Мы сняли два номера, в один убрел Похмелини, а мы с Гердой устремились в ванную комнату другого — тереть мочалкой потрясающий живот дивных контуров…
Покуда над прической вымытой по полного блеска Герды трудился вызванный парикмахер, я чистил наши пистолеты и листал книгу по истории СССР. Был ли оккупирован Киев, я не разобрался — слишком толстая книга, сидеть еще за ней и сидеть. Зато я выяснил, что в этом мире Вторая мировая война началась первого сентября 1939 года нападением Германии на Польшу, а закончилась 9 мая 1945 года полным разгромом англо-американских войск.
Крушению плана «Барбаросса» в этой книге отводилось слишком много места, и я решил, что полистаю это попозже, а пока я открыл алфавитный указатель и поискал там Хрущева. Нашел — в этом мире он был обвинен и расстрелян в тридцать седьмом в одной связке с Тухачевским, Якиром, Корком, Эйдейманом, Уборевичем, Путной, Примаковым и Фельдманом. В моем мире этих зверюг обвинили в участии в «антисоветской троцкистской военной организации» и состряпали так называемое «дело военных». По приговору суда в заждавшийся их ад отправились все восемь. В этом мире к этим «жертвам» девятым номером пристегнули еще одного палача — Хрущева. И правильно! Прямая выгода в виде прекрасной и не испохабленной гостиницы «Москва» — налицо…
Когда парикмахер закончил свое дело, мы вышли из номера, выманили Похмелини и отправились гулять по вечернему городу.
— Веди нас, док, в ближайший магазин готовой одежды, — сказал я.
Похмелини, уже переодетый в парадную военную форму, вроде той, в которой Муссолини заключал в 1939 году с Гитлером «Стальной пакт», с готовностью кивнул.
Мы неспешно шли по Крещатику в сторону Пассажа. Красивая улица, даже краше, чем в моем Киеве. И люди здесь, по большей части, другие — высокие, красивые, сильные и приветливые, прямо как древние славяне, не то, что в моем мире. Там люди помельче — хилые потомки могучих предков, потому как весь генофонд разбазарили по расстрельным ямам да по полям сражений Второй мировой.
В Пассаже док привел нас в магазин внушительных размеров, уставленный многочисленными стеллажами и вешалками с мужской и женской одеждой и обувью самых разнообразных фасонов. К нам тут же подскочили симпатичные продавщицы.
— Рады приветствовать вас в нашем магазине! Чем мы можем вам помочь?
— Ми есть попасть ф перьестрелька, нам ньеобходьим нофий обмундирофаний.
— Вы пришли куда нужно! Просим…
Я шепнул на ухо продавщице свои соображения по поводу «обмундирования» для Герды, продавщица удивилась, но заулыбалась, кивнула и увела мою «хозяйку» вглубь магазина. Я от сопровождения отказался и прохаживался среди одежды самостоятельно. Каких только нарядов здесь не было! Все, что душе угодно. Я размышлял над проблемой выбора, когда мне на глаза попалось именно то, что нужно…
— О! Святой отец! — приветствовал меня, переодетого в черную тройку с белым воротничком, Похмелини, сидящий в кресле с чашечкой кофе в руках. — Отпустите мне грехи, падре, ибо грешен я безмерно! Ну ты, капеллан, совсем того... — Дока покрутил пальцем у виска.
— Сын мой, нет стоматологам прощения ни на земле, ни на небеси! Ибо черти они с рогами, укрывшиеся личиной эскулапа.
— А где твоя Библия, отче?
— Вот она. — Я извлек из-за пояса пистолет. — Семь заупокойных молитв калибра 50АЕ.
— Страсти господни! Святая инквизиция!
Я сунул пистолет обратно и отдал свои старые вещи продавщице с просьбой их запаковать и отправить в гостиницу «Москва» в стирку и чистку. Продавщица с энтузиазмом взялась за дело, а мне принесли чашечку кофе, и я уселся рядом с Похмелини.
Мне мой выбор даже очень понравился. Новые туфли, черная тройка и белый воротничок католического священника, в сочетании с распущенными волосами отлично превращали меня не то в падре, не то в иеромонаха, не то в телепроповедника.
Из-за рядов вешалок выскочила радостная Герда и, раскинув руки в стороны, приняла цирковую позу:
— Вуалья!
У меня челюсть отвисла от восхищения. Герда вырядилась в могучие черные берцы, дурацкие полосатые гольфы выше колен, короткую расклешенную клетчатую юбку и топик с надписью «СССР» и логотипом «серп и молот». Со своей форменной пилоткой она не пожелала расстаться, но так даже лучше…
— Господи! — сказал я, сложив ладони у груди. — Эта гауптштурмфюрер СС — твое лучшее творение! Верую, господи! Верую!
Герда засветилась счастьем, а я подмигнул продавщице, слишком уж буквально исполнившей мою просьбу, и был одарен в ответ хитрой улыбкой.
— Живот действительно дивных контуров, — сказал док, — но вы вовсе не фашисты. Вы придурки! Настоящие фашисты так себя не ведут!
— А ми дисьиденьти! — сказала Герда и показала доку язык. Знай наших. — Пряфда, сфьятёй отьець?
— Аминь!
Пока я расплачивался за покупки, Герда решала проблему, куда ей приткнуть свой Парабеллум — этот предмет гардероба отчаянно не вписывался в композицию. Вопрос разрешил док — он взял у Герды ремень с кобурой и швырнул его поверх ее мундира.
— Все в гостиницу, — сказал док продавщицам, — вместе с вещами самозванца иезуита…
— Отмьетим? — спросила Герда, когда мы вышли из магазина. — Укряинськую с пьерцем?
— Ясное дело! Док, веди нас в гастроном! Именем господа…
Док поначалу упирался и рвался в ресторан, но я отстоял идею распития на свежем воздухе. По пути в гастроном в ларечке мы прикупили для разогрева местного концентрированного гастрита, нагло выдаваемого производителями за софт-дринк «Бренди-Кола». Обычная отрава, точно такая же, как и в моем мире, но и в голову бьет изрядно. Классная штука, даром что яд для человеческого организма.
Возле гастронома стоял какой-то тип и раздавал прохожим газетные листки. Прохожие реагировали на это неоднозначно, по большей части швыряли листы на землю, но некоторые внимательно их читали. Я подумал, что это очередная раздача рекламных проспектов, но ошибся. Этот человек протянул нам по листку.
— Читайте правду о трагедии тридцать седьмого года, — сказал он.
Я посмотрел на листок. Вот те на! Газета «Искра». Я такую в детстве в музее Ленина видел. Слоган «Из искры возгорится пламя» — на месте, под слоганом — статья с фотографиями под названием «Истребление ленинской гвардии». Пробежав глазами статью, я понял, что автор статьи глубоко сожалеет о гибели лучших из лучших и все такое. Я бросил листок на тротуар — в гостинице я обнаружил длинный рулон мягчайшей туалетной бумаги, поэтому этот газетный таблоид мне ни к чему.
Я собирался уже войти в гастроном, но увидел, что доктор Похмелини с совершенно зверской рожей вчитывается в текст. Ясно, что доктор взбешен, но кому адресована эта ярость — убийцам ленинской банды или автору статьи — я не понял. Доктор дочитал статью.
— Ах ты ж ревизионист хренов! — прорычал док утробным рыком в сторону типка с газетами.
Тип побледнел и сделал шаг назад; в следующий момент доктор с невероятной прытью засветил несчастному ногой в пах, тип согнулся пополам и рухнул на колени, а газеты разлетелись по тротуару. Расправа на этом не закончилась; док схватил бедолагу за волосы и мощно приложил ему коленом в голову. Совсем разошелся стоматолог проклятый! Он избил упавшего распространителя ногами, а потом начал хватать с тротуара листки и впихивать их в рот бедолаги. Поучительное зрелище. Тут мне пришло в голову, что надо спросить у доктора, прислали ли ему из горздрава половину протокола и если да, то как это пережила Галя? Судя по тому, с каким смаком док натолкал несчастному полный рот макулатуры, то и Гале мало не показалось.
— Шьто он дьеляет? — с живым интересом спросила Герда.
— Избивает ревизиониста… вроде бы.
Тут кто-то закричал, что, дескать, помогите, убивают, зовите милицию, спасите, помогите, люди добрые… Док прекратил избиение, но все еще скрипел зубами от злости, а я поглядел на слабо трепыхающееся тело.
— Воистину! Из искры возгорится пламя и больно обожжет вам жопы, — сказал я и, следуя моему новому образу, театрально перекрестил жертву расправы.