– А что касается моей записи, так это не такая уж большая сделка. Просто Харрисон считает, что эта новая песня может понравиться диджеям[9] на радио, и тогда они прокрутят ее в воскресных программах.

По тому, как Селеста одновременно насмешливо и пренебрежительно фыркнула, можно было понять, что она думает о моей карьере и моих амбициях.

– Ты будешь петь ту песню, которую сочинила тогда в этой ужасной забегаловке? Ну, ту, которую ты прямо на ходу придумала?

Я засмеялась.

– Я была пьяна в стельку. Думаю, мне теперь надо всегда писать песни после нескольких банок пива.

– Мне она очень понравилась.

Теперь я могла бы поклясться, что мы подходим к самому главному.

– Спасибо. И нет, завтра мы будем записывать не эту песню. У Харрисона есть другая вещь, и он считает, что она идеально подходит для меня.

Когда я позвонила ему через неделю после нашей встречи, он заставил меня придти на прослушивание. После этого события начали происходить с невероятной быстротой. Харрисон сказал, что ребятам на студии я очень понравилась, и они хотят, чтобы я сделала запись на радио.

И тут Селеста просто нокаутировала меня одним коротким, быстрым и точным ударом.

– Ну, тогда, может быть, ты разрешила бы мне использовать эту твою песню в современной части моего скетча? Я думаю о нем, и, по-моему, его нельзя оставить таким, какой он есть сейчас. И потом я заметила, этот этап обычно выигрывают не конкурсантки, которые представляли что-то свое…

Я удивленно уставилась на нее.

– То есть, ты хочешь спеть мою песню, а представить все так, будто ты сама ее написала?

– Да ладно тебе, сестричка! Тебя послушать – так это прямо преступление какое-то! Ты таких песен можешь целую дюжину написать, даже особо не стараясь.

Из уст моей сестры это звучало как отчаянная мольба, а этого за ней никто никогда не наблюдал. Я вдруг по-настоящему пожалела ее. Вот она – накануне самого главного события, к которому ее готовили и натаскивали всю ее жизнь, и она смертельно боялась проиграть его.

Какого черта! Это ведь всего лишь какая-то глупая песня, которую я написала, чтобы произвести впечатление на друзей Селесты и на Харрисона Джада.

– Тебе понадобится гитара. Арфа будет выглядеть и звучать смешно, если ты сыграешь на ней кантри.

Селеста взвизгнула и бросилась обнимать меня.

– В этом же все и дело. В первой части скетча я – южанка, одетая как моя прабабушка и поющая простую колыбельную. Потом – раз! Я сбрасываю старые одежды и пою твою сентиментальную песенку.

Я вынуждена была признать, что ее идея была неплохой. И Селеста была чертовски хороша в подобных представлениях. Видит Бог, у нее было достаточно практики.

Мы сели, и я научила ее своей «Никогда не танцуй с незнакомыми», показав ей даже один небольшой проигрыш на гитаре, который она могла бы вставить, чтобы покрасоваться перед публикой и судьями.

Если Селеста не выиграла эту корону, это произошло не потому, что у нее подленькая сестра. Я всегда гордилась тем, что это было не так.

То, что произошло в нашей семье после того, как Селеста вернулась домой – она даже не вошла в лучшую десятку финалисток, – даже не поддается моему пониманию. И я выросла среди этих людей!

Мы с Азалией смотрели финал конкурса по телевизору, поэтому единогласно решили, что нам предстоит стать свидетелями тяжелых переживаний моей сестры и услышать ругательства отца о глупости судей, в общем, что-нибудь в этом роде. Но мы никогда не ожидали той абсолютной перемены, которая произошла в Монкере после того, как оказалось, что Селесте все-таки не суждено стать коронованной принцессой Америки.

Моя мать замкнулась в своем мире диетических таблеток и партий в бридж, отец все свое внимание посвящал лошадям, а моя сестра всю свою злобу и разочарование вымещала на мне.

Не помогло даже то, что я стала в те дни своего рода знаменитостью. Та песня, которую Харрисон взял у своего друга-композитора, чтобы я ее записала, звучала по радио каждый раз, как мы его включали. Моя же сестра просто издевалась надо мной, называя этот успех дешевым и однодневным. В конце концов, мне это все-таки надоело.

– Слушай, почему бы тебе не заняться чем-нибудь? Мне уже до смерти надоело смотреть, как ты бродишь тут и разыгрываешь из себя несчастную жертву.

Я не стала объяснять ей, что, если кое-кто был настолько идиотом, чтобы специализироваться на конкурсах красоты и проиграть последний и самый главный, то это не дает права показывать пальцем на кого-то, преуспевающего в кантри-музыке.

– А мне до смерти надоело, что ты разыгрываешь из себя Мисс Добродетель, когда я точно знаю, что ты тайком убегаешь из дома каждый раз, когда думаешь, что папа не смотрит, и…

Она закончила фразу таким вульгарным выражением, что я просто не хочу его здесь повторять.

– Заткнись, Селеста, слышишь? Закрой рот!

– Это почему же? Потому, что ты так говоришь?

Она наклонилась и низким и каким-то подленьким голосом прошипела мне прямо в лицо:

– Только то, что ты сбросила несколько фунтов своего жира и начала мазаться всякой косметикой, не означает, что ты превратилась в красавицу этой семьи! И если бы я захотела, я бы могла позвонить кое-каким парням, и они сделали бы так, чтобы ни одна твоя песня больше нигде не прошла.

Ее зеленые глаза стали даже еще злее.

– А что до того парня, с которым ты крутишь, так я могу его у тебя увести! Вот так!

И она щелкнула длинными пальцами прямо у меня под носом.

– Если так, то он не стоит больших переживаний.

Это было неправдой. Ройс Макколл был тогда единственной ценностью в моей жизни, и я знала, что просто лягу и умру, если потеряю его.

– Посмотрим, посмотрим, сестренка.

Губы Селесты изогнулись в презрительной усмешке. Это так напомнило мне отца, что я содрогнулась.

Я думаю, что именно тогда Селеста решила, как она будет развлекаться этим летом, теперь, когда двери в мир конкурсов красоты были для нее закрыты.

Если я начинаю выглядеть в ваших глазах как «Маленькая Сиротка Энни», позвольте мне поторопиться и исправить этот образ. Мы, южане, обожаем драматизировать, но как бы мы не презирали наших близких, мы все равно будем стоять за них горой. Мы можем ссориться и враждовать друг с другом внутри семьи, но как только появляется кто-то чужой – вся семья встает как один. Кто-то спросил у меня, почему все южане такие, и мне пришлось хорошенько задуматься. У меня на этот счет несколько теорий. Первая – что во всем виноваты жара и влажность нашего климата. Другая – что нас так долго высмеивали другие районы за нашу медлительность в речи и в жизни, что мы, как улитки, сразу же прячемся в свои домики при виде незнакомых людей.

Так вот, этим летом мы с Селестой начали люто ненавидеть друг друга. В ее характере оказалось очень много низкого и подлого, а я была полна старых обид. Судите сами: она всегда была лидером, фаворитом, а я – «только что выехавшим за ворота» участником. И теперь моя сестра просто не могла вынести того, что все внимание переключилось на меня. Раньше она никогда даже не замечала меня. Теперь же все изменилось. Все, что я писала, говорила или делала, вызывало саркастические комментарии, просто выводившие меня из себя.

И вот то, чего я опасалась все лето, наконец случилось. Ройс Макколл и моя сестра Селеста официально познакомились. Теперь я знаю, что Ройс ждал этой встречи уже давно, но Селеста его никогда раньше не видела. И теперь он получил возможность рассматривать ее на близком расстоянии.

Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что Ройс, вероятно, смеялся надо мной втайне, когда я жаловалась ему, какой Селеста стала невыносимой занудой. Должно быть, он испытывал дополнительное возбуждение от того, что, держа в объятиях меня, он все время думал о Селесте.

Все случилось на маленькой вечеринке у озера, которую отец давал в честь дня рождения моей матери. Ройс увидел Селесту и пошел к ней, даже не извинившись передо мной.