В конце концов, почему бы и нет?

— Почему бы и нет? — повторила она вслух и попыталась улыбнуться. — Меня зовут Екатерина.

— Теодор, к вашим услугам.

Кофе в ресторане и впрямь оказался восхитительным. Равно как и пирожные с заварным кремом, и свежая клубника со сливками. Собеседник был ненавязчив, но интересен, он с легкостью поддерживал разговоры на любую тему, которую могла предложить Годзальская, он, не скрывая, любовался девушкой — но без малейшей непристойности не то, что на словах, но даже и во взгляде. Пожалуй, в такого запросто можно было бы и влюбиться… если бы не узор на крисе.

Узор, сложившийся в летящего крылатого человека с длинными волосами.

Теодор рассказывал, помимо всего прочего, про узоры на крисах. Эти узоры появлялись из-за неоднородной структуры металла и очень многое означали. Мастера, делавшие такие клинки — их называли эмпу — умели создавать определенные типы узоров, однако особенно ценились крисы с узором случайным, когда эмпу в процессе работы не знал, каким именно выйдет клинок. Крис имел сакральное значение, и чем отчетливее был какой-либо контур в узоре, будь то животное, к примеру, или созвездие, тем сильнее с точки зрения магии был этот крис. Выше всего ценились узоры, в которых можно было увидеть человека.

А если — не просто человека? Если — конкретного человека, которого она видела один раз, и которому уже тогда отдала всю свою жизнь?

Катя солгала Ветровскому, сказав, что почти ничего не помнит. Она помнила. Помнила неожиданное пробуждение и крылатую фигуру на окне, свой отчаянный, необдуманный, инстинктивный бросок, и резкую боль у нижнего края ребер, и следующее беспамятство. Помнила тепло, исходящее от чужих, но таких близких рук, помнила четко очерченный профиль, чуть искаженные страхом черты — сквозь ресницы, чтобы не дать ему понять, что она не спит. Помнила его вторую попытку уйти, и свое понимание: отпустить сейчас — потерять навсегда. И пусть назавтра это все покажется лишь сном, результатом бурной фантазии, но в глубине души она всегда будет помнить, что что-то потеряла, возможно — что-то, что должно было стать смыслом ее жизни. Помнила, как осознала все это — и уже не думая и не сомневаясь выскользнула из-под одеяла, обвила руками его шею, шепнула — «не отпущу!»… и не отпустила. До самого утра. Пока не уснула.

А потом он ушел, чтобы больше никогда не приходить. Он не мог прийти, не имел права… откуда она это вдруг знает? Он не мог, а не «не хотел»! Он не забыл, он просто не имел права, возможности, веры… Она сама должна его найти, и она найдет!

— Екатерина, простите, что прерываю ваши размышления, но я должен уйти, — голос Теодора звучал как-то странно, да и смотрел он на девушку теперь по-другому. Нет, не разочарованно, а как-то… огорченно-равнодушно, что ли?

— Да, конечно, — рассеянно отозвалась Катя. — Спасибо вам… за кинжал.

— Боюсь, вам он не поможет, — странно ответил немец, поднимаясь. — Прощайте, Екатерина. Был… рад знакомству.

Он развернулся и быстро вышел, оставив Годзальскую в недоумении смотреть ему вслед.

Даже не спросил мобила. Сделал такой подарок, явно заинтересовался, угостил в кафе, поддерживал беседу — а потом внезапно ушел, не оставив визитку и не спросив ее номера. Рассчитывает, что покорил девушку настолько, что она придет сама? Нет, не той породы человек. А впрочем, какая разница? Катя была рада, что он ушел. Теперь, когда она поняла, почему Крылатый исчез, почему не появлялся все эти почти полтора года, недавнее желание попробовать начать жизнь с чистого листа и нового романа пропало, словно его и не было — точно так же, как пропала пустота, заполнявшая душу Кати последнее время. Как забавно звучит — пустота пропала!

Катя радостно улыбнулась подошедшей официантке, попросила еще кофе с пирожным, и, откинувшись на спинку плетеного кресла, задумалась. Она должна найти Крылатого сама, но как это сделать? Во всех местах, где, как ей казалось, она могла бы его встретить, девушка уже побывала, и не один раз…

За огромным панорамным окном, открывающим вид на Каменный остров и дальше, на Петропавловскую сторону, начиналась метель. Давно уже стемнело, и освещенный огнями город скрывался в белом безумии.

