— Он всегда жаждал господства над Лоудстоуном, — произносит Моргас, глядя на дым. — Его гложет зависть к нам, Детям Атлантиды, смертным с бессмертной силой. В этой зависти проявляется его мудрость. Много столетий искал он, да и теперь ищет фрагменты камня. Он не может к нему прикоснуться, но ищет возможности главенствовать над ним через Элаймонд, через тебя. Он никогда не понимал природы камня. Лоудстоун — это часть нас, сила, существующая в нашей крови. Нам нечего суетиться, разыскивая кусочки камня. Пусть бродяги отыскивают в прибрежной гальке камушек, якобы исполняющий желания.
А он нашел такой кусочек? — спрашивает девушка. — Камешек, исполняющий желания, чтобы поиграть с ним?
Возможно. Но даже ему это грозит бедой. Посмотри на дым!
Образ Эзмодела исчез, дым закрутился веретеном, утончаясь вверху. Огню заклинаний невозможно приказывать, но тени, которые он показывает, можно направлять в нужную сторону, если, конечно, владеешь этим мастерством. Желания Моргаc — искусный инструмент, они обладают силой круторогого барана и гибкостью кнута. Огонь заклинаний побаивается ее.
В самой сердцевине дыма они видят человека, который карабкается по стене. Сначала стена кажется прозрачной, потом странно изгибается, как бы выдвигаясь к зрителям. Стена сложена из неровных плит сланца, выступы и вмятины на ней таковы, что по ним удобно взбираться наверх. По спине человека можно сказать, что он тощий, вероятно, высокий, гибкий как ящерица, видно, что пальцы у него черные. Однако они не того шоколадного оттенка, характерного для африканской расы, который обычно и называют черным, они по–настоящему черные, без единой капли примеси другого цвета. Человек быстро добирается до верха стены, туда, где она увенчана острыми выступами плит, поставленных на ребро. Пара плит разбита, человек протискивается между острыми плитами и свешивает ноги на другую сторону стены. Стена движется…
Обзор становится шире. Почва содрогается, и будто рябь пробегает по стене. Доносится скрипучий скрежет плиты о плиту, будто хрустят суставы, больные артритом. И тогда они видят сморщенную кожистую поверхность, исполосованную, как огромный тент, медленно складывающуюся в движущийся веер. Обзор становится еще шире, и появляется передняя нога, изгиб которой выше, чем островерхая стена. Толстая изгибающаяся шея и зубчатый нарост на голове притягиваются к земле под тяжестью костей. Теперь становится ясно, что сначала они всё неправильно поняли: не сланцевые плиты, а — чешуя, не стена, а — туловище гигантского чудовища из легенд. Однако чудовище не обладает скоростью змеевидных, у него нет взгляда василиска, движения даются ему с трудом, огромный глаз почти закрыт, видна лишь кроваво–красная полоска, и чудовище кажется слепым. Под тяжелой свинцовой шкурой жизнь едва теплится.
Существо напоминает гигантскую глыбу камня, изъеденную непогодой, раскрошившуюся под ветром, дувшим на нее сотни лет, украшенную лишь редкими пятнами лишайника. Голова еле–еле поворачивается из стороны в сторону, будто пытаясь рассмотреть забытую картину. Существо обращает на человека не больше внимания, чем если бы это было какое–то насекомое, возможно, оно его даже и вовсе не замечает. Крылья, которые кажутся слишком жесткими, слишком массивными, чтобы двигаться, позволить своему хозяину летать, вдруг начинают шевелиться, будто накапливая силу, а потом начинают двигаться все быстрее и быстрее. И затем происходит совсем уж невероятное, невозможное — громоздкое и неповоротливое тело поднимается в воздух.
Наблюдателям кажется, что это не дракон поднялся вверх, а вся земля упала вниз, Скалы исчезают за холмами, выступы и впадины гор меняются местами, а затем быстро рушатся вниз к набегающему на них берегу с пенной каймой морского прибоя. И черный всадник, вцепившийся в спину дракона, становится все более ужасным, таким, какого не бывает даже в мифах.
Картина передвигается; они теперь смотрят глазами всадника. Ближайший зубец на хребте спины чудовища загораживает половину изображения. Впереди, в желтый туман за перистыми облаками, садится солнце. На поверхности моря вспыхивают искры огня. Наблюдатели ощущают стремительное движение воздуха, слышат удары крыльев. Медленно подкрадывается ночь, и они летят все выше и выше к сонному миру падающих звезд.
Небо становится светлее, и впереди видны другие горы, горы Неизвестности, обсыпанные снегом, пронизанные долинами. Нижние склоны так далеко, что их невозможно как следует разглядеть. На эти вершины не ступала нога человека, там не вьют своих гнезд орлы. Горы внезапно раздвигаются, образуя естественные ворота, проход между двумя острыми вершинами. Низкая трава цепляется за склоны, как редкие волосы, почва осыпается, и показывается каменистое основание.
Трещина расширяется в ложбину со множеством ответвлений в разные стороны, лабиринт каньонов, окруженный уступами склонов, мешает двигаться даже дракону. Звери здесь не водятся, насекомые — не размножаются, птицы сюда не залетают, тут живут только растения и камни. Но в самом низу спрятанного каньона притаилась смерть. Потому что это кладбище драконов, место, где старые монстры уходят на вечный отдых, где те, кто исчез из мира, те, кто убит, оставляют свои последние воспоминания. Их кости не тревожат археологи, и лежат они как скульптура сказочных пропорций, вычищенные ветром, выбеленные солнцем; их безглазые глазницы следят за миром даже в своем бесконечном покое.
Здесь дракон приземляется, погружается в дремоту, его глаза тускнеют, и пульс, ускоренно бившийся во время его последнего полета, замирает. Дракон умирает. Всадник сползает с его спины и оглядывается, очевидно, он что–то ищет. Его взгляд останавливается на том, что должно быть входом в пещеру. Он быстро и уверенно направляется туда, подныривая под огромные берцовые кости и позвонки хвостов, прыгая с камня на камень, взбираясь по неровному склону. Изображение следует за ним внутрь, в абсолютную темноту.
Он на ощупь идет вперед, стараясь держаться стены, — наблюдатели ощущают шероховатую поверхность гранита под его рукой, слышат звук его дыхания. Становится теплее. Темнота приобретает рубиновый оттенок, доносится запах горящей серы. Темный проход открывается в такое большое пространство, что дальнюю стену пещеры почти невозможно разглядеть. Пол тут же заканчивается закругленным уступом, который обрывается в невидимую бездну. Воздух дрожит от поднимающегося вверх тепла, шипящая струя газа бьет в высокий потолок, края бездны силуэтом вырисовываются на фоне полыхающего жара.
Пришелец доходит до края уступа и всматривается в бездну. Они видят внизу озеро магмы, поверхность которой пузырится. Пузыри медленно вырастают и лопаются, испуская языки пламени. Человек, не обращая внимания на жар, движется вперед, как зачарованный, или будто он обязан это делать. Наконец он отступает и переходит туда, где скала выдвигается плоским уступом. Там скрючился скелет, пламя из преисподней освещает его кости. Чтобы подобное создание могло сюда проникнуть, проход должен был быть шире, или оно нашло другой путь, который теперь закрыт. Хрупкий барьер окружает неглубокую впадину, где еще лежат яйца. Их мягкая скорлупа стала твердой, как белый фарфор, нигде не поврежденный, будто нечто жизнеспособное все еще наполняет их, вызревая в жаре подземного огня. Человек пробирается под ребрами грудной клетки скелета. Его вытянутые руки особенно черны на фоне поблескивающей бледности костей. Девушка, которая наблюдает за ним, впервые понимает, что это вор.
Она теперь видит его лицо, жесткое, узкое, красивое, напряженное, лживое, очень выразительное, но с одной–единственной мыслью. Его рот сжат, взгляд напряжен, он напоминает кубическую скульптуру, геометрические линии лба и скул, носа и челюстей отражают свет, как полированный базальт. Она видит, как раскрылись его губы, она слышит так хорошо, будто он совсем рядом, легкий присвист в его дыхании. Его руки задерживаются на одном яйце, ощущая благодаря особому чутью отличие именно этого яйца от других. Он обертывает яйцо толстой тканью, которую, очевидно, принес с собой для этой цели, и укладывает сверток в кожаную сумку, свисающую с пояса. На какой–то момент глаза вора широко раскрываются, и она видит в них бешеное ликование, глаза горят холодным синим пламенем, так же, как горят кристаллы в огне заклинаний. Затем он хватает большую кость от скелета и этим оружием начинает разбивать оставшиеся яйца. Ужасно видеть его ярость, он крушит скорлупу на мельчайшие кусочки, превращает эмбрионы в кровавое месиво. В нем нет ни жалости, ни колебания. Когда бойня заканчивается, в его глазах что–то поблескивает, но слезы, если это слезы, так и не проливаются. Этот человек не плачет.
