– На пляж пошли, – предложил он громко, переступая через подергивающееся тело бухгалтерши, не добежавшей до приобретенной в кредит «Шкоды». – Туда все рванули.

Держа автомат одной рукой, Гиви добил девчушку, которая никак не могла умереть, оглашая округу жалобными стонами. Пуля попала точно в макушку, как и было задумано.

– Уходить пора, – возразил Гиви. – Да и патроны на исходе.

– На пляж, – настаивал Гоги. – Я их, мандавошек, голыми руками передавлю.

– Остынь. Нас машина ждет. – Гиви снял прицельным выстрелом неизвестно какую по счету тщедушную фигурку, бросившуюся через парк. – Мы должны живыми уйти. Чтобы эти твари знали.

– Они нас еще долго вспоминать будут.

– Их проблемы. Уходим.

Гоги посмотрел на мальчугана, скорчившегося под общим умывальником. Тот затравленно смотрел на Гоги и трясся, словно через него пропустили ток высокого напряжения. Лица у него не было. Одни лишь глаза, даже не глаза, а глазищи, наполненные слезами. Гоги вдруг вспомнил, как отец застал его за овчарней с дымящейся сигаретой в руке. Отца больше не было. Гоги нажал на спусковой крючок, и глазищ тоже не стало – оттуда, откуда они смотрели, хлестнули красные брызги.

– Уходим, – согласился Гоги и понял, что брат его не слышит. – Уходим, – крикнул он.

Ему вдруг показалось, что все убитые им дети и взрослые лишь притворились мертвыми. Сейчас встанут и, пересмеиваясь, начнут сходиться со всех сторон, беря их, братьев, в кольцо. Одна за другой липкие ладони будут хватать их за одежду, чтобы утащить туда, откуда нет возврата. И отстреливаться будет бессмысленно. И бежать будет поздно.

– Уходим, – завопил Гоги, озираясь.

Никто его не окружал. Вокруг было безлюдно. Так безлюдно, как будто братья Беридзе остались одни на всем белом свете. Не считать же за людей тела, разбросанные повсюду…

– Я не хотел, – прошептал Гоги.

К кому он обращался? К десяткам трупов? К чайкам, рыдающим на все голоса? К небу? К тому, что выше неба?

Значения это не имело. Никто не ответил грузину Гоги, гордившемуся сходством с Аль Пачино.

Все закончилось. Кровь пролилась до последней капли. Настало время лить слезы.

Расплакалась в прямом эфире телеведущая, сообщившая о трагедии в Сочи. Рыдали родители и родственники убитых, съезжающиеся со всех концов огромной страны под названием Российская Федерация. Не удержался от слез губернатор Краснодарского края, позвонивший президенту после кровавой бойни.

– Их надо найти, – повторял губернатор, кусая кулак. – Их надо найти во что бы то ни стало.

С каждым разом его голос взлетал на пол-октавы выше.

Напрасно он надрывался. Президент его услышал.

– Найдем, – произнес он ровным, бесцветным тоном. – Найдем и покараем. И без истерик, пожалуйста. Слезами горю не поможешь.

Закончив разговор, президент положил трубку. Рука его не дрожала. Разве что самую малость.

Три недели спустя далеко-далеко от Сочи, в Африке, в угандийской столице Кампала, на улице имени известного американского экстремиста Малкольма Икса, российский посол Петраков раскладывал простенький компьютерный пасьянс под названием «Косынка».

У посла Петракова было открытое, симпатичное лицо, которое выглядело бы еще симпатичнее, если бы не маленький кукольный ротик, придававший ему сходство с осетром. Манипулируя электронными картами, Петраков рассеянно взвешивал свои шансы получить направление в какую-нибудь другую страну, пусть менее экзотическую, но зато более цивилизованную. Назвав Уганду жемчужиной Африки, Черчилль, вероятно, находился в весьма благодушном настроении, вызванном алкогольными парами. Природа тут действительно радовала глаз, но какой прок современному человеку от всех этих саванн, джунглей, водопадов и диких животных? Географией Петраков не увлекался, охотником не был, да и рыбу ловил лишь в далеком детстве. Ну и на кой черт ему африканские красоты? Фотографировать их на память? Тогда уж лучше виды Нью-Йорка или Лондона.

Если пасьянс сойдется, загадал Петраков, чувствуя холодок предвкушения в груди, то будет мне и Нью-Йорк, будет и Лондон, все будет. Некоторое время он азартно перекладывал карты, но везение закончилось, и компьютер бесстрастно предложил начать новую игру. Выругавшись, Петраков подошел к окну.

Вид был так себе. Посольство размещалось в индийском квартале с высоченными заборами, увитыми колючей проволокой. По непонятной причине здешние негры терпеть не могли индусов и регулярно устраивали погромы, так что работники посольства чувствовали себя как на пороховой бочке. За оградами на фоне оранжевого закатного неба высились небоскребы фешенебельного района Кампалы, но он был чем-то вроде оазиса, окруженного неказистыми домишками, огрызками пальм и толпами чернокожих. Грязь, крысы, паразиты, уличные пробки, антисанитария и нищета, нищета, поголовная нищета. Пока одних безумных диктаторов сменяли другие, еще более безумные, Уганда не имела шансов выбраться из экономической пропасти.

А у Петракова не было шансов выбраться из Уганды.

Не зная, как отвлечься от безрадостных мыслей и чем себя занять, он собрался уже вернуться к компьютеру, когда зачирикал мобильный телефон, исполнивший последний хит Меладзе. Российские рингтоны служили чем-то вроде музыкального противоядия против ностальгии. Петраков патриотом себя не считал, но домой его иногда тянуло. Когда годами торчишь в клоаке вроде Уганды, не то что в Москву, в какой-нибудь Урюпинск потянет. Чтобы ни пальм, ни бананов, ни песен и плясок народов Африки.

Прежде чем ответить, Петраков посмотрел на светящееся окошко. Звонил Генри, его малолетний осведомитель. Подобно любому послу, Петраков занимался множеством разных дел, далеких от дипломатии. Разведка, сбор компромата, подкуп, шантаж, распространение дезинформации. Толку от сети осведомителей было мало, но, экономя на выплате вознаграждений, Петраков имел источник постоянного дохода.

– Слушаю, – сказал он в трубку.

– Это я, – проверещал Генри.

Разговаривали они на английском языке, считавшемся в Уганде официальным. Кое-какие словечки из языков банту посол тоже усвоил, но лингвистика давалась ему плохо.

– Что у тебя? – спросил он, машинально вертя пластмассовый стаканчик с карандашами и ручками.

– Я кое-что раздобыл, – ответил Генри. – Кое-что очень важное.

Он так тараторил, что последнее слово состояло из одних только согласных: ИМПРТНТ.

Important? Петраков насторожился. В середине июня из Москвы поступило распоряжение выяснить, не въехали ли в страну граждане Грузии, некие братья-близнецы Беридзе, скорее всего, скрывающиеся под другой фамилией. Насколько Петраков понял, точных сведений об их местонахождении у ФСБ не было, однако он поднял на ноги всех своих информаторов, мысленно положив себе в карман пару сотен долларов, которые планировал списать на оплату поисков. Неужели Генри действительно пронюхал что-то? Или просто морочит Петракову голову, рассчитывая урвать несколько лишних десятков тысяч шиллингов? Мальчонка уже получил пятьдесят тысяч, что соответствовало примерно пятнадцати долларам. Платить ему больше было не в правилах Петракова.

– Что именно ты раздобыл? – сухо спросил он, ставя стаканчик на место.

– Меня возили к генералу. Я провел там целых два дня, – гордо произнес Генри.

Подразумевался генерал-майор Тананзе, назвать которого серым кардиналом мешал цвет его очень темной, почти эбонитовой кожи. Он был одной из самых важных персон в Уганде и обожал худеньких, шустрых, голодных оборванцев, предпочтительно сирот. Генри полностью соответствовал всем этим параметрам. Маленький курчавый гомик с невинным взглядом и порочной улыбкой.

– По-твоему, меня интересуют твои похождения? – осведомился Петраков.

Он вытащил из стаканчика карандаш, взял листок бумаги и на всякий случай приготовился записывать. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

– Один раз он привел меня в свой кабинет, – продолжал Генри. – Я увидел там документы. Они лежали на столе.