— А я… э…

— Вот и увянь, любитель дерьмовины от кутюр…

— Не ссорьтесь, наймиты капитала, — сказал я, — лучше расскажите мне подробнее о системе выборов в СССР.

— Система проста и эффективна, — начал Похмелини, — на должности руководителей КГБ и СМЕРШа выдвигается по три кандидата от этих организаций, победившие занимают соответствующие посты и имеют право баллотироваться в генсеки. И генсек, и силовики могут избираться на два срока. Лидера МВД назначает генсек, следовательно, та структура, чей кандидат стал генеральным секретарем, главенствует в политическом и силовом отношении, но несет двойную ответственность за ситуацию в государстве. Дабы избежать застоя и монополии власти, предусмотрено следующее: генсеком не может быть представитель от КГБ или СМЕРШа дольше, чем два срока. В случае, если представитель или представители от одной организации пребывали на посту генсека два текущих срока, а именно десять лет, то представители этой организации на следующие выборы не выставляются и генеральным секретарем автоматически становится представитель противоположной структуры. Поэтому выборы руководителей КГБ и СМЕРШа иногда, — как, например, теперь, — определяют, кто будет генеральным секретарем ЦК КПСС…

— То, что должность босса СМЕРШа осталась бы за Прониным, не вызывает сомнений, так что следующим генсеком стал бы именно он, — прокомментировал Сика-Пука.

— И всех ревизионистов, подстрекаемых гэбистами, передавил бы к дьяволу, — добавил Похмелини.

— Гм… Похмелини, то, как ты относишься к ревизионистам, я видел, — сказал я, — материнской заботой это не назовешь. За каким таким хреном, в таком случае, ты участвуешь в убиении антиревизиониста Пронина?

— Прониным СМЕРШ не заканчивается, есть там и помимо него достойные люди. Если Пронин будет убит, то СМЕРШ наверняка в его смерти обвинит своего непримиримого врага — КГБ. Те, конечно, объявят это провокацией, но так или иначе будет расследование. Руководителем следственной комиссии, согласно правилам, станет человек из СМЕРШа, а по ходу этого следствия вскроется много дерьма, особенно ревизионистского дерьма, которым измазаны все коридоры КГБ. Заметь, космит, эта грязь без смерти Пронина не всплывет никогда или всплывет тогда, когда уже будет слишком поздно что-либо предпринимать, а для СССР жизненно важно раскрыть глаза людям на связь КГБ и ревизионизма. Когда все это будет освещено в масс-медиа, начнется интереснейший процесс. Возможно, и гебиста Бутина скинут с генсеков раньше срока, мало ли… Но в любом случае можно уверенно гарантировать, что кегебисты будут оттерты от власти минимум на десять лет, а за это время ревизионизм удавят окончательно, на корню.

— Очень доходчиво, — восхитился я пламенным монологом доктора, — экий ты, как я погляжу, патриот. Тогда я отказываюсь понимать позицию Иван Иваныча. Если смерть Пронина станет благом для СССР, то в чем здесь интерес ЦРУ? Что-то я не помню, чтобы ЦРУ стремилось кого-то ублажать. Это не их стиль.

— Да плевать я хотел на ЦРУ! Они не владеют ситуацией! — рявкнул американский агент. — У меня в этом деле сугубо личный интерес: я не хочу ехать в Ирак. Вот и все.

— Тоже патриот не из последних! Уловил иронию?

— Эй! Космит! Про иронию — это моя фраза, — обиделся Сика-Пука, — это плагиат!

— Нет… это моя тяга к дешевым лингвистическим эффектам. Использовать характерную для оппонента фразу в нужное время и в нужном контексте — это убедительно действует на собеседников… дешево, но сердито.

Сика-Пука фыркнул и выудил из-под дивана небольших размеров кофердан, водрузил его на стол, открыл и извлек из него пистолет «Беретта» и совершенно уродливый автомат с присобаченным к нему оптическим прицелом.

— Американский уродец по имени «Ruger Mini 14»? — спросил я.

— Именно он. Это тебе усиление на послезавтра, — сказал шпион, — и «Беретту» возьми вместо своего монстровидного «Магнума».

— Уродца возьму, только прицел от него отломаю, «Беретту» тоже возьму, но стрелять буду из своего пистолета. Он у меня уже пять лет, к нему я привык, он мне как родной, из него я не промахнусь.

— Как хочешь, но…

— Никаких но, ты бы мне лучше вместо артиллерии фотокарточку Пронина предоставил. Я совершенно не представляю, в кого стрелять.

— Фотки есть, — сказал шпион, — но они вряд ли тебе сильно помогут, можешь полюбоваться…

Агент выудил из кофердана пачку фотографий и передал ее мне. Я просмотрел снимки и понял, что действительно от них мало толку. На всех снимках был изображен дядька в сине-красной форме СМЕРШа, в низко надвинутой на глаза фуражке, а сами глаза на каждой фотографии были спрятаны за очками. Причем оправа этих очков была снабжена специальными черными чехлами, как в очках для газовой сварки, эти чехлы перекрывали полноса, брови и виски. Очки не давали возможности рассмотреть лицо Пронина, можно было составить лишь общее представление: волевой подбородок, сжатые тонкие бескровные губы, глубокие носогубные морщины выдавали в нем решительного и злого человека. Определить возраст более-менее точно не представлялось возможным, где-то начиная от пятидесяти лет…

— Такие очки только у него? — спросил я.

— В том-то и дело, что нет, — ответил агент, — такие очечки являются частью униформы СМЕРШа, они их не снимают на людях, с непривычки одного от другого не отличишь. Но не переживай, если Пронин в точке стрельбы будет не один, а с коллегами, то я укажу тебе нужную цель. За столько лет я изучил Пронина от и до и узнаю его, даже если он нарядится в космический скафандр!

Я опять погрузился в изучение фотографий. Странно, но Пронин казался мне хорошо знакомым. Я уверен, что будь он без очков, я бы с легкостью назвал его имя, под которым он известен в моем мире. Никаких знаменитых или знакомых мне Прониных в моем мире я не припомню, но этот человек с фотографии вызвал во мне сильнейшее дежа-вю, я откуда-то точно знал, что в моем мире его зовут не так. Раздражающее чувство. Терпеть не могу, когда мне не удается поймать за хвост нить воспоминаний…

— А как же электорату за него голосовать, если рожи не видно? — поинтересовался я.

— Именно так! — пламенно ответствовал патриот Похмелини. — Не по внешнему признаку, а по делам его.

Я тяжело вздохнул и бросил пачку фотографий на стол.

— Слишком все это сложно, — сказал я, — СМЕРШ, КГБ, генсек, ревизионисты и тому подобное… чересчур резонансно. Чую, что вы втравливаете меня в нечто опасное для здоровья. Предположим, что нас с Гердой не пристрелят на месте пулями дум-дум, которые влетают в грудь, а вылетают из задницы, выдергивая за собой с добрый десяток метров кишок; предположим, что Иваныч слизнет нас с места преступления и где-то спрячет, — что с того? Убийство потенциального генсека, я полагаю, будет расследоваться с особым рвением, бюджет на это дело ограничивать не станут и людей привлекут — целые дивизии, а если их окажется мало, то привлекут армии. Учитывая поучительную байку о межведомственной вражде, которую сейчас рассказывал Похмелини, можно утверждать, что для КГБ найти убийц в кратчайшие сроки станет вопросом жизни и смерти. СМЕРШ тоже не останется в стороне от подъема и взрыщет по нашему следу…

— Тут ты не прав, — возразил Похмелини, — СМЕРШу не выгодно изобличать убийц, им важнее затянуть расследование и не завершать его до того момента, пока КГБ не будет скомпрометирован в глазах общественности, пока связь КГБ и ревизионизма…

— У тебя плевательница вместо мозгов! — грубо возразил я. — СМЕРШ будет нас искать во сто крат ретивей КГБ! Нас найдут, пристрелят и сожгут трупы в паровозной топке, а после этого с двойной энергией будут обвинять КГБ в смерти Пронина, отлично зная, что крыть гебистам больше нечем, что гебисты нас не найдут и тем самым не снимут с себя обвинения.

— Я об этом не подумал…

— А если нас схватит ГБ, то тебя и Иваныча прикончат сразу, а нас с Гердой будут пытать до тех пор, пока мы не признаемся, что убили Пронина по заданию кого-нибудь из СМЕРШа, наше «признание» запишут на пленку и отнесут на телевидение — хороший удар по СМЕРШу. К. Г. Бутину понравится, он даже решительную речь придумает о «происках врагов», но ни я, ни Герда этой речи не услышим, потому что нас внезапно постигнет «самоубийство»... или «острая сердечная недостаточность».