Поднялся командарм 55-й армии Владимир Петрович Свиридов:

— Думаю, что наиболее верное направление удара — на Красный Бор…

Военный совет рассмотрел все предложения и остановился на варианте генерала Свиридова.

55-я армия пошла в наступление, отогнала фашистов на четыре километра и отбила посёлок Красный Бор. Солдаты вырыли землянки, построили укрытия для орудий, сделали себе окопы и траншеи. Образовалась позиция. А напротив, у немцев, тоже позиция. Они стреляют в нас, мы палим в них, но никто с места не двигается. Идёт позиционная война. Слышатся разрывы снарядов, завывание мин. То и дело взлетают фонтаны земли с той и с другой стороны фронта. Сила давит на силу, но пока мы одолеть вражескую силу не можем.

От Красного Бора остались груды камней и обгорелые брёвна.

Не было целого дома. Всё уничтожили фашистские захватчики.

Люди поселились в землянках. И командующий армией жил в землянке, и начальник штаба поместился в землянке, и командующий артиллерией 55-й армии генерал Василий Стратонович Коробченко тоже поселился в землянке. Над каждой землянкой настелены пять рядов толстых брёвен, а на них насыпана земля — чтобы не пробил крышу вражеский снаряд.

Однажды, когда стемнело и прекратилась стрельба, командарм Свиридов зашёл в землянку начальника артиллерии. Генерал Коробченко подсчитывал израсходованные за день снаряды, и выражение его исхудавшего лица было не сказать чтобы очень весёлым.

— Стреляешь и думаешь, как бы лишний снаряд не выпустить, — произнёс Василий Стратонович.

— Блокада, — отозвался командующий армией и присел на лавку.

Говорят, что, когда сверкает молния, все думают об одном и том же. Когда произносят слово «блокада», тоже у всех рождаются похожие мысли. Генералы думали о нехватке боеприпасов и строгих нормах расходования. Нормировано было всё: хлеб, сахар, снаряды, патроны, полушубки и валенки. Нормы никто не смел нарушать.

— Пятьсот снарядов сегодня сэкономили, — закончил свои подсчёты Василий Стратонович. — Пусть попробуют полезть, у меня найдётся, чем по ним ударить!

— Они уже никогда не будут «лезть»! — Владимир Петрович Свиридов опустил на стол сжатый кулак. — Предчувствую, что за лето накопим сил, а осенью или в начале зимы так ударим, что сам Гитлер пожалеет, зачем он фашистом родился!

Дробно простучав каблуками по ступенькам лестницы, явился сверху дежурный штаба армии:

— Товарищ командарм, в расположение армии прибыл командующий фронтом!

Едва дежурный успел утереть со лба пот, выступивший от быстрого бега, скрипнула наверху дверь, и в землянку спустился Леонид Александрович Говоров. Он ещё похудел за последнее время и от этого казался выше и стройнее.

Свиридов и Коробченко встали и вытянулись. Дисциплина в армии — это всеобщее требование, она распространяется и на генералов тоже.

— Здравствуйте, — Говоров коротко оглядел каждого острыми глазами.

— Здравия желаем, товарищ командующий!

— Прошу сесть. — Говоров присел к сколоченному из толстых досок столу. — Отпустите дежурного.

— Вы свободны, капитан! — сказал Свиридов.

— Есть быть свободным! — гаркнул дежурный штаба и взлетел по лестнице вверх резвее, чем минуту назад спустился.

Говоров расстегнул верхний крючок шинели и снял шапку, обнажив густые, коротко постриженные волосы. Они уже начинали седеть. Лицо у командующего было утомлённым, сероватым.

— Чем сегодня армия занималась?

Настойчивый взгляд Говорова смущал порой и седых генералов.

— Сегодня армия вела оборонительные бои, — ответил Свиридов.

Морщина углубилась на лбу Говорова, взгляд стал ироническим.

— Любопытно, кто же это на вас наступает?

— Никто не наступает, — смутился ещё больше от своей обмолвки генерал Свиридов. — Принято так говорить: оборонительные бои. Мы же пока в обороне!

— Я бы поставил этот вопрос под сомнение: кто теперь в обороне? — произнёс Говоров. — И я уже просил генералов докладывать не «как принято», а как сам человек понимает.

Голос командующего был не сердитым, но огорчённым.

— Сегодня армия вела артиллерийскую и миномётную перестрелку с противником, — доложил Свиридов. — И несмотря на то, что наш четырёхкилометровый выступ простреливается с трёх сторон, потерь в личном составе нет.

— Теперь понятно, чем вы занимались и как этим занимались, — кивнул Говоров. — Начальник артиллерии, сколько израсходовано снарядов?

— Две тысячи! — доложил Василий Стратонович Коробченко, немного в душе надеясь, что командующий похвалит его за бережливость.

Но Говоров нахмурился:

— Растратчики. Почему так много расходуете?

— Помилуйте, товарищ командующий! — изумился Василий Стратонович. — Мы против лимита пятьсот штук не достреляли!

— Какого «лимита»? Который раз слышу про какой-то «лимит», но никто толком не может объяснить, откуда он взялся. Может быть, вы объясните, кто дал вам этот немыслимый «лимит»?

— Вы же и дали, товарищ командующий, — сказал Коробченко, без робости глядя в настойчивые серые глаза Говорова. — Вчера получили подписанный вами приказ: «Расходовать по три снаряда в день на лёгкое орудие и один снаряд в день на тяжёлое».

Леонид Александрович чуть-чуть улыбнулся:

— Наконец-то стало ясно. А то никто не мог рассказать, почему пушки палят так, будто при каждом дивизионе снарядный цех работает. Спасибо, генерал, но знайте, что в приказе было сказано не «на орудие», а «на батарею орудий». На войне сплошная пальба идёт только в кинофильмах… Напутали мои штабисты. Соедините меня со штабом.

Говоров позвонил в штаб фронта и велел уточнить текст приказа о нормах расходования боеприпасов.

— И было не густо, а стало совсем пусто, — загрустил начальник артиллерии. — Когда же мы начнём их бить, не экономя каждый патрон?

— А вы будьте к этому готовы ежедневно, — сказал Говоров. — И позвольте проститься, мне надо ещё в Сорок вторую попасть.

Свиридов стал отговаривать:

— Товарищ командующий, ночью с зажжёнными фарами, это же, представляете, какая мишень!

— Представляю, но время очень дорого.

Три генерала вышли наверх, в чёрную, без огней морозную ночь. Тусклые северные звёздочки подрагивали, мерцали вверху. Попрощались. Говоров сел в броневик, и машина покатилась по израненной дневным обстрелом дороге. Вскоре пятнышко света от слабой фары броневика расплылось и угасло в кромешном мраке насторожённой ночи, затих и шум мотора.

— Пойдём в мою землянку, Василий Стратонович, — сказал Свиридов. — Поразмыслим о планах на завтрашний день.

Спустившись в землянку, они вдруг услышали стрельбу, приглушённую толстым накатом покрытия. Свиридов поднял голову от карты, прислушался:

— Не по броневику ли командующего стреляют?

— Лично я среди ночи по одной мелькающей фаре палить не стал бы, — рассудил Василий Стратонович.

Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Занятые важным делом генералы успели позабыть о ней, когда раздался скрип двери.

В землянку спустился командующий фронтом, и изумлённые генералы снова вытянулись перед ним.

— Здравствуйте ещё раз, — сказал Говоров. — Придётся погостить у вас до рассвета. Садитесь, продолжайте ваши дела.

— Решили не ехать в ночи? — тактично осведомился Свиридов. — Правильно, товарищ командующий. Мало ли какой шальной снаряд брякнется куда не надо.

— Он уже брякнулся, — поморщился Говоров. — И что-то перебило в моторе случайным осколком. Да вы не беспокойтесь: люди целы, а ваш лихой дежурный по штабу мигом выслал на дорогу механиков.

Свиридов попытался сгладить случившуюся с командующим неприятность:

— Раз уж вы загостились… Может быть, чаю приказать?

— Не повредит, — согласился Говоров.

Скоро на столе стоял, испуская из носика пар, рябой армейский чайник. К нему присоединилась баночка с желтоватым сахарным песком. Три чёрных сухаря подал ординарец генералам к чаю. Наливали в эмалированные кружки, ни при каких фронтовых передрягах не бьющиеся.