В кафе было жарко, очень жарко. И как Катя не замечала этого раньше? Выйти бы, подышать воздухом хоть немного, позволить ветру растрепать прическу… Просто выйти из этой духоты, где кружится голова, на свободу!

Хотелось кричать — то ли от радости и переполняющего счастья, то ли от липкого, сковывающего горло ужаса.

— Простите, вы в порядке? — профессионально обеспокоилась подошедшая с кофе официантка. — Вы так побледнели…

— Мне дурно, — пожаловалась Катя. — У вас очень жарко, так жарко, что дышать нечем… Может, есть столик под кондиционером?

— Извините, но кондиционер — прямо у вас за спиной, — смутилась немного удивленная девушка.

— Да? А я не заметила… Скажите, а здесь нет какого-нибудь балкона, где можно было бы немного подышать воздухом?

— Есть летняя терраса, в теплое время года там открытый зал, но сейчас метель за окном, и…

— Черт с ней, с метелью, — Катя махнула рукой, поднялась, опираясь на стол. — Мне нужно на воздух, но я не хочу спускаться вниз. Проводите меня на террасу.

Официантка попыталась еще что-то возразить. Годзальская вздохнула, и полезла в сумочку. На ощупь нашла кошелек, не глядя, достала купюру.

— Возьмите и проводите меня на террасу.

Судя по округлившимся глазам официантки, купюра была крупной. Но сейчас Кате не было до этого дела.

Терраса оказалась шестиугольной крытой ротондой, открытой со всех сторон — попасть на нее можно было по довольно крутой лестнице, выводящей в центр помещения. Снега было на удивление немного — видимо, его регулярно убирали. Заверив официантку, что посетительница сама спустится вниз, как только ей полегчает, а сейчас она хочет побыть одна, Катя подошла к ограждению, опустила ладони в колючий снег — набрала полную пригоршню, и растерла лицо, порадовавшись отсутствию макияжа.

Стало легче, но смутное чувство, до того незаметное за волной дурноты, начало набирать силу. Угроза, опасность — неосознанная и даже несформированная до конца, но уже существующая. Отчего, почему? От кого? И кому — ей или Крылатому?

Почему-то захотелось еще раз взглянуть на крис. Сейчас Катя жила инстинктами, сейчас она доверяла каждому своему желанию, и чем неожиданнее и необъяснимее оно было, тем больше доверия вызывало.

Пальцы наткнулись на рукоять, стоило опустить руку в сумочку. Катя осторожно достала подарок странного немца, извлекла кинжал из ножен, взглянула на узор, складывавшийся в четкий рисунок. Настолько же четкий, как был у того парня, Стаса, в прошлом году… уже даже позапрошлом. Девушка повернула крис, решив посмотреть на узор с другой стороны.

Там скалился череп. Отчетливый, детально прорисованный. Кажется, даже не родной — протравленный намеренно.

Раньше, когда Катя рассматривала клинок в магазине, его не было.

Внезапно череп оскалился. Вопреки всем законам логики — во-первых, нарисованные черепа не скалятся, во-вторых, черепа вообще не скалятся. Но череп оскалился.

Катя вскрикнула. Панический ужас взял за горло, метель вдруг усилилась в разы, обращаясь смерчем, в белом вихре проступила темная, страшная тень. Девушка вскинула руки в защитном жесте, клинок оказался слишком близко, и волнистое лезвие прочертило алую дорожку по руке, легко прорезав тонкий свитер и блузку, а за ними — кожу, сосуды, сухожилия…

— Нет!

Пальцы сжались на рукояти сильнее, Катя, не замечая раны, снова взмахнула рукой, пытаясь отогнать тварь из белого смерча, отступила на шаг, еще на один…

Гладкие, тонкие подошвы сапог легко скользили по снегу под ногами. В спину толкнулось ограждение, земля ушла из-под ног, и Катя ощутила, что летит. Летит с крыши двадцатипятиэтажного здания, летит вниз, и что бы там внизу не оказалось, лед, бетон, или даже сугроб — ее не спасет уже ничто.