– Кто так принимает коллоквиум! – возмущался Дима. – Ерунда какая-то! Надо пожаловаться на него на кафедру высшей математики! Или жене его…
Первая сессия подходила к концу, и оставался последний экзамен по истории партии. В зачетке Кирилла были уже три оценки «хорошо».
– Хорошо, хорошо, хорошо, – повторял он их на разные лады, покачиваясь в двадцать восьмом трамвае, словно соглашался с кем-то, может, со своим строгим отцом.
По крайней мере кончились числа, матрицы, холодные и горячие обработки, плоскости. В истории партии хотя бы действуют люди, пусть и представленные в виде организованных и сплоченных масс. В истории партии есть хоть что-то человеческое…
«Довели! – подумал Кирилл. – Историю партии полюбил! До чего довели человека, сволочи!»
К сволочам он относил отца, заставившего его идти в корабелы, по его, так сказать, стопам; замдекана, всех ливтовских преподавателей. Мысленно он сажал их всех в баржу, типа «река – море», завозил на прощание в иностранный порт, чтоб помучились напоследок, а потом топил под звуки битловской «Желтой подводной лодки»…
– Вы так посмотрели на меня, будто я наступила вам на ногу.
Марков сморгнул видение кормы, вертикально уходившей в глубины Балтийского моря. На Кирилла смотрело лукавыми глазками ангельское личико. В голове завертелись дурацкие фразы, будто из военного разговорника: «Как вас зовут? Мы с вами раньше не встречались? Вы, случайно, не снимались в кино? Сколько в вашей части пулеметов? Как зовут вашего командира?» Но она сказала сама:
– Мне даже показалось, что вы мысленно выругались. Мы что, с вами раньше встречались, и я вас чем-то обидела?
– Ну что вы! – Марков хотел сделать галантный жест рукой, но трамвай качнуло. – Я думал совсем о другом.
– Вот это да! – теперь воскликнула девушка. – Впервые встречаю такого молодого человека, который смотрит на меня, а думает о другом. Хорошо еще, что не о другой. Неужели это оно? Как вы думаете?
– Что «оно»? – переспросил Кирилл.
– Что-что? Увядание, угасание, умирание… Как неожиданно оно подкралось! А так много я еще могла бы совершить доброго, вечного… для вас, люди!
Последнюю фразу она произнесла, обращаясь к двум сидевшим рядом бабкам, которые переглянулись и стали смотреть на девушку с тревожным ожиданием. «Так она, наверное, пьяная! – неожиданно догадался Кирилл. – Конечно, пьяная. Стала бы такая девчонка…» Что именно она стала бы, он не додумал. Марков разглядел ее, наконец.
Вязаная шапочка, короткая куртка со стоячим меховым воротничком, замшевые сапожки и… ослепительно-голубые джинсы. Все подобрано в тон. А джинсы… Голубое небо и небесные джинсы подходит ко всему на свете! Кто придумал, что ангелы обязательно в белом и с крыльями? Мода меняется даже на вечное. Теперь ангелы спускаются на землю в голубых американских джинсах и слегка навеселе…
Марков не видел, какие волосы спрятались у нее под шапкой. Как в детской бумажной игре «Одень куклу», он примерял ей мысленно темные или светлые локоны. Пожалуй, с темными волосами она была бы красивее, но тогда лицо ее потеряло бы ангельское выражение. Поэтому Кирилл проголосовал в душе за белокурость.
– Ну что вы, – сказал он вслух. – Вам ли… Вы такая…
– «…эстетная, вы такая изящная…», – неожиданно процитировала девушка, при этом внимательно наблюдая за реакцией Кирилла.
Словно она подсмотрела через плечо в его заветный блокнот с нарисованными Kiss’ами на обложке, где кроме рок-групп и их альбомов, были еще переписанные от руки стихи Северянина, Хлебникова, Бурлюка… Вот так девушка!
А девушка все говорила за него, даже скользкое продолжение северянинского стихотворения произнесла без смущения, с придыханием, внимательно глядя Маркову в глаза.
– «…Но кого же в любовники, и найдется ли пара вам?..»
Видимо, почувствовав, что это перебор, она вдруг сказала изменившимся, будто подтаявшим у трамвайной печки, голосом:
– А ведь через два дня Новый год. Вы где собираетесь встречать Новый год?
– Нигде, – ответил Кирилл. – Дома, наверное. У меня через четыре дня последний экзамен.
– Государственный? – уважительно поинтересовалась незнакомка.
– Нет, последний в зимней сессии.
– А вы на каком курсе?
– На… третьем, – зачем-то соврал Марков.
– А я в этом году поступала…
– В театральный?
– Да. Откуда вы знаете?
– Ваша внешность подсказала, – наконец, Кирилл соорудил комплиментик.
– А где вы учитесь?
– В ЛИВТе, – увидев удивленно поднявшиеся брови, Кирилл пояснил: – в Ленинградском институте водного транспорта. На судомеханическом. Буду плавать на судах смешанного типа, «река – море». Знаете, рейсы такие удобные и все с заходом в европейские порты. Любек, Гамбург, Марсель…
Его опять понесло в открытое море вранья, без всяких портов. Суда смешанного типа, «река – море»… Сам он – смешанный тип. Что только не смешалось в нем? И все какой-то хлам, чужие пошлости, а своего нет за душой ломаного гроша, вернее, в душе. Вот Женька…
– Девушка, скажите, как вас зовут? – спросил вдруг Кирилл совсем по-иволгински и еще добавил: – Пожалуйста…
– Таня… А вас?.. Очень приятно. Кирилл, давайте встретим Новый год вместе. Я не очень нахальничаю? Может, вы подумали?.. Тогда ладно. У меня собирается хорошая компания. Клевые ребята. Не пожалеете. Что вам скучать с родителями, ведь вы такой симпатичный… И глаза у вас такие грустные, как у Александра Блока. Я постараюсь вас развеселить… Что вам до этого экзамена? Вы же не первокурсник какой-нибудь, чтобы так бояться экзаменов… Ты тоже живешь в Купчино? Тем более, мы почти соседи… Значит, решено?..
Ровно в шесть часов вечера тридцать первого декабря в квартире Марковых раздался удивленный и растерянный голос Елены Викторовны:
– Кирюша, как же так? Ведь Новый год принято отмечать в семье. Скоро тетя Нина приедет с Михаилом Ивановичем, Люба с Павликом… Тебе же нравится играть с маленьким Павликом! Он такой забавный, тебе во всем подражает… Папа вот-вот приедет. Что я ему скажу?..
– Скажешь, что у меня комсомольско-молодежный Новый год, – отвечал из своей комнаты Кирилл. – Вынужден встречать его с комсоргом, профоргом и страшной дочкой декана. Скажи это ботинку. Он – карьерист, он поймет…
– Как ты называешь папу? Не стыдно?
– Карьеристом?
– Нет, ботинком. Не смей так говорить… Кстати, надень теплые ботинки. Куда ты в туфельках?
– Мам, тут недалеко. Я возьму бутылку шампанского и пару банок из холодильника? Тут вон всего сколько – Михаил Иванович обожрется… А боти… отец не закусывает…
– Возьми еще тарелочку холодца. Я сейчас тебе заверну. А ты присмотрись: может, она не такая страшненькая?
– Кто?
– Дочка декана.
– Какая дочка?.. Ах, да. Присмотрюсь, присмотрюсь…
На площадке Кирилл услышал звук приближающегося лифта. Все нормальные люди уже дома, шатаются по квартире в томительном ожидании курантов, а этот вот приближается, на лифте едет… Так ведь это отец! Он уже узнавал родителя по звуку подъемно-транспортного оборудования! Вот до чего дошло обостренное восприятие друг друга!
Лифт действительно остановился на его этаже. Во время небольшой паузы между остановкой и открыванием дверей Кирилл пролетел два лестничных пролета. Ему казалось, что с каждым толчком ноги от бетонной ступени он приближался к свободе… «Свобода приходит нагая…» Чьи это стихи? Неважно. Важно, что нагая. Еще интересно, блондинка она или брюнетка? Если блондинка, то они поженятся, и он будет говорить в институте: «Моя жена… У моей жены… Для моей жены…» Не одному же Лехе Растамянцу хвастаться на перемене семейными скандалами.
Жаль, что ехать было недалеко – всего пару остановок. Еще жаль, что не было цветов. Потому что, когда человек идет с цветами, все сразу понимают, какой он счастливчик, что его ждет поцелуй или поцелуи, что в этот вечер у него будет… у него все будет. Все у него будет, то есть даже больше, чем в этом случае думают. Большая жизнь, любовь, свобода… «Свобода приходит нагая…» Блондинка или брюнетка?
