– Это Макс, Return, мой теперешний лавер. Он художник. Да не парься ты! Все будет о’кей!
До самого дома мы больше не разговаривали: молча поднялись по каменным ступеням, прошли до ближайшего дома и вошли в какую-то дверь…
В небольшой квартирке Эли было до невозможности душно, дымно и жарко. Пахло разнообразным парфюмом, травкой, дезодорантами и каким-то дешевым фастфудом. Время, кажется, совсем забыло, что должно сидеть в часах и вылезать оттуда в самый неподходящий момент, как ему и полагается. Оно ленилось и стало совсем мягким – как пластилин. Все давно уже разбились на парочки, но дальше простых обжиманий и петтинга дело не заходило. Я сначала вообще не понял, чей это был праздник или что, собственно, тут отмечали. Компанию знал плохо, а многие присутствующие были абсолютно незнакомы. Все молодые, от семнадцати до двадцати с чем-то, но не старше двадцати пяти. Я среди них сам себе казался глубоким старцем.
Разговоры велись самые различные:
– …готова. Особенно перед одним человечком. Однако, в последний раз, когда я предприняла такую попытку, мне прекрасно дали понять, что никто кроме меня в этом не нуждается. А еще хочу секса! Мужика, чтоб такого, знающего, с большими сильными руками, с телом, чтоб хотелось, и с рожицей симпатичной…
– …вчера был у Янки. Она мне читала свои стихи. Очень классные, очень сильные, но нужно, чтоб Янка сама их и читала, а то так я не въезжаю, а с ее слов самое то. А еще я люблю давать свой фотик друзьям. Теперь благодаря проге, восстанавливающей инфу с флешек, у меня куча домашнего порно…
– …тебя любит! Знаешь, я заметила, что он постоянно любуется твоими глазами!
– …да нет, это он следит, не пялюсь ли я на других мужиков.
– …едем в Иркутск. Несмотря на все случившееся, мы все же намерены провести запланированный ранее антиядерный лагерь «Байкальского движения» и «Байкальской экологической волны» и продолжать борьбу против превращения Сибири в ядерную помойку…
– …а я так и не решилась на них. Утверждают, что они безопасные и безвредные, но тут же услышала кучи страшных историй, как у одних девушек либидо пропадало вплоть до нуля, у других – настроение портилось и нервы расшатывались, у третьих – тошнота и головокружение нападали, у кого-то вес увеличивался… Ну, а презики, они при всей их природной мерзости, какие-то гораздо более мирные, что ли. И главное, использовала и выбросила, не надо потом по полгода ждать, пока организм в себя придет.
– …рассказывал грустные истории, а потом два часа сидел на улице и ждал, пока я к нему выйду, а я не хочу! Зануда какой-то. У меня много обид на этого человека, и слишком много отвращения!
– Эй, народ! Кто-нибудь тут в состоянии сказать хоть что-то позитивное и успокаивающее?
– …посидели потом в какой-то кафешке. Чего-то он мне начал рассказывать такое, ни хрена не понятно, мямлит что-то, блин, я чуть со скуки не сдохла. Потом еще поцеловал меня в щечку раза два и все…
– …кто хочет помочь? Кто-нить минусовку может сделать? А то у меня полный п…ц!
Если бы можно было отвлечься от немилосердного беспорядка, наполняющих квартиру молодых людей и многочисленной, поглощаемой ими еды, то интерьер смотрелся вполне приятно и стильно. Хоть и определить этот стиль сразу не удавалось. Двухкомнатная квартира на первом этаже нового многоэтажного дома. Большая гостиная, маленькая спальня и очень большая кухня. Гостиная – в бело-розовых тонах, паркетный пол частично прикрывал очень пушистый ковер, который при желании явно можно легко убрать в сторону. Вдоль стены высился огромный книжный стеллаж от пола до потолка, переполненный книгами, DVD-дисками, подборками журналов и художественными альбомами. На ковре и возле него разбросаны фиолетовые и голубые медведи и большие цветные подушки. На стенах несколько картин в мягких зеленых тонах – марины и пейзажи. Стандартное окно, из которого открывался вид на Залив. Возле стены – музыкальный центр класса «хай энд», подставки для дисков и сами диски, разбросанные в неживописном беспорядке. Большой диван цвета красного вина с несколькими подушками и коричневым клетчатым пледом. К дивану был придвинут журнальный столик с парой книг, альбомом и небольшой лампой. По периметру комнаты на красивых кованых подставках стояли черные свечи одинаковых форм и размеров, а прямо на полу – две вазы с сухими камышами.
Вторая комната представляет собой нечто среднее между спальней и кабинетом. Кровать, покрытая очень пушистым коричневым покрывалом, на журнальном столике дикое количество книг. В углу шкаф для одежды. Все окна с черными непрозрачными шторами, отчего в комнатах в любой момент можно было создать полный мрак. Часть комнаты отгорожена китайской ширмой, за которой находился мольберт и стол, заваленный разнообразными банками с кистями, карандашами, растворителями и красками. В углу – рулоны бумаги и большие папки разных форматов. Компьютер с огромным тройным монитором, большой сканер и принтер.
От безумной смеси шампанского и пива с текилой у меня быстро возникло то предательское чувство опьянения, при котором все кажется легким и доступным, а сложные проблемы безропотно отступают на третий план. Тогда-то я во весь голос и предложил всем устроить группенсекс. Но идею не поддержали, и народ сразу как-то поскучнел, заторопился и потянулся к выходу. Компания начала расходиться. Когда же опьянение стремительно прошло – трезвел я быстро, – вдруг стало невыносимо стыдно и неудобно за глупые слова. Эля, похоже, не опьянела вообще, весь вечер она пила только воду и «Cпрайт».
После того, как ушли последние гости, и мы остались одни, Эля села на пол, прислонилась к стене и сказала:
– И что теперь?
– Не знаю. А чей это день рождения? И что за компания?
– Не, это ни разу не хепибездная тусовка, это поминки.
– Что? – удивился я. В его понимании поминки должны были проходить как-то иначе, да и одеваться для подобного случая присутствующие обязаны несколько по-иному. – Как это?
– Поминки. Девять дней. Недавно нашего друга, парня убили – за идею человек погиб… ты его не знаешь. Мы не пошли к его родителям, а собрались у меня. Мне его жалко до слез. Ребята разбили лагерь где-то возле Байкала, вблизи какой-то речки. В знак протеста: туда на химзавод было решено свозить ядерные отходы или еще какую-то отраву… Как говорили, у парней были серьезные взгляды на это, справедливые… Ночью на них напали то ли бандиты, то ли скины, а может вообще подставные от властей… со стволами и битами, с собаками – стафами… и начали месить всех… как представлю этот ужас – девять человек в реанимации… а он первый пошел… первый… – Эля даже всхлипнула. – Лан, не заморачивайся, ты его все равно не знал. А мне страшно… Мне всегда казалось, что вокруг очень много отвратительных людей, но сейчас их становится все больше и больше. Ладно уж демоны, но люди же! Возможно, что я утрирую или схожу с ума, но временами мне жутко на улицу выходить. Повсюду пронизывают взгляды, наполненные ненавистью, злобой и презрением. Женщины стремятся стать стервами, мужчины – подонками. Неужели дальше только хуже будет? Не хочу. Единственный способ спастись от этого зла, это самой стать злом.
Мы немного помолчали, и, чтобы сменить тему, как-то продолжить разговор и развеять возникшую неловкость, я спросил:
– Слушай, а ты сегодня классно смотришься! Откуда у тебя такая одежда?
Эля действительно выглядела потрясающе, но уже совсем не так, как на набережной. Когда только успела? Подбритые виски, короткие белые волосы, пирсинг в носу и ушах, красные шорты, очень выгодно выделявшие соблазнительную попку, нарочито дырявые черные колготки. Ее крепенькую грудь прикрывал топ с таким вырезом, что какой-нибудь святой отец получил бы инфаркт, едва завидев подобную красоту. Ростом под метр пятьдесят, в облегающей экстравагантной одежде, она относилась к тому типу девушек, которых принято называть миниатюрными. Длинные тонкие пальцы, немножко смугловатая кожа, высокие скулы, большие выразительные глаза, вздернутый носик кнопкой, приятная улыбка маленького ротика, круглые щечки, мелодичный и звонкий голос, все это мне чрезвычайно нравилось, вновь вызывая ассоциацию с анимэшкой из японского мультика. В ее лице было что-то обманчивое детско-невинное. Картину дополняли всякие разные железочки и ремешочки удивительно гармонично вписывающиеся в общий облик. Сейчас Эля казалась еще более молодой, и я дал бы ей лет восемнадцать, от силы – двадцать. Весьма радовало и то обстоятельство, что не нужно было скрывать от девушки свой интерес к ее внешности, и я, ничуть не смущаясь, кидал нескромные взгляды на объект своего внимания.
