Оглашенный список вызвал у Вадима сильное недоумение, он даже впал в легкий ступор и засомневался, стоит ли ему появляться в таком избранном обществе. Но тут ползучие плети, закрывавшие вход в беседку, раздвинулись, и на пороге появился некто удивительно жизнерадостный, с цветком в петличке и, похоже, не в меру любопытный, так как сразу же вслух предположил:

— Целуетесь? Мне отвернуться или что?

— Дядя Рувим, это Вадик! — гордо рекомендовала Оксана, которая явно не сочла вмешательство бестактным.

— Этим, конэчно, все сказано! — бодрым, высоким, почти женским голосом произнес дядя Рувим, приветливо сверкая золотыми коронками. — На курорте всегда рано или поздно появляется Вадик, или Эдик, или Виталик, или, не дай бог, Юрик. Я и сам когда-то появлялся — в иные времена, в ином обличье, в ином… как это вы теперь говорите?.. прикиде? Рувим Оскарович Зеншин, это я. А вы думали кто?

Вадим, который ничего не думал и которому страшно не понравилось упоминание о каких-то Эдике, Виталике и Юрике, сдавленно пробормотал: «Очень приятно» и вопросительно взглянул на Оксану. Она покровительственно взяла Вадима под руку, прижав его локоть к пышной груди, и перевела разговор в безопасное русло.

— Дядя Рувим, — ткнула она в петличку полотняной курточки Рувима Оскаровича, — вы хотите сказать, что это все позавчерашняя роза? И не вянет?

— Оксаночка, солнце мое незаходящее, с чего ты взяла, что розы на мне должны вянуть? То, что мне, может быть, на твой взгляд, уже семьсот лет, еще ничего не значит. Я молод душой. Ты видишь, — взбил Рувим Оскарович горбатенькими желтоватыми ноготками пышный бледно-розовый цветок, — она даже распускается, и не позавчерашняя, а уже дней пять как ношу. Я не лгу, нет. Так вы идете с нами кушать, Вадик?

— Спасибо, — отозвался ошеломленный Вадим.

— У Изи сегодня не девушка, а щука. Он прибил ее за хвост к столбу и обдирает, и ругается матом, потому что шкура рвется и не слезает чулком, как то необходимо.

— Будет фаршированная щука, дядя Рувим? — спросила догадливая Оксана.

— Если будет. Чтобы нет, так да. Скорее всего. Рахиль уже взяла иголку с ниткой, для штопать щучью шкуру. У Рахили мания все штопать. Соломон не имеет ни одного нового носка, все штопаные. Я пойду и присмотрю, или будет полная щука иголок. Оно мне надо — иголки кушать? А вы себе обнимайтесь или еще что, а потом приходите чествовать Аркадия.

— Дядя Рувим сегодня притворяется, — сказала Оксана, когда Рувим Оскарович ушел. — На самом деле он говорит, как диктор с радио. Он учит всех этих дикторов, как читать новости. А сегодня он притворяется в честь дяди Аркаши. Дядя Аркаша — родной брат первой папиной жены Лариски, а Лариска, Лариса Евгеньевна, потом вышла замуж за Илью Борисовича, директора кладбища. А дядя Рувим друг детства дяди Аркаши. Ты меня поцелуешь, Вадик? Дядя Рувим велел.

И Вадик поцеловал. А со стороны дома доносился возмущенный и веселый крик Рувима Оскаровича:

— И зачем ты испоганила икру петрушкой, Фридочка?!

— А чем еще я должна была ее поганить, Рувимчик?! Может, ты знаешь чем?! Может, ее нужно было сахаром посыпать или кильками в томате обложить?! Йося, Йося! Тут Рувимчик говорит, что икру надо кильками обложить! У нас есть кильки? Я для Рувимчика на все готова.

— Кильки не кильки, а ехать надо. Может, Аркадий и прав. А шпроты тебя не устроят, Рувим? Где сейчас я возьму тебе кильки? И что ты так долго делал в кустах? Лучше бы пошел и достал где-нибудь кильки. Ты без них что? Жить не можешь?

— Это мама с папой, — объяснила Оксана, заставив себя оторваться от Вадима. — Пойдем, я тебя с ними познакомлю.

В тени увитого зеленью тента поставлены были два сдвинутых разновысотных стола. Чего только не было на этих столах, покрытых вместо скатертей простынным ситцем в полоску! Светящиеся оранжеворозовые пласты семги, осетрина в густом желе, свежайшая серебристая селедочка в луковом узоре; рубиновые лепестки сырокопченой колбаски с перламутровым жирком и сыр, не тот бледный, болезненного вида сыр, который последнее время продавался в ленинградских гастрономах, а желтый, сияющий, крупнодырчатый, ароматный и прозрачно слезящийся. На почетном месте стояла стеклянная миска с красной икрой, в которую были частым лесом понатыканы веточки петрушки. Крупная плотная редиска, мясистые помидоры, огурчики с мелкими семечками, майонезные салаты и загадочные экзотические закуски, благородным колером своим напоминающие древневосточные росписи, — все пестрело и громоздилось, источая сводящие с ума ароматы. Храмами возвышались бутылки невиданных архитектурных форм и кувшины с напитками, рассеянный широколиственной ползучей зеленью солнечный свет плескался в стопках и стаканчиках цветного стекла.

Вокруг столов, разгоняя мух салфеткой, семенила низенькая, худощавая, сутуловатая и кудлатенькая мадам лет шестидесяти на вид, в сарафанчике и при клипсах-пуговках. Она передвигала блюда, тарелочки, салатницы, пытаясь освободить еще хоть немного места для непоместившихся яств.

— Это Лариска, — шепотом отрекомендовала Оксана. — Там все еще мучает щуку Изя, — махнула она в сторону плоского белобрысого, слегка курчавого затылка, видневшегося за цветущим пурпурными гроздьями кустом. — А вот и мама с папой. Мама, это Вадик. Папа, это.

— Ах, вот с кем Рувимчик шастал по кустам! Йося, Йося, ты только посмотри! Какой симпатичный молодой человек! Вы наш, да? Фрида Наумовна меня зовут, а Йосю зовут Иосиф Михайлович Полубоевой.

— Я тоже Михайлович, — сообщил Вадим, у которого от запахов съестного кружилась голова. Он, заброшенный и обделенный вниманием, в последнее время питался исключительно бутербродами и фруктами.

— Йося! — восхитилась Фрида Наумовна. — Я же так и думала, что он Михайлович! Сейчас придет с почтамта Аркаша, и мы будем кушать. А вот и Аркаша!

Виновник торжества оказался курносым пузанчиком, совершенно лысым, лысыми были даже веки, даже руки, и лишь на груди курчавился седой островок, который Аркаша с нескрываемой гордостью демонстрировал, расстегнув рубашку почти до пупа. Аркаша мелко перебирал кремовыми дырчатыми туфлями и держал на отлете полотняный мешок с эмблемой Аэрофлота, сквозь переплетения которого капало зеленоватым.

— Это крабы, — поведал Аркаша, — они в морской траве, чтобы им не было жарко. Пусть их Рахиль сварит. Налейте мне водки.

— Аркаша, Оксаночка привела молодого человека, Вадика. Как он тебе? — поинтересовалась Фрида Наумовна.

— А Рувим его видел? — вопросом на вопрос ответил Аркаша, оглядывая Вадима.

— Рувимчик всегда все видит и узнает первым! Он уже давно в кустах познакомился с Вадиком.

— У Рувимчика всегда были женские повадки, — утробно пророкотал Аркаша. — Если бы я в детстве не писал вместе с ним на одном пустыре на дальность, я был бы уверен, что он женщина. Рувимчик, — в деланом изумлении поднял брови Аркаша, — я вот только что подумал, а ты случайно не?..

— Нет, — подчеркнуто сухо и лаконично, ни на кого не глядя, ответил появившийся из летней кухни Рувим Оскарович и поджал губы. — А ты себе, Аркаша, изгадил брюки крабами, и вряд ли они отстираются.

— Уел! Ну, уел! Мастер! А я их выброшу. Я новые пошью у самого Нирмана и поеду в них в Хайфу. Выкуси-ка, Рувимчик!

— Мальчики, вы будете цапаться или вы уже будете водку пить? — забеспокоилась Фрида Наумовна.

— Мы будем пить водку и цапаться, — объяснил Рувим Оскарович. — Аркаша предатель и бросает меня на произвол судьбы. Таки никому верить нельзя, даже тому, с кем интимно писал на одном пустыре. Предадут и продадут. И сдалась тебе Хайфа, Аркадий? Что тебе там делать? Шекели пересчитывать? Один, два, три и опять один, два, три. На что ты будешь покупать икру и водку, я тебе спрашиваю?

— Мне что, Лева денег не даст? Я поступлю к нему в ресторан счетоводом, — уверенно сказал Аркаша.

— А то Лева не имеет счетовода!

— Так у него будет два!

— Спроси себя, Аркадий, зачем Леве два счетовода? Они его разорят!