План Аспара дерзок, прост и вполне выполним, признался себе Бонифаций. Но его смущала мысль о том, что придется оголить центр, оставив головное войско без лучших сил конницы, пусть даже и на непродолжительный период времени. Он уже открыл рот для того, чтобы подозвать к себе всадников, которые бы передали нужные указания, но так и не смог вымолвить ни слова. Страх и нерешительность сковали Бонифация, и подходящий момент был упущен.

Ошибочно приняв молчание полководца за неуважение, Аспар пришел в ярость:

– Понимаю. Раз уж я алан – а значит, тот же варвар, – то моим мнением можно и пренебречь! – Его утонченные, изысканные черты лица – а в жилах представителей его расы всегда текла персидская кровь – потемнели от гнева. – Что ж, сражайся с Гейзерихом один, римлянин. Вы стоите друг друга. – Пришпорив коня, Аспар умчался туда, где стояла восточная конница.

Оцепенев от ужаса – какой приходит в кошмарных снах, когда безопасность твоя зависит от быстроты реакции, а конечности отказываются тебе повиноваться, – Бонифаций взирал на то, как вандалы спускаются по своему холму и карабкаются на тот, где стоял римский фронт. Оглушающе брякнули мечи и копья, когда две армии сошлись лицом к лицу. Та дикость и свирепость, с которой ринулись в бой германцы, заставила римлян покачнуться и отойти на пару шагов назад. Линия их дрогнула, но выстояла, и уже через несколько секунд ряды их выровнялись вновь. Защищенные латами, дисциплинированные, превратившиеся за долгие годы муштры и тренировок в мощную, сплоченную боевую машину, римляне постепенно начали теснить вандалов назад. Германцы, сражавшиеся на римских флангах, ни в чем не уступали самим римлянам. В отличие от ненадежных федератов, целыми племенами поселившихся на территории империи в обмен на обещание защищать – если то будет необходимо – Рим под предводительством собственных вождей, германцы пополняли ряды римской армии, руководствуясь личным выбором, на правах рекрутов-добровольцев, и давали Риму лучших и самых отважных его солдат. Присягнув империи на верность, они никогда не изменяли данному слову, пусть им даже и приходилось сражаться против таких же, как и они сами, германцев.

Внезапно, когда уже казалось, что римлянам вот-вот удастся дожать противника, их правый фланг начал сыпаться на мелкие, разрозненные группки солдат – то выскочили из леса сидевшие там в засаде вандалы. Дестабилизирующая шоковая волна прошла по всему римскому войску. Сплоченные ряды распались; одни замирали в нерешительности, другие налетали на первых и уже не в состоянии были как следует держать мечи и выставлять копья. Никаких указаний от командира не поступало, и римская армия впала сначала в ступор, а затем и в самую настоящую панику. С диким боевым кличем, который, казалось, придавал им сверхчеловеческую силу, вандалы ринулись в атаку; их выставленные вперед копья зачастую пробивали даже самые прочные доспехи. Словно оставленные у огня восковые фигурки, теряли свою стройность римские ряды, один за другим. В считаные мгновения еще недавно выглядевшая крепкой и неуязвимой армия рассыпалась на части, превратившись в бегущую толпу, задавшуюся одной-единственной целью: спастись любой ценой.

Конница преуспела в этом больше. Пеший воин всегда испытывает определенную робость перед конным противником; за счет мощи и скорости большинству римских всадников, в том числе и офицеров, удалось пробиться сквозь плотные, но неорганизованные ряды вандалов. Пехотинцы были не столь удачливы. Почти все они полегли на поле боя или же попали в плен; до стен Гиппона добралось столь малое их количество, что решено было, наряду с солдатами, забрать с собой, на отплывавшие к берегам Италии суда, и простых горожан. С великой тяжестью на сердце и слезами на глазах наблюдал стоявший на палубе своего корабля Бонифаций за тем, как медленно исчезало из виду африканское побережье. Всего за несколько месяцев он умудрился проиграть два сражения, потерять цвет римских армий и богатейшую часть Западной империи.

«Вилла Базилиана, Равенна, провинция Фламиния и Пицен, диоцез Италии [написал Тит в «Liber Rufinorum»]. Год консулов Басса и Антиоха, pridie сент. календ[9].

В столице вовсю судачат о Аэции – он сейчас в Галлии; строят догадки насчет того, какими будут теперь его отношения с Плацидией. Ситуация такова: из Африки вернулся Бонифаций, и вернувшись, не попал, как можно было предположить, в немилость за то, что обратился за помощью к вандалам и потерял диоцез, а даже стал своего рода триумфатором: Плацидия приветствовала его как героя, возвела в ранг патриция, сделала главнокомандующим всеми римскими армиями и одарила всевозможными почестями! Можно ли было еще недавно в такое поверить? Аэция, напротив, при дворе чернят и поносят, называют главным виновником африканского поражения и уже объявили persona non grata. Поговаривают, именно он подтолкнул Бонифация к заключению альянса с вандалами, оговорив его перед Плацидией. Так что я сейчас нахожусь в затруднительном положении: одно лишь то, что я вынужден слушать эти слухи, кажется мне предательством по отношению к Аэцию, который всегда был добр ко мне. С другой стороны, не обращать на них внимания – по крайней мере, до тех пор, пока не удостоверюсь, что они беспочвенны, – я тоже не могу: это было бы безответственно. Но вдруг