Зато оставшиеся ели, пили и галдели в свое удовольствие: рассказам не было конца. Но главная тема — поединок двух атаманов. Раскрасневшийся от горячей пищи и сури Пак Ту Суни завладел общим вниманием:
— Вы думаете, простой человек мог увидеть врага у себя за спиной и так, в одно мгновение, его сразить? Нет, не мог. Обыкновенный не мог. Но я-то был рядом, все видел и понял, в чем дело, в чем секрет. И я прямо говорю: у Микау Иванычи есть невидимая, ни для кого не заметная вторая пара глаз, на затылке. Он настоящий четырехглазый — Нэ нуни!
— A-a… Вон как, ясно, ясно! Нэ нуни, Нэ нуни… Четыре глаза. Четырехглазый, — корейцы переглядывались и согласно кивали друг другу. Русским дружинникам тут же перевели слова рассказчика.
Вряд ли Михаил Иванович Янковский мог предполагать, что с того далекого, действительно не совсем обычного для это почетное прозвище «Нэнуни» сохранится за ним на всю жизнь. Корейцы же по-своему окрестили и полуостров, назвав его «Нэнуни сом» — «Остров Четырехглазого».
КИТЫ И ТИГРЫ
За лето «Нэнуни» достроил свой дом-крепость — прочное, на высоком каменном фундаменте здание с аршинной толщины стенами. По тем временам оно действительно было неприступным бастионом. Массивные, окованные железом двойные дубовые двери запирались изнутри на мощный засов. В окнах — чугунные прутья. На просторном чердаке — мансарде — слуховые окна — бойницы. На дворе сторожевые собаки. В доме все вооружены. Не очень умелых Михаил Иванович по воскресеньям регулярно обучал стрельбе.
Он возглавил отряд самообороны всех окрестных хуторов и деревушек русских и корейских переселенцев. Была налажена разведка, и теперь они всегда были готовы дать отпор. Слух об этом прокатился далеко за Синие горы и хозяйничанье темных людей заметно пошло на убыль. В сентябре 1880 года на новый хутор перебралась из Владивостока и Ольга Лукинична с детьми. Отпраздновали новоселье.
За домом под старыми липами Ольга устроила цветник, начала разводить розы и георгины. Неподалеку разбили огород. Забор вокруг него соорудили из лозы тальника. Ивовые колышки выбросили листья и веточки, плетень на глазах начал тянуться ввысь.
Михаил Иванович любовно подобрал в горах дички вишни, груши и абрикоса. В полуверсте от дома, на высоком берегу речушки, подыскал солнечную площадку с плодородной землей, поднял целину и рассадил деревца правильными рядами. На следующий год привил европейскими сортами, доставленными даже не за три, а за десять морей, из Одессы. Все привились и цвели, хотя плодоносили далеко не каждый год.
Начал осуществлять свою главную мечту о коннозаводстве. Приобрел лучших по экстерьеру четырех монгольских, четырех маньчжурских и двух корейских кобылок. А первым стражем и производителем этого «исторического» косяка стал родившийся во владивостокском морском интендантстве полукровный рыжий жеребчик Атаман. Производитель был тоже невелик ростом, но, гордо разгуливая рядом с крохотными азиатскими кобылицами, издали казался даже великаном!
В первый же год завезли несколько коров, быка, коз, овец, кур, уток, гусей. Кое-как подготовили птичник, коровник, конюшню, и все же большинство живности осталось зимовать во дворах и пригонах.
Гек ограничился небольшой заимкой на берегу бухты. А залив Петра Великого был его плодородным «полем», китов там водилось множество. Но вся китобойная флотилия вольного шкипера состояла из легкой парусной шхуны, гребного вельбота и шлюпки, а команда — он сам, два матроса, да два гребца.
В субботу, после бани, Гек заглянул на хутор соседа.
— Ну как, Михаил Иванович, идем завтра вместе за китом? Ты ведь давно собирался, я помню.
Михаил Иванович вопросительно посмотрел на жену.
— Плывите, плывите, завтра воскресенье, я тут управлюсь. А вы хоть отдохнете немного от дел. Давеча сами говорили: «интересно бы сходить с Геком на кита…»
Тихим и ясным утром «Анна» послушно бороздила голубые воды залива. Соседи стояли рядом на мостике, шкипер не отрывался от подзорной трубы. Вокруг островов Желтухина, Карамзина, Моисеева киты встречались часто, но главное заключалось в том, чтобы заметить спящего. У Гека не было еще ни гарпунной пушки, ни стальных линий, ни быстроходного катера. Нужно было подкрадываться на гребной лодке, все операции выполнялись вручную.
— Есть! Во-он, видишь черный точка? Это он. Сейчас ложимся дрейф, спускаем вельбот.
Шхуна убавила паруса, на воду спустили небольшой бот. Капитан встал на носу, два гребца уселись на средней банке, разобрали весла. Михаил Иванович поместился на корме у руля.
На носу вельбота была установлена катушка с намотанным на нее стосаженным пеньковым тросом. На его конце — острый ручной гарпун. Рядом на треноге — огромное четвертого калибра — шомпольное ружье, заряженное свинцовой пулей размером в куриное яйцо.
— Михаил Иванович, смотри на моя рука. Куда покажу, туда направляй. Когда левый рука кверху, — дай ребятам команда: тихий ход. Ясно? Давай вперед!
Матросы налегли на весла. Гнезда уключин густо смазаны салом, сами уключины обмотаны тряпками: ничто в лодке не стукнет, не скрипнет. Надо подойти неслышно.
Левой рукой Фридольф указывал направление, Михаил правил. Опытные гребцы гнали вельбот ровно и быстро. В такт дыханию дремлющее морское чудовище то высоко вздымало над поверхностью океана блестящий на солнце мокрый горб, то медленно осаживало его вглубь.
Тридцать, двадцать, десять саженей отделяли лодку от черного горба. Гек, не оглядываясь, машет левой рукой — тихо! А правой поднимает на уровень плеча тяжелый гарпун.
Последний, решающий момент. Пригревшись на солнце, кит продремал охотников. Не взметнулся, подняв столб брызг, не скрылся в пучине, завертев опасную воронку.
Шкипер упирается ногами между шпангоутами, собирается в комок, и — бросает! Описав в воздухе дугу, гарпун смаху глубоко впился в приподнявшуюся над водой спину! Гигант вздрогнул, как прижженный каленым железом. Подскочил, почти обнажив огромный корпус, и рванулся, как вихрь. Бешено взвыла завертевшаяся катушка, стремительно разматывая прикрепленный к гарпуну трос. Лодка рывком кинулась вперед.
Но вдруг кит страшно ударил хвостом по воде и сразу круто пошел в глубину. Катушка жужжит и воет, от трения начинает дымить. Линь разматывается с такой быстротой, что рябит в глазах!
Гек схватил топор. Кит оторвался уже на сотню футов, но идет в глубину, и если сейчас заклинит трос, лодку или опрокинет, или стремительно утащит в морскую пучину. Тогда выход один — рубить драгоценный линь и освобождаться. А пока один матрос беспрерывно окатывает из ведра забортной водой дымящуюся катушку, второй вычерпывает и выливает воду обратно в море.
Очень долгими показались Михаилу Ивановичу эта первые, критические минуты. Он цепко держал румпель, стараясь точно выполнять сигналы Гека. А кит то появлялся на поверхности, то снова уходил вглубь.
— Держи мягко, Михаил! Не давай бот вставать боком. Сразу опрокинет! — Едва уловимым движением опытный китобой поправляет раскаленный трос, не дает ему запутаться.
Но вот, израсходовав силы и размотав весь линь, кит начал маневрировать. Прошел час, другой. Кит всплыл, сделал передышку. Вельбот снова бесшумно, против ветра, приближается. Шкипер наводит свою огромную шомполку. Когда кит набрал в легкие воздух и высоко обнажил бок, Гек целится в известную ему наиболее уязвимую точку и нажимает на спуск. Из ствола с грохотом вырывается клуб дыма, кит вздрагивает и… все начинается сначала. И так несколько раз. Но всяким силам есть предел: в конце концов кит ложится на бок и тогда его можно уже буксировать.
К счастью, ветер позволил шхуне все время идти следом за вельботом и вскоре она приняла на борт измотанный экипаж.
— Ну, брат Фридольф. Не дешево достается твой хлеб! Я смотрел, как ты на ходу направлял на валу трос — этак можно и без пальцев остаться.
Китобой усмехнулся, вытянул перед собой мозолистую руку со скрюченными пальцами:
