– Не от горя или отчаяния, а потому, что не представляла себе, что значит любить. Я ни разу в жизни не была так счастлива.

Малышка, ты уверена, что это не просто увлечение? Каждая женщина влюбляется в своего первого мужчину, особенно если первый сексуальный опыт был удачным. Тебе, судя по всему, повезло, и поэтому твой парень мне уже нравится. Для тебя открылся новый мир. Ты женщина, не ребенок. Нам придется обращаться с тобой соответствующим образом, может, даже не называть тебя больше малышкой.

– Правда, Орландо? – просияла Дендре. – Гидеону очень не понравится это прозвище…

– Погоди-погоди, Дендре. Ты всего раз встретилась с этим парнем, знаешь его меньше суток и уже беспокоишься о его мыслях и чувствах? Дай ему время подумать о тебе, увлечься тобой.

– Мы договорились завтра встретиться. Мы любим друг друга, Орландо, любим одинаково. Порадуйся за нас, – взмолилась Дендре, и глаза ее наполнились слезами. В голосе появилась дрожь.

Он достал из кармана платок и протянул ей.

– Малышка, какая ты наивная. Мужчины не любят женщин так, как хочется женщинам. Они любят их, как могут.

– Гидеон уже сказал мне это, и я ничего не имею против.

– А кто будет уламывать отца и мать? Я ведь завтра уеду. Не встречайся с ним хотя бы пару недель, дай себе время опомниться и не делай ничего поспешного, вот тебе мой совет.

– Не могу.

– Почему, Господи?

– Потому что я потеряю его. Ты не представляешь, Орландо, какой он замечательный. Он уже стал моей жизнью.

– Это безумие!

Разговор их прервал голос матери от подножия лестницы:

– Эй вы, оба, ужин уже на столе.

Брат и сестра встали с кровати и посмотрели друг на друга, не представляя толком, что делать. В этой семье не существовало секретов от близких. Орландо раскрыл объятия, и Дендре бросилась в них, по ее щекам катились слезы. Он поможет ей. Он так любит сестру, что не может не помочь.

Фрида Московии, была не из тех женщин, которые легко говорят об интимных вещах. Она была домохозяйкой, стряпухой для мужа и детей. Секс для нее был чем-то вроде иностранного языка, поэтому она не могла обсуждать это с дочерью. Фрида надеялась, что муж, которого она найдет для дочки, возьмет это на себя. В конце концов, сексом будут заниматься они. Тема смущала се.

За столом все четверо говорили о повседневных делах: перебирали местные сплетни, обсуждали опрометчивый поступок одного из двоюродных братьев. Когда ужин подходил к концу, Орландо поглядел на Дендре и жестом дал ей понять: пора! Прошло несколько минут, прежде чем Дендре решилась.

– Я познакомилась сегодня с одним человеком, – начала она. – Он художник, бедный и неизвестный, но со временем станет очень знаменитым.

– Очень хорошо, дорогая, – проговорила мать и поднялась, чтобы унести посуду.

За столом воцарилось молчание. Орландо приподнял бровь. Когда Фрида вернулась с формочкой апельсиново-лимонного желе с ягодами земляники сверху, Дендре только и смогла подумать, что ей не очень-то нравится желе, которое готовит мать, – какое-то резиновое, безвкусное. Гидеону такого подавать нельзя. Мысленно она пообещала себе, что будет лучшей кухаркой, чем мать.

– Я хотела бы пригласить его домой на обед, – объявила Дендре.

Все за столом уставились на нее. Отец спросил:

– Зачем? Ты никогда не приглашала к обеду людей, которых мы не знаем.

– Хочу, чтобы вы все познакомились с ним. Он необыкновенный, и ему нравится, как мама готовит. Я сегодня угостила его своим завтраком.

– Он из Бруклина? – спросила мать.

– Нет, мама, – ответил Орландо.

Московицы жили в мире, который начинался и заканчивался в Бруклине, как и многие семьи, члены которых родились и выросли здесь. Большой мир и даже другие районы Нью-Йорка воспринимались как чудесная экзотика, но чужбина, будь то Манхэттен, находящийся на другом берегу реки Ист-Ривер, Бостон или Париж. Фрида и Гершель озабоченно переглянулись.

– Так откуда же он, Дендре, и почему ты знаешь так много об этом мальчике, Орландо? – спросила Фрида.

– Из Сент-Луиса, – ответила Дендре.

– Я еще не встречал ни одного человека из Сент-Луиса, – сообщил Гершель, преследуя ускользающее по тарелке желе.

– Я тоже, папа. И он не мальчик, мама, – ответил Орландо – О, – произнесла Фрида. И перестала задавать вопросы.

Орландо хорошо знал мать. Она терялась, когда речь заходила о незнакомцах или о чем бы то ни было, вторгающемся в ее владения. Теперь она погрузится в молчание. Но Фрида понимала, когда терпит поражение, и всегда сдавалась изящно. Сигнал к отступлению подал ей тон голоса дочери. У Гершеля на лице появилось обеспокоенное выражение, но глава семьи ничего не сказал.

На другой день занятия в колледже были для Дендре пыткой. Она не могла сосредоточиться, не могла думать ни о чем, кроме Гидеона, и ненавидела каждую минуту, проведенную вдали от него. Был ли то сон? Мечта? Произошло ли это на самом деле? Часы тянулись бесконечно… Но занятия все-таки окончились, и Дендре помчалась к возлюбленному.

Ее колени ослабли, когда она нажала кнопку переговорного устройства, и дверь тут же отперлась. Дендре дрожала от предчувствия, в голове теснились вопросы. Почему он ничего не сказал в переговорное устройство? Ждал ли кого-то еще, рассердился ли на то, что она не осталась на ночь? Толкнув дверь, она вошла в вестибюль. Едва глаза ее начали привыкать к темноте, вспыхнул свет. Дендре ахнула и приложила руку к сердцу.

– Я уже начал думать, что ты не появишься, – объявил Гидеон с верха лестницы.

Мир не перевернулся. Она была по-прежнему нужна Гидеону. Как он был хорош, когда сбегал с лестницы, чтобы заключить ее в объятия. Он покрыл поцелуями все ее лицо. Дендре начала расстегивать одежду.

– Скажи, что любишь меня, – взмолилась она.

– Люблю.

– И никогда не отпустишь меня от себя? – настаивала она.

– Никогда, – ответил он. – И это не просто слова, Дендре, это намерение. Я работал всю ночь, посмотри.

Гидеон мягко опустил ее на ноги, и они, держась за руки, поднялись по лестнице в мастерскую. Дендре поразилась: к стенам были приколоты рисунки с ее изображениями, некоторые с цветными пятнами. На одном были пятна девственной крови; на другом красные губы и ногти. Некоторые были выполнены черным карандашом и сепией. Большинство портретов было сделано в натуральную величину; другие представляли собой детальные наброски разных частей ее тела. Все рисунки были исполнены жизни и эротики. В ее глазах видны были чувства: жажда секса, желания. Ее сексуальность соблазняла зрителя, захватывала, как ни одна картина. Значит, Гидеон видел ее такой? Она вдохновила его писать так мастерски? Он претворил ее в образ, который тронет даже самое холодное сердце. Какая девятнадцатилетняя девчонка не будет польщена, не отдаст жизнь за любовь такого мужчины? Дендре пришла в восторг и бросилась ему в объятия.

– Они изумительны! У меня голова идет кругом от волнения.

Гидеон запрокинул голову и засмеялся:

– Так и должно быть.

Наступила минута молчания, лишь усилившего их влечение друг к другу. Любовь вкупе со страстью, самый сильный из наркотиков, опьяняла обоих. Для Дендре этот второй опыт оказался еще более восхитительным, чем первый. Собственные портреты, глядевшие на них отовсюду, лишь усиливали ее возбуждение. Она была как в тумане и едва расслышала, как Гидеон просит сделать то, о чем Дендре никогда не слыхивала. Откуда все это взялось – желание отдаваться ему полностью, выказывать стремление подвергаться чему угодно ради еще одного экстаза, и еще одного, и еще? Ей хотелось умирать и возрождаться снова в его объятиях, в сексуальном блаженстве, и Гидеон обожал ее за это. Когда она стояла на коленях, а Гидеон сзади входил то в одно, то в другое влажное вожделеющее отверстие, Дендре казалось, что она вот-вот потеряет сознание – таким острым было блаженство чувствовать себя предельно заполненной им. Она вскрикнула от боли и удовольствия.

Ее вожделение до предела разожгло воображение Гидеона, и он, не меняя ритма телодвижений, шептал ей обо всех эротических утехах, которым они будут предаваться вместе.