Я знаю, что многие великие ученые, вопреки мнениям, верили в Бога. Среди тех, кто совершил великие открытия и написал великие произведения искусства, не было атеистов. Все они рано или поздно приходили к глубокой вере, и, наверное, в этом есть какой-то смысл. Только вера способна духовно возвысить человека, укрепить его, очистить помыслы, сделать добрее и мудрее. Те правила, что существуют в каждой религии и записаны в священных книгах, по сути, означают одно и то же – будь честен, не иди на поводу у своих страстей, уважай все сущее на Земле, веруй…

Это был переломный момент моей жизни, когда я нашел успокоение, очистился от переживаний, страха, злобы, ревности, обиды. Я понимал, что в жизни есть любовь, доброта, не на уровне слов, а на уровне сердца. Ощущал это душой. Наверное, за последнее время мне пришлось немало пережить – и на хадже я дал волю своим чувствам. Плакал.

Слезы – это то тайное, что мужчина никогда никому не показывает. Даже для него они – словно удар под дых или в область сердца, которое именно в эти моменты упрямо заявляет свое право на существование. Ты вдруг начинаешь остро чувствовать все, что происходит вокруг, слышать запахи и звуки, различать оттенки, это поначалу сбивает тебя с ног, заставляет иначе смотреть на мир, на себя, на людей. Ты входишь в контакт с самим собой и со своими эмоциями. Они могут быть радостными, грустными, возвышенными, а могут приносить колоссальные мучения. Слезы дают облегчение и ощущение того, что ты все еще жив.

Мы пробыли в Мекке и Медине двадцать с лишним дней. Я и жена боялись даже вспоминать о нашем сыне, поскольку сейчас наши души принадлежали только Всевышнему, ему одному. Но супруге было сложнее всего – впервые она оставила малыша, которого кормила грудью, и сейчас ее глаза были полны слез. Мы старались лишний раз не думать о сыне, ибо если ты едешь в хадж, ты должен полностью оставаться с Богом. Вслух мы не говорили о ребенке, чтобы не травмировать друг друга – тем более что волноваться было не о чем, малыш остался под надежным присмотром.

Но все же без происшествий не обошлось… Наш второй будущий сын проявлял себя, задав супруге жару – ее постоянно тошнило, кружилась голова, она чувствовала слабость, а я, глядя на все это, нервничал и просил ее пойти в гостиницу. Жена отшучивалась и мотала головой – нет, мол. Но в один прекрасный момент мне пришлось все же настоять на своем, дело дошло до обморока.

Мы отправились пообедать в середине дня и зашли в небольшое кафе, где я встал в очередь, чтобы взять какую-нибудь еду. И вдруг, обернувшись, я увидел, как она, закатив глаза и беспомощно взмахнув руками, начала плавно падать вместе со стулом назад. Подскочив к ней, я начал осторожно трясти ее, бить по щекам, пытаясь привести в чувство. В этот момент я чувствовал настоящую внутреннюю панику, поскольку я совершенно не знал, как мне себя вести.

Я схватил ее на руки, вынес на свежий воздух, положил на скамейку и продолжил тормошить, не представляя себе, что бы еще предпринять. Наконец, жена приоткрыла глаза:

– Можно мне чаю? Устала… – прошептала она.

– Да-да, конечно! – рванул я скорее обратно в кафе, и когда я вернулся с пиалой, полной ароматного чая, супруга уже сидела на скамейке и немного виновато улыбалась.

– Перетрудились мы, – тихонько сообщил она, имея в виду себя и будущего малыша.

В этот момент я почувствовал настоящее облегчение, поскольку испугался, что жена может попросту умереть от таких нагрузок.

Всю последующую неделю я просил ее чаще отдыхать, хотя молиться мы ходили все-таки вместе. Это был один из самых важных моментов моей семейной жизни – тогда я почувствовал настоящую ответственность за свою семью, жену и детей, которые доверились мне и с которыми я не мог позволить, чтобы случилось что-то плохое.

Хадж очень сблизил нас всех – меня и маму, которую я в последнее время видел довольно редко. Я совершенно по-новому взглянул на свою супругу, почувствовав, что она намного более родной мне человек, нежели я раньше предполагал. Но главное – в моей душе произошли серьезные изменения, которые мне довольно сложно описать словами. Ведь, по-моему, нельзя описать силу своей веры – это можно только прочувствовать, понять, пропустить через себя. Могу сказать, что после хаджа я вернулся абсолютно другим человеком.

Первое впечатление, которым встретила меня Москва, стало ощущение, будто я попал во что-то очень грязное. Духота, смог, суетящиеся и шумящие люди вокруг, мусор на улицах, сальные шуточки и разговоры окружающих. Мне казалось все это каким-то непристойным, неприличным – все мои возвышенные чувства и эмоции подверглись обструкции и жесткой цензуре.

Один из опытных верующих сказал мне на это:

– Понимаешь, если ты душой чист, ты не испачкаешься. Не нужно бояться этого и опасаться – если ты будешь об этом думать, то обязательно во все это влипнешь. Не нужно даже вспоминать. Если ты сам чист внутри и помыслы твои чисты, все будет в порядке.

Есть такое понятие, как «эффект молока», которое пришло к нам из животного мира. У лебедей есть одно свойство – они способны отделить молоко от воды, перемешанной с молоком, и выпить его. А еще лебеди отличаются тем, что они верны своим любимым до гробовой доски. Может быть, этим объясняется их величавая горделивая красота…

Завтра никогда не наступит?

После хаджа мне понадобилось время, чтобы прийти в себя и осмыслить все произошедшее. Я лежал дома со сломанной ногой, на работу ходить не мог, полететь с Томасом и Полиной на гастроли – тоже. Мне оставалось лишь думать о прошедшем.

Мне позвонил Володя Миклошич из «А-Студио» и обеспокоенно спросил:

– Уже в Москве, Арман? Ты давно видел Мурата?

– Давно, а что случилось?

– Знаешь, у меня такое ощущение, что с ним творится неладное. Несколько человек видели его в последние дни, кажется, он не очень хорошо себя чувствует.

– А что случилось?

– Не знаю. Сам я не видел. Но ты ведь знаешь, если я ему позвоню, он вряд ли прислушается. Может быть, ты позвонишь ему?

Когда я взялся за телефон, то с удивлением обнаружил несколько пропущенных звонков. Они были сделаны в пять утра. «Насыров», – высветилось на табло. Телефон Мурата был раньше с антиопределителем номера, а тут получается, что он хотел, чтобы его номер определился? Я тут же попытался перезвонить, но мобильный Мурата был недоступен. Тогда я набрал Жанне, подруге Баглана, и Жанна поведала мне следующее:

– Арман, ужас, что происходит, не знаю, что тебе рассказать. С Муриком что-то не так… По поводу Багиной смерти, да еще твоего отсутствия в городе он сильно переживал. Я не в курсе подробностей, мы с ним мало виделись. Сейчас у него наступила какая-то критическая точка…

– С чем это связано?

– Он говорит, что ему мерещится Бага, что он его все время видит. Но самое страшное, он стал с ним разговаривать. Позвонил мне утром, говорит, видел Багу во сне, мол, Бага просит о помощи, все твердит: «Помоги, помоги». Мурат попросил меня встретиться…

– И что дальше? – Я уже понимал, что происходит неладное.

– Ну, мы с ним встретились. Договорились недалеко от того места, где Баглан погиб. Я пришла, а Мурат сидит на тротуаре, играет на гитаре и плачет, представляешь? Мы с ним разговорились, но он был… даже не знаю как сказать… какой-то странный, не в себе, что ли. Он плакал, потом успокаивался, потом у него вдруг начинались какие-то видения.

Все рассказанное Жанной взволновало меня, и я отреагировал на это немедленно:

– Ему нужна помощь. И Володя Миклошич звонил, тоже так считает…

– Он уже дома, с ним Наташа и дети. Я только что говорила с Наташей. Она сказала – все в порядке, Мурат успокоился, принял душ и лег спать.

– Мне кажется, раз такая ситуация, надо в любом случае вызвать врача, – предложил я.

– Подождем до утра, – ответила Жанна. – Они сейчас отдыхают, все в порядке, не волнуйся…

Но утра мы так и не дождались. Примерно через сорок минут – а было уже в районе десяти вечера – мне позвонил Саша Скурихин, администратор Мурата, и прокричал: