Победы, Георгий Жуков, на которого уже ложилась тень приближающейся жестокой опалы.

Сорок пятый стал для меня годом незабываемых поездок — сначала в освобожденные страны Европы — Австрию, Чехословакию, Венгрию, Югославию и Болгарию, а вскоре после них — в Германию на Нюрнбергский процесс гитлеровских главарей.

Моим спутником в этой поездке стал военный корреспондент «Красной звезды» Михаил Леснов.

….Первый, кого я вижу, проснувшись утром в Вене, — это… Иоганн Штраус. Да, да, это может показаться надуманным и банальным, но именно он, автор прославленных вальсов «Голубой Дунай» и «Сказки Венского леса», смотрит на меня с цветной гравюры, висящей на стене одной из просторных комнат корреспондентского пункта «Красной звезды» в Вене. Совсем недавно в Москве с огромным успехом прошел кинофильм «Большой вальс», рассказывающий о жизни талантливого композитора. И хотя исторически достоверный Штраус, изображенный на гравюре, с пышными усами и бакенбардами, в ярко-красном фраке, мало похож на свое модернизированное голливудское воплощение, я с удовольствием приветствую его, как доброго знакомого. Итак, я впервые в Вене — прекрасном историческом городе, только что освобожденном от унизительного и варварского гитлеровского господства доблестью и мощью советского оружия. Известно, что немецко-фашистские войска отстаивали столицу Австрии с исключительным ожесточением и упорством. (Может быть, в этом сыграло некоторую роль и болезненное «патриотическое» самолюбие бывшего австрийца Адольфа Шикльгрубера, сменившего впоследствии свою неблагозвучную фамилию на другую — Гитлер.)

Продолжавшиеся семь дней и семь ночей упорные уличные бои закончились полным разгромом врага. Советское знамя поднялось над Веной. Несколько странное впечатление производят поэтому на венских улицах горделиво-надменные фигуры фланирующих с победоносным видом офицеров союзных армий, пришедших сюда, как говорится, на все готовенькое, не проливших для этого ни единой капли крови. Нельзя пройти по городу, чтобы мимо тебя, оглушительно сигналя, не промчался «виллис» с американскими военными, высоко задравшими ноги на сиденье.

В центре Вены, на площади Шварценбергплатц высится недавно воздвигнутый величественный монумент в честь победы Красной армии. Советский воин, опираясь на щит, держит в руке знамя. Перед памятником, на зеленой лужайке посреди площади, между четырьмя трогательными елочками стоит боевой советский танк «тридцатьчетверка». Рядом — две могилы наших танкистов, павших на этом самом месте. Сюда часто подходят жители Вены. Сняв шляпы, они внимательно читают надписи на гранитных надгробиях.

«Театр на Вене» (имеется в виду река Вена) — стоит на набережной этого крохотного притока Дуная. Один из старейших музыкальных театров австрийской столицы — миниатюрный, изящный, уютный, белый с золотом. Здесь впервые шла «Волшебная флейта» Моцарта. Еще сейчас над сценой висит специально сшитый и расписанный к премьере «Флейты» занавес. И в этом же самом зале Бетховен дирижировал оркестром на первом представлении своей оперы «Фиделио», состоявшемся 20 ноября 1805 года. За неделю до этого в Вену вступила французская армия. Наполеон поселился во дворце австрийских императоров Шенбрунне, но завоеватель, как известно, не удостоил посещением оперу гениального композитора. Премьера «Фиделио» прошла при полупустом зале, встретив холодный и недоброжелательный прием публики, большинство которой составляли французские офицеры. Сегодня, ровно через сто сорок лет, в «Театре на Вене» тоже идет «Фиделио». Оркестром управляет известный венский дирижер Йозеф Крипе. Звучит музыка — могучая, напряженная, драматическая. Сидящая рядом со мной женщина плачет. Интересно, что для оформления эпизода в тюрьме использована оголенная каменная коробка театра, как когда-то у Мейерхольда.