– Бред какой-то! – вознегодовал Бухман.

– Я стараюсь не обольщаться, только и всего, – хмыкнул Владимир.

– Зачем ей было его убивать? – приподнял густые брови адвокат.

– Месть за измену, может быть, – Китаец скептически улыбнулся, – или меркантильный интерес…

– Насчет второго… Елена могла ведь развестись с Олегом… – Бухман пожал плечами.

– А насчет первого?

– Мы не в театре, мамуся. Это там бушуют сильные страсти, со сцены произносятся эффектные монологи и так далее.

– Хорошо, – пошел на уступки Танин, – у Олега и Лены был брачный контракт? Прости, что интересуюсь такой прозой.

– Думаю, что был. Я просто дружил с ними. Я оказывал Олегу консультативные услуги – он судился с одним хамом, задумавшим лишить его какого-то помещения. А вот насчет брачного контракта, прости, не могу сказать тебе ничего определенного.

– Ладно, я выясню у нее самой. – Владимир сломал в пепельнице недокуренную сигарету. – Лиза! – снова крикнул он.

Точно в ответ на этот настоятельный призыв приемная наполнилась веселым цоканьем торопливых каблучков. Дверь открылась, и секретарша, часто дыша и распространяя вокруг себя сияние жаркого полдня, затараторила:

– Кофе кончился. Я еще утром хотела сходить, да забыла. Пришлось обежать полквартала… Я купила «арабику» и двести граммов «робусты»…

– Лиза, – с недовольной усмешкой остановил это словоизвержение Китаец, – мы тут, между прочим, разговариваем.

Девушка сразу сникла. В ее синих глазах затаилась обида.

– Да я просто так…

– Предупреждай, пожалуйста, когда уходишь. А пока приготовь Мамусе «робусты». Крепкие люди должны пить крепкий кофе. – Владимир обнажил в улыбке зубы.

– Слушаюсь и повинуюсь, шеф, – с фамильярной интонацией ответила Лиза, берясь за ручку двери.

– Больше никаких интересных деталей в протоколе задержания не значится? – вернулся Танин к прерванному разговору, когда девушка исчезла.

– Опрос соседей ничего существенного не дал. Большинство спало мирным сном, когда раздался выстрел. Да там всего-то восемь квартир, считая квартиру Монаховых.

– Элитный дом?

– Ага. – Бухман осушил рюмку.

– Домофон, кодовый замок, консьерж, охранник? – осведомился Танин.

– Последнее, – нехотя пробурчал адвокат, ласково глядя на бутылку «Дагестанского».

– Что он говорит?

– Никого не видел. Никто не входил и не выходил.

– С ним я тоже побеседую. – Китаец закурил новую сигарету. – Наливай себе еще.

Бухман налил полрюмки и безо всякой снобистско-виртуозной медлительности выпил.

– Если б не это, – кивнул он на бутылку, – мы бы давно с тобой в сумасшедшем доме отдыхали.

– Я так не думаю, – улыбнулся Танин, – что еще?

– У Лены есть сестра. Если что, ты можешь к ней обратиться, – адвокат закурил, – живет на Вольской. Я дам адресок.

– Хорошо.

Наконец Лиза принесла обещанный кофе. Выпив по чашке, друзья отправились в СИЗО. Бухман не рискнул сесть за руль, поэтому оставил свой «Опель» у Танина во дворе. Находясь «под градусом», Китаец водил машину осторожнее, чем в трезвом виде, поэтому Игорь мог на него вполне положиться.

Ветер без устали гнал эскадры облаков. Солнце барахталось в их синевато-серой вате подобно запутавшейся в сетях рыбе. Когда на короткий миг оно выскакивало, заливая блеском своей золотой чешуи тротуары, город сразу преображался, одним рывком переходя от осеннего уныния к летнему буйству. Эти благословенные промежутки были до безобразия коротки и редки, что вызвало у Бухмана несколько недовольных замечаний. Китаец, наоборот, любил тень. Яркий солнечный свет ассоциировался у него со снежным сиянием, а это, в свою очередь, влекло за собой мучительное чувство чего-то недорешенного и навсегда упущенного. Снег и хвоя будили в Танине какую-то особую ностальгию, каждый раз воскрешая в его воображении миг отъезда Цюй Юаня в изгнание:

Детектив представлял себе поэта сидящим на коне в окружении своих немногочисленных соратников. С холма открывалась окруженная кромкой гор равнина. Цюй Юань всегда был для Китайца примером обманутого доверия и одиночества, горького жребия изгнанника. Сановник царства Чу, он доверился правителям государства Ци и, вероломно ими преданный, был изгнан из своей страны.

Владимир с детства ощущал себя изгнанником. Это сокровенное чувство свило в его душе гнездо, в котором на свет появлялись птенцы тоски и печали. Самая пронзительная радость, самая ослепительная удача, самая сильная привязанность несли на себе отпечаток этого чувства. И, может быть, именно потому, что отец увез его из Китая в пятилетнем возрасте и он был вынужден довольствоваться крупицами воспоминаний и игрой воображения, пейзажи Юго-Запада, наслаиваясь один на другой и слипаясь в единые комья с прочитанными строчками китайских поэтов, получили в его сердце статус иного измерения – вечного, не дающего отдохновения настоящего, где время и пространство слиты в сиянии снега и очертаниях гор…

Китаец поправил на носу солнцезащитные очки и остановил «Массо» у светофора. Развернувшись на перекрестке, он припарковал джип на противоположной стороне улицы рядом с шестиметровой высоты кирпичным забором, отделявшим СИЗО от остального мира. Уже снаружи это заведение, выкрашенное в какой-то грязно-желтый цвет, начинало производить гнетущее впечатление.

По иронии судьбы, следственный изолятор находился всего в двух кварталах от конторы Китайца, поэтому долго ехать не пришлось. Возле входа толпились свободные до поры до времени граждане, желающие получить свидание с близкими или передать им небольшую посылку. Лица у всех были не то чтобы унылыми, но какими-то отрешенными и официальными.

Пройдя сквозь этот небольшой строй, Бухман уверенно надавил на кнопку звонка. В выкрашенной красно-коричневой краской двери открылось небольшое оконце, и народ, стоявший в ожидании, с интересом стал наблюдать за происходящим. К его большому разочарованию, действо вскоре закончилось: Игорь, часто бывавший здесь по долгу службы, быстро решил вопрос с сержантом, стоявшим на посту. Сержант закрыл окошечко, и через несколько минут Бухман, а следом за ним и Китаец уже входили внутрь. Необходимые формальности – ожидание начальника смены, утрясание продолжительности визита, выписка временных пропусков и сдача «ПМ» Владимира – заняли еще почти целый час.

Наконец в сопровождении охранника их повели в комнату для свиданий, представлявшую собой помещение размером пять на шесть метров, перегороженное на две части металлической решеткой, сваренной из толстых арматурных стержней. По обеим сторонам решетки стояли облезлые столы и табуреты, прикрученные со стороны, куда выводили подследственных, к полу здоровенными шурупами. Посетителям, как гражданам, временно находящимся на свободе, были предоставлены стулья на тонких металлических ножках.

– Ждите, – сопровождавший Бухмана и Танина охранник с пышными усами и маленькими серыми глазками заложил руки за спину и замер с широко расставленными ногами.

– Ну что, мамуся, – Игорь хитро посмотрел на Китайца, – ни разу не был в таких заведениях?

– Думаешь, я ожидал чего-то другого? – пожал плечами Владимир. – Несколько раз мне приходилось ночевать в «обезьянниках», так что я немного представляю себе, что это такое. Достаточно познакомиться с нашей государственной машиной однажды, и этого уже никогда не забудешь.

– КПЗ, мамуся, – наставительно произнес Бухман, – это цветочки по сравнению с тюрьмой. А СИЗО – не что иное, как тюрьма. Ведь так, мамуся? – Игорь посмотрел на охранника, а потом – снова на Китайца. – Петя у нас уже почти двадцать лет в этой системе служит. Скоро на пенсию отправится.

– Да уж, – хмуро усмехнулся усатый Петя, – скоро два десятка годков как за решеткой.

– Так уволься к чертовой матери, – зацепил его Бухман, – ты же вольнонаемный.