После того как изрядно подержанное транспортное средство скрылось за ближайшим поворотом, мое не на шутку разошедшееся сознание наконец-то соизволило вернуться на положенное ему место – то есть обратно в свою бренную оболочку. Едва лишь это случилось, все передо мной поплыло, и я провалился в мрачную, как самая глубокая могила, кромешную темноту беспамятства.

– Апчхи!.. Апчхи!.. Апчхи!!! – Резкая нашатырная вонь, будто птичье перышко, вызвала невыносимый свербёж в носу. Я чихнул несколько раз громко от души и открыл глаза, точнее свой единственный глаз.

– Жив бродяга! – Тут же услышал над собой раскатистое контральто Мармелады Шнобс. Затем узрел и самоё ее, а также поднесенный к моему носу приличных размеров ватный тампон.

Поскольку после моего воскрешения никто не собирался удалить злополучную вату от моего носа, пришлось подать протест в соответствующие инстанции:

– Да выбрось куда-нибудь подальше эту вату, Мармелада, иначе я тут окочурюсь от невыносимой вони!

В сей же момент мое настоятельное требование было выполнено – ватный тампон выпал из поля моего зрения, а легкие получили возможность наслаждаться воздухом без примеси аммиачных паров. Справедливости ради, стоит отметить, что витающих в атмосфере запахов (в основном винных и пивных) здесь было предостаточно, из чего я сделал вывод, что нахожусь где-то непосредственно во владениях мадам Шнобс. И действительно, приглядевшись, обнаружил себя лежащим на замызганном полу складского помещения, среди пластиковых ящиков, предназначенных для хранения и транспортировки стеклотары. Сама хозяйка сидела рядышком на раскладном походном стульчике и по-доброму взирала на меня своими коровьими глазами. С пяток ее верных сатрапов переминались с ноги на ногу у складских ворот. Как я понял, это именно они транспортировали сюда мое обездвиженное коварным ударом тело и теперь томились в ожидании заслуженной награды, наверняка им обещанной сердобольной женщиной.

– Вконец обнаглели чебуреки, – сочувственно покачав головой, проворчала Мармелада Иеронимовна, – средь бела дня начали на людей нападать. А ты молодец, Шатун, лихо ты их отделал, а по виду и не скажешь…

Уж это точно, в сравнении с двухметровой великаншей, обладающей к тому же необъятной талией, грандиозным бюстом и соответствующей «кормой» мои сто восемьдесят пять сантиметров при патологической худобе выглядели более чем скромно. Впечатляющие габариты здешней хозяйки не раз помогали ей пресекать разного рода попытки рейдерского захвата ее процветающего бизнеса.

– …ко мне тут также намедни подкатывали, – продолжала Мармелада, – денег просили.

– Ну и как? – чисто из вежливости поинтересовался я, поскольку ответ лежал на поверхности.

– Да никак, спустила с крыльца всю троицу, а вечерком сгоняла к Исмаилке, кое-что ему напомнила. С тех пор не беспокоят. – Затем с жалостью посмотрела на меня и тяжело вздохнула. – Не жилец ты, Шатун. Порешат тебя чебуреки, помяни мое слово, подкараулят в темном месте и зарежут, как свинью, или придушат аккуратно – уж больно ты своим свободолюбием смущаешь окрестную голытьбу. Мой тебе совет: хочешь жить, сейчас же рви когти на вокзал, пока Махтум не очухался и вали куда подальше из Нелюбинска. – Затем Мармелада извлекла из кармана своей душегрейки основательно потрепанный кошель, достала оттуда пять тысячерублевых бумажек и протянула их мне со словами: – На, держи. Здесь на билет и какое-то время перекантоваться, а там и сам начнешь зарабатывать, ты мужик головастый – нигде не пропадешь.

Признаться, я был попросту ошарашен невиданным актом щедрости со стороны жадной до денег Мармелады. Сколько раз эта дама пыталась меня объегорить, выискивая зорким оком несуществующие дефекты стеклотары, чтобы оформить ее не первым, а вторым или даже третьим сортом, в соответствии с разработанным ею же самой прейскурантом. А теперь, нате вам – не было ни гроша, да вдруг алтын.

– Вообще-то я не жадная, – угадав мои мысли, продолжала мадам Шнобс, – но если не беречь копеечку, так и рубля не будет. А это – от щедрот моих. Бери, не стесняйся. Может, когда помянешь добрым словом одинокую женщину, а случится, и добром отплатишь.

– Спасибо, Мармелада Иеронимовна! – я от всего сердца поблагодарил хозяйку, но от денег категорически отказался – я хоть и бомж, но не нищий и пользоваться чужой жалостью не привык.

– Значит, гордые мы, – запихивая деньги обратно в свой кошелек, усмехнулась моя благодетельница. – Как сам-то?

– Да вроде бы ничего, – ответил я.

Действительно, состояние мое было более или менее – лишь неприятно ныла шишка, вспухшая на темечке, но череп не пострадал – по всей видимости, удар битой прошелся вскользь. Здоровой рукой потрогал шишку и почувствовал такую невыносимую боль, что, не стесняясь присутствия дамы, крепко выругался по матери. Мармеладу, впрочем, это ничуть не смутило – ибо каждый день ей приходится выслушивать и не такое от своих неугомонных вассалов, да и сама она была большой мастерицей обложить трех-четырех этажным матом всякого неугодного или провинившегося.

Дождавшись пока боль немного поутихнет, я осторожно нахлобучил на голову фуражку от «афганки»[4] и потихоньку поднялся на ноги. Но едва лишь мне удалось выпрямиться в полный рост, из-за оттока ли крови или по какой иной причине шишка вновь напомнила о своем существовании.

– Может, граммульку тяпнешь? – предложила хозяйка. – Глядишь, оно и полегчает.

С этими словами она кивнула одному из томившихся в сторонке маргиналов. Того тут же куда-то унесло, а через полминуты в могучей руке женщины появился непочатый пузырь «столичной», а я стал обладателем основательно замызганного стакана.

– Для начала продезинфицируем тару, – Мармелада отобрала у меня стакан и собиралась основательно промыть его водкой, но, осмотрев повнимательнее и принюхавшись к нему, брезгливо поморщилась и поставила на пол со словами: – Не, Шатун, тут триппера на весь Нелюбинск. Ты лучше из горла. Закусывать будешь?

Я отрицательно замотал головой, заработав при этом еще один приступ невыносимой боли. Зажав бутылку подмышкой, открутил пробку и жадно прильнул губами к ледяному горлышку. В два глотка ополовинил полулитровую емкость, лишь после этого почувствовал обжигающий вкус напитка. Оторвавшись от пузыря, блаженно прищурился, анализируя внутренние изменения в организме. Сначала алкоголь согрел желудок, затем вместе с кровью начал распространяться по всему телу. Минуту спустя легкий приятный дурман розовой дымкой окутал сознание. С завистью наблюдавшие за моими возлияниями и едва не захлебывающиеся собственной слюной алкаши показались мне не такими отталкивающими, как обычно. Что касается Мармелады, так та вообще предстала в образе красавицы валькирии – глаз не отвести. Шишка на голове хоть и саднила, но без прежней едва ли не фатальной осатанелости.

Впрочем, состояние эйфории, как это обычно со мной бывает, продолжалось не более пяти минут (если, конечно, не поддерживать его новыми порциями выпивки). Дождавшись, когда розовая пелена спадет с глаз, я вернул недопитый пузырь хозяйке со словами благодарности.

– Еще будешь? – участливо спросила Мармелада.

– Не. Хватит, – я отрицательно помотал головой.

– Ну, как знаешь. – Дама ловким движением закрутила в воронку остатки водки и, запрокинув голову, лихо оприходовала «огненную воду», к вящей досаде затаивших дух алкашей. После чего гулко выдохнула и, обведя осоловевшим взглядом присутствующих на складе, выдала свою любимую присказку: – Крепка зараза, но русский человек все равно крепше…

Сердечно распрощавшись с добросердечной мадам Шнобс и ее приспешниками, я заторопился прочь бодрой прихрамывающей походкой. Какое-то время слышал за спиной ее могучее контральто, отдающее распоряжения своим вассалам. Зная неуемный характер дамы, несложно было догадаться, какого рода были эти распоряжения. Вкусив толику водки, Мармелада Иеронимовна ни за что не успокоится, пока не учинит массовую попойку, в полном соответствии с широтой своей русской натуры. Кое-кто может возразить, мол, какая же она русская? Успокойтесь, уважаемый скептик, и поверьте на слово, что даже в самом глухом российском захолустье, не затронутом нашествиями многочисленных иноземных завоевателей и набегами несметных полчищ гастарбайтеров, вы не сыщете человека, обладающего более русской душой, нежели уважаемая Мармелада Шнобс…