С этими словами рыбак повернулся и растворился в воздухе. Вместе с ним пропали спиннинг, черный кот и «Томминокеры».
Почему я тогда не упал в воду, даже не могу сказать. Мог бы и упасть. Бессознательно, как лунатик, я прошелся туда-сюда по набережной, а когда настало время, отправился к своему менеджеру. Фирма «ЮниКод» арендовала этаж нового здания, где располагался некий коммерческий банк. Вся встреча прошла в каком-то полусне и на полном автопилоте. Подписав необходимые бумаги и получив то, что требовалось, я снова бросился на набережную к гранитным ступеням. Рыбак уже сидел тут, но без удочки и без черного кота. Будто бы и не исчезал никуда. Рискуя простудить себе задницу, я молча сел рядом и стал ждать. Почему-то мне тогда показалось, что я обязательно все узнаю, и этот странный мужик просто обязан заверить меня, что я еще не окончательно сошел с ума. Некоторое время мы молчали, глядя на серую воду, по которой плыли радужные бензиновые пятна. Сидя на набережной, я впервые не почувствовал нормального для таких случаев веселого возбуждения и подъема настроения. Меня раздирало любопытство.
– Вот, подложи под себя, а то заболеешь, – рыбак, перейдя на «ты», протянул деревянную дощечку – как раз, чтобы удобно сидеть. – Я – хранитель, – просто и спокойно заявил «рыбак». – Хранитель этого места. Давно уже, лет семьсот. Вот мои владения – кусок набережной от моста и до того угла. Эти дома тоже мои, до самого переулка. Хотя для нас, хранителей – семь сотен лет вообще-то не возраст. Город, правда, ставит свои правила, и хранители тут надолго не задерживаются. Вот если леший или болотник – он может тысячелетиями жить в своем месте, но если лес вырубят или болото осушат, то все – беда хранителю. Мало кто сможет приспособиться к новым условиям. Я же, как в хранители попал? Было дело при блаженном князе… дай Бог памяти… Юрии Данииловиче, да. Москва уже давно стояла, но там, за рекой, здесь же еще диковато было, хоть и беспокойно. С юга частенько всякие лихие люди набегали: то татары наскочат, то соседние удельные князья, то обычные разбойники. Но главные торные дороги тоже на юг тянулись и здесь расходились – одна на Каширу и Серпухов шла, а вторая вела на Калугу. Прямо на этом месте, у развилки, кабак стоял, а место-то сырое было, болотистое. Вон там луга шли, а чуть дальше уже лес стеной. Я-то книжником был, ученым человеком. А народ в ту пору простой жил, незатейливый. Книжников люди хоть и уважали, но побаивались, и что уж греха таить – не очень-то любили и не сильно жаловали. Так уж все приключилось, что жена у меня в тот год померла. Родами. Может – повитуха неловкая попалась, может так судьбе стало угодно, но и младенец синенький родился, так и не закричал ни разу – тут же помер: пуповиной за шейку обмотался. Схоронил я жену вместе с дитем, сделал все по-христиански, и пошел горе свое заливать – подальше за Москву-реку, в стоявший тут вот кабак. Любил я очень свою жену и себя винил в ее смерти – надо было другую повитуху звать, говорили же мне знающие люди… Эх… Долго я пил, а когда пропил почти все и вышел по нужде, так чуть не упал мордой в грязь. А когда немного в голове прояснилось, вижу – идет прямо на меня болотный дед. Весь светится и как-то вроде бы даже побаивается меня. Я-то болотников сызмальства знал – еще детьми по ночам с мальчишками на болота бегал, в трясину палки кидал. Дурак совсем был. Это потом, когда меня в обучение отдали… но здесь разговор особый, к нашей теме отношения не имеющий. Так вот, подходит ко мне болотник и говорит: «Здравствуй, добрый человек. Разговор к тебе». Ну, не совсем так, конечно, сказал, не этими словами, но смысл такой, а сами-то слова не столь уж важны – меняются слова-то, за семь веков язык иным стал. Я в ту пору уже с уважением научился к болотникам относиться. И к болотникам, и к лесным хозяевам, и к полевикам, да и водяных не обижал никогда. Знал я, кто такие хранители и сколь трудна и нелегка их доля. Поздоровался я в ответ со всем почтением, и жду: что будет? А хранитель и говорит: «Вот смотрю я на тебя, и вижу – молодой ты еще и глупый. Жизнь свою потерять хоть завтра можешь». «А что моя жизнь? – отвечаю. – Без моей Евдокиюшки мне уже жизни на этом свете нет. Дом за долги отдам и пойду по миру или к разбойникам в лес подамся. А там, сам знаешь, люди долго не живут. Или хворь какая сгноит, или добрые люди на вилы насадят, или тати башку с плеч долой снесут, а то и в полон уведут». А дед мне и говорит: «Подожди себя хоронить, еще поживешь. И как поживешь! Хочешь хранителем стать? Мое место занять?» Я тогда чуть не грохнулся – вовремя сел на землю. Удивился страшно. Но не желал я быть болотником – все-таки какая-никакая, а нечистая сила, что же мне – душу губить? На такое я идти не хотел. Но болотный дед не унимался: «Ты, говорит, чего от себя теряешь? Да ничего! Жизни у тебя, сам говоришь, нет уже, а если мое место займешь – то лет триста проживешь, это уж точно…» «Как триста? – говорю. – А душа как же?» «Что душа? Ты ее видел душу эту? Попов своих наслушался, а у вашего-то попа, разве ж у него душа есть? Вот то-то! А триста лет – самое малое, – говорит болотник. – Ты и много более проживешь, если, конечно, справно службу нести будешь и на рожон не полезешь. Человек ты умный, книжный, поселишься здесь, примешь облик поувереннее и живи себе книжки читай. Ты, погоди, не перебивай меня, я тебя всему научу, все тебе растолкую, если сговоримся. А пока – подумай вот до следующей ночи. Приходи в это же время, как луна взойдет, и ответ свой дашь. А мне уже плохо тут – людей стало много, болото мое совсем загадили, всякое непотребное стали топить, скоро оно и совсем засохнет. Не могу я тут больше. Пора бы мне на покой, а ты молодой, крепкий, справишься». Вот так сказал и растаял туманом. А на другую ночь, когда луна выползла, я пришел и согласился. А потом и хранителем стал…
Тут мой собеседник замолчал. Сам же я тоже помалкивал, хорошо понимая, что разговор пока не закончен и паузу нельзя нарушать ни в коем случае.
– Ты хочешь спросить, почему я тебе все это рассказываю, да еще и книжку задарма выпросил? Ты тоже не так прост, если тебя к начальнику отдела «ЮниКода» доставили. Опять вот, смотрю, туда сегодня ходил. Это так просто не бывает. Я же знаю, чем эти ребята там занимаются, мне все необходимо знать, что на моей земле происходит. Хорошее дело, кстати, нужное. Я бы и сам не отказался, но нельзя мне, да и не смогу – я к своему месту прикован, к своему миру. Вот и живу с тех пор здесь. Уходить со своего места не могу, не положено, запрет. Сначала я при кабаке том поселился, а как хозяин помер, то стал я вместо него, на чем и крест целовал. А место мое постепенно сжалось, как город тут строить начали. А когда канал выкопали, то и другие хранители потеснили. Но ничего – с соседями я всегда ладил, да и какие у нас с ними могут быть трудности? А я всегда при деле – сейчас-то дома-то вон какие! Новый вот еще построили, – он показал на банк, из которого я не так давно вышел. – А я то дворником выгляжу, то охранником, то сторожем, то вообще никак не выгляжу. Квартира у меня здесь служебная – всегда кров над головой, и всегда я при деле. Без меня тут все в запустение придет, как все время случается у плохих хранителей. Видел же такие места? Как ступишь туда – так сразу мерзко, противно, тошно делается. Поэтому я тебе вот что посоветую, – продолжал хранитель, – если попадешь в хорошее место, а у тебя там какие-то серьезные проблемы или трудности возникнут, то сразу к местному хранителю адресуйся. Или к хранительнице, смотря кто там хозяйствует. Если правильно обратишься, то всегда поможет. А как обращаться – я тебя сейчас научу. Должен же я чем-то заплатить за Стивена Кинга…
И научил! Я запомнил нужные слова, но задвинул их, как и всю историю с рыбаком, в самую глубину архива памяти.
Все это вспоминалось и думалось, пока я шел от Московского вокзала к станции метро «Маяковская».
Впрочем, сама мысль, поехать в какое-нибудь удаленное тихое местечко для отдыха, родилась неожиданно, но вполне закономерно.
