И каждый раз перед сессиями у него возникали нелады с немецким языком. В пивнушках-то он обходился всего двумя фразами «наливай» и «пшёл вон!», знакомыми любому халдею, а вот в университетах было сложнее. Чтобы облегчить изучение непослушного немецкого языка, Ломоносов взялся за перевод наиболее употребительных слов на русский. Но скоро столкнулся с рядом проблем. Взять к примеру нехорошее обувное слово, которое он запамятовал, как точно писать: «калоши» или «галоши»? Чтобы не ломать голову, он стал звать любую резиновую обувь «мокроступами». Этаким новаторским приёмом впоследствии воспользуются ярые поборники чистоты русского языка, а пока Михайло Васильевич восхищался своей изобретательностью и, дабы славное начинание не зачахло на корню, продолжал заниматься дальнейшими изысканиями.

Как-то хозяйка одной из пивнушек решила остудить не в меру разгулявшегося студента и облила его единственный камзол пивом.

– Экая ты гадюка! – рассвирепел будущий учёный и стал ожидать реакцию хозяйки.

Но та, к его удивлению, не отреагировала никак. Видно, в немецком языке нет слова «гадюка».

– Экая ты кобра! – выдал второй вариант Ломоносов.

Результат был тот же. Видно, в германских лесах кобр не водилось, и никто с ними знаком не был.

– Экий ты скорпион! – продолжил Ломоносов.

Хозяйка подскочила, как ужаленная, что-то залопотала и выплеснула на его камзол ещё кружку пива.

– Ага, въехала! – радостно захлопал в ладоши Михайло Васильевич. – Тут скорпионов отродясь не водилось, но смысл до неё дошёл! – И прибавил, победно улыбаясь: – И дети у тебя скорпионы, и внуки! И даже потомков будут звать скорпионами, попомни мои слова!..

Если бы только знал великий учёный, что он, как всегда, оказался прав! Потомок хозяйки пивнушки станет в будущем музыкантом всемирно известной рок-группы «Скорпионе», и эту группу будут знать и любить куда больше, нежели самого Ломоносова. Даже в России, ради которой он в недружелюбной Германии живота не жалел…

Великий фламандский художник Рубенс не любил рисовать парадные портреты всякой знати, которая, с одной стороны, хотела увековечить свой облик для потомков, с другой стороны, жадничала платить за картины достойную цену. И посему искала всяческие причины снизить сумму гонорара, а то и вообще обвинить художника в бездарности и халтуре.

К чему они только ни придирались! Мол, тут на мундире пуговки синенькие, а у меня, погляди, зелёненькие! А нос мой орлиный отчего на твоей мазне варёной картошкой выглядит?! А уши как у слона африканского?! Короче, вот тебе десять гульденов за твои каляки-маляки, и точка. Скажи спасибо, что вообще взашей не выперли!

Подобная ситуация кого угодно вгонит в депрессию, а Рубенс был человеком всё-таки ранимым и воспринимал обиды очень болезненно. Он видел, что его картины расхватывают, как горячие пирожки, и всё на самом деле обстоит совсем иначе, но ничего поделать не мог. Он-то не один на портретном рынке, и только начни вертеть носом и отшивать богатых заказчиков, тут же работу ушлые собратья по цеху перехватят. А вот подвернётся ли впоследствии ещё что-нибудь, бабка надвое сказала.

Он даже подумывал податься в Россию рисовать олигархов, да его отговорили, мол, эти ребята непредсказуемые – культуры у них никакой, а вот хамства выше крыши. Тут и можно головы лишиться ни за понюх табаку. Короче, раздумал Рубенс ехать в Россию на заработки.

– Кто я – человек или тварь дрожащая? – рассуждал он, расхаживая по мастерской. – Сколько можно пресмыкаться перед богатыми мира сего? Этак и себя не увековечишь, малюя хари этих крохоборов! Пора приступать к нетленке!

И задумал он нарисовать Папу Римского, восседающего на своём престоле в окружении ангелов. А что – Папа человек образованный, наверняка оценит мастерство художника. Да и скупердяйничать ему не с руки – всё-таки наместник Христа на земле, а не какой-нибудь вшивый маркиз или захудалый герцог! Вон у него какие дворцы!

Сказано – сделано. Готовую работу Рубенс сперва продемонстрировал домочадцам, но их словам веры нет. Кто же станет хаять работу, от продажи которой произрастёт семейное благополучие?!

Замотал художник картину в тряпку и отправился в Ватикан к Папе. Тот долго и придирчиво изучал полотно, принюхивался к краске и, наконец, выдал вердикт:

– Похоже, но не очень! Ты тут какого-то жирного жлоба нарисовал с мордой законченного алкоголика, а разве я такой? Что про меня просвещённый мир скажет, когда увидит таким на картине? Щёки как булки, глазки блудливые, рука поднята не для благословления народов, а будто в ней стакан, чтобы чокнуться с собутыльником! Да и ангелочки вокруг – что это за поросята с крылышками?! Нет, не беру я твой товар, не нравится он мне!

Вышел Рубенс на улицу с картиной под мышкой и от возмущения плюнул на мостовую. Оказывалось, что Папа ещё хуже остальных заказчиков. Те хоть к пуговкам на мундирах да к носам на физиономиях придирались, но картины выкупали, а тут изначально полный облом!

– Ну, я ж тебе покажу! – погрозил Рубенс кулаком в сторону Ватикана. – Я эту картину так переделаю, что чертям в аду тошно станет!

И переделал, как обещал. Только вместо папской мантии мужик на картине остался нагишом, во всей своей рыхлости и дряблости. В руке он теперь держал кубок с вином, а ангелочки вокруг него кувыркались и оправляли нужду без всякого стеснения. Вместо мудрого кардинала-советника за спиной теперь стояла развратная особа с голой грудью… Если бы хватило места, Рубенс пририсовал бы ещё что-нибудь не менее скандальное, но… увы. Впрочем, хватило и того, что есть.

До наших дней сохранилось довольно много живописных работ великого мастера. В них он действительно показал всю свою мощь и силу таланта. Вот только полотно под названием «Вакх» стоит несколько особняком. Однако в каком бы громадном зале и в какой бы коллекции это полотно ни выставлялось, оно сразу приковывает внимание, и рядом с ним всегда толпятся люди…

Вот, оказывается, как нужно раздраконить настоящего мастера кисти, чтобы он даже из такого незамысловатого сюжета про пьянку создал настоящий шедевр!

Выпивали как-то в выходной день Пушкин и Гоголь. Почему именно в выходной? Да потому что выходных дней тогда было куда больше, чем сегодня, а водка стоила намного дешевле. Просто других вариантов приятно проводить время у великих писателей не оставалось.

Пушкин был вообще-то мужиком смешливым и лёгким на подъём, а Гоголь наоборот – бука букой. Дай, думает Пушкин, развеселю его, а то с ним выпивать такое муторное дело, хоть в петлю лезь, как мой будущий последователь Серёга Есенин.

А Гоголь наоборот с каждым выпитым стаканом всё мрачнее и мрачнее становится, и хрен там разберёшь, какие у него в голове тараканы усами шевелят.

– Хочешь, Колян, я про тебя стихотворение сочиню, и его будут потом в школах детишки наизусть учить? – говорит Пушкин. – Или, к примеру, роман в стихах?

А что, подумал про себя Гоголь, пускай пишет, дело-то ведь для него нехитрое, и спрашивает:

– Точно роман напишешь? Не обманешь?

– Вот те крест! – засмеялся Пушкин. – Мне и врать-то неприлично! Сам посуди: солнце русской поэзии – и брешет, как сивый мерин!

– А как ты этот роман назовёшь?

– Ну, твоим именем, сам понимаешь, нескромно будет. Назову-ка его… ну, скажем, «Евгений Онегин». Имя на твоё не похоже, но субъект будет – точная твоя копия. От всего нос воротит, всё ему не так, пиво кислое и бублики чёрствые – короче, типчик ещё тот. Сам удивишься полнейшему сходству.