Он убедил меня в обратном.

– Эмоциональные травмы могут влиять на нас очень странным образом, Фэйбл. Ты потеряла свою сестру при ужасных обстоятельствах, в то время, когда вы не разговаривали друг с другом. Естественно, ты испытываешь из-за этого чувство вины. Но в то же самое время ты все еще осуждаешь ее за то, что она тебе сделала. Смерть не обязательно стирает наши чувства к кому-нибудь. Добавь к этому натянутость в твоих отношениях с отцом, да и твое горе, в конце концов. Любила ты свою сестру или ненавидела, тебе все равно приходится мириться с тем, что она мертва.

– Но откуда у меня галлюцинации? Я смотрю на эту гору и чувствую, что незаметно ухожу в другой мир. И почему я вижу ее – мою давно уже умершую прабабушку?

Доктор Вэлкофф протер свои смешные маленькие круглые очки. Я часто обвиняю его в подражании Фрейду во всем, даже в остроконечной бородке, но он не обращает на это внимания.

– Потому что, как ты сказала мне с самого начала, твоя сестра – вылитый портрет твоей прабабушки, и, уходя в прошлое, ты просто выбираешь более безболезненный способ понять и разобраться в своих чувствах к Селесте.

– Уходя в прошлое? – Я засмеялась. – Я никогда бы не подумала, что вы признаете это.

– Уходя в прошлое только мысленно, конечно, – поспешно исправил себя доктор.

Но я-то знала, что он был буквально зачарован моими рассказами о снах, которые я начала видеть после смерти Селесты. Сны, которые я записывала в первые две минуты после пробуждения по инструкции доктора, были о странном случае в стране, которую мы потом определили с ним как Ирландию во время картофельного голода. Потом было путешествие в Америку. Моя морская болезнь на борту набитого беженцами корабля продолжалась еще неделю после этого сна.

И вот теперь я – это Дайана, которая впервые приехала в Монкер, беременная и только что вышедшая замуж, с нетерпением ожидающая, что же произойдет, когда она увидит Андрэ Деверо.

Я улыбалась, надевая сережки и готовясь спуститься вниз и присоединиться к Ламонту Пэрришу, его отцу и моей семье, чтобы выпить по коктейлю. В какой-то мере я была даже захвачена событиями древней любовной драмы. Что сделает Дайана, когда снова увидит Андрэ? Что подумает он, когда увидит ее в своем доме, замужем за другим мужчиной? Что будет дальше? Как Андрэ на самом деле относится к Аурэлии, которая явно питает к нему более сильные чувства, чем следовало бы? Что думает об этом Дайана?

А пока я надела чулки цвета светлого загара и переключилась на настоящее. Ламонт сделал это переключение еще более эффективным. Как только я вошла в гостиную, он отвел меня в сторонку и начал без остановки рассказывать о своем новом «BMW», о каком-то случае в его спортивном клубе и прочей ерунде.

Я выслушала все это с ангельским терпением и время от времени мило улыбалась сначала своему отцу, а потом Ламонту. Я думала о том, как бы Дайана вела себя на моем месте. Глядя прямо в лицо Ламонта, я мечтала о своем до тех пор, пока он не позволил себе пошутить о моем исполнительском искусстве. Тут я резко вернулась к жизни. Но я поймала на себе строгий взгляд отца и прикусила язык. Сейчас не самое подходящее время, чтобы защищать кантри-музыку, да и, честно говоря, мне абсолютно все равно, что думает Ламонт Пэрриш об этом жанре. Я довольствовалась тем, что уставилась на кусочек шпината, застрявший в больших белых зубах Ламонта.

– Не правда ли, Азалия просто божественно готовит икру со шпинатом? – мило поинтересовалась я и была вознаграждена еще одной зеленозубой улыбкой.

К тому времени, когда раньше в гостиную вызывали Селесту, и она играла на арфе с видом сошедшего с небес ангела, я вежливо извинялась.

– Хэдли! Разве твоя дочь не споет для нас? Моя жена сказала, что «Ты так одинок» была на прошлой неделе в десятке лучших.

Мой отец посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью, и я точно знала, что сейчас он думает о Селесте, о ее арфе и о вечерах Моцарта, когда его красавица-дочь сидела рядом с ним и повторяла «папочка, дорогой» так часто, что я едва могла подавить желание немедленно встать и уйти.

– Спасибо, судья Пэрриш, но завтра рано утром у меня запись, и я не хочу напрягать связки.

Я поцеловала этого милого старикана только за его вопрос. Может быть, Ламонт вовсе не его сын. Его я тоже чмокнула – в наше время не мешает иметь под рукой дешевого адвоката. Он может мне понадобиться, когда я соберусь окончательно порвать с отцом.

Воспитание в богатом старом южном семействе имеет свои плохие и хорошие стороны. Имя Деверо записано в документах, но в нашем благородном прошлом есть несколько неприглядных моментов. Мой отец изрядную часть жизни потратил на то, чтобы заставить людей забыть, что наше состояние было результатом контрабандной торговли виски во время гражданской войны. Лично я всегда гордилась этой страницей нашей семейной истории. Только представьте себе, какой храброй была моя прабабка Дайана, чтобы торговать своим пшеничным напитком там, где война была в самом разгаре! Добавьте сюда еще и то, что она была Женщиной в эпоху зависимости женщин, и вы получите полное впечатление о том, какой замечательной леди она была!

Хотя мы живем между Нашвиллом и Франклином, в деревенской глуши, мы приняты в «высшем обществе». Над деньгами от нашего знаменитого виски редко смеются даже «сливки» этого общества. Кроме того, отличные лошади, которые постоянно приносят призы на знаменитом ежегодном фестивале в Шелбивилле, автоматически повышают рейтинг нашей семьи. Естественно, моему отцу доставляет огромную радость именно это хобби. И это еще один повод для столкновений между отцом и мной. Он даже нарушил свое обещание после смерти Селесты и попытался заставить меня принять участие в фестивале, но я отказалась.

– Папа, ты знаешь, как я к этому отношусь. Мы с тобой заключили соглашение на этот предмет, помнишь? Я езжу на Гемблере только дома. И потом, я ведь не любительница публичных выступлений как Селеста.

Моя сестра была рождена, чтобы ее показывали публике. Селеста была красива, талантлива, популярна в обществе. В общем, радость для родителей, особенно для отца. У нее были все задатки третьесортной актрисы, поэтому скоро она начала принимать участие во всевозможных конкурсах красоты. Большинство из них она выигрывала. Отец готовил ее к «главному» конкурсу с тех пор, как ей было восемь лет. Сколько раз я слышала, как он пророчил ей:

– Когда ты будешь готова, дорогая, ты станешь Мисс Америка. Ты самая красивая девушка во всех штатах, и однажды ты наденешь эту корону.

Мой отец – умный человек. Но у него была огромная потребность покрыть славой имя Деверо. Кроме этого я ничем не могу объяснить его неодолимого желания превратить мою сестру в живую куклу Барби с единственной целью в жизни – выглядеть лучше всех и выигрывать конкурсы красоты. Я, конечно, знаю, что моя мать примирилась с этим точно так же, как она мирится с любым желанием ее обожаемого мужа. Я же, напротив, всегда оставалась в стороне одинокая и ошеломленная, наблюдая, как эта троица срывается на очередной конкурс и за их лимузином, как гроб на колесах, тащится специально построенный для этого трейлер, в котором возят арфу Селесты.

Могу вам сказать, это было забавное зрелище. Именно в это время я начала сочинять песни в стиле кантри о безднах отчаяния. Моей старенькой гитаре приходилось потрудиться в эти уик-энды, да и во многие другие, когда я оказывалась вне круга интересов моей семьи. А когда страдаешь, тогда еще душевнее поешь кантри, поэтому, наверное, все обернулось к лучшему.

Думаю, что сейчас мне нужно сказать о том факте, что я выросла в тени Селесты и это затормозило мое развитие во всех смыслах, кроме физического. Еда стала моим ближайшим соратником в мире, который неизменно ставил меня в тупик. К тому времени, когда Селеста обтягивала свою фигуру семидесятидолларовым купальником шестого размера для очередного конкурса красоты, я едва влезала в брючный костюм четырнадцатого размера. Волосы у меня были светлыми, прямыми и тусклыми. Я не имела ни малейшего представления о макияже, восемнадцать лет пробыв «другой дочерью Деверо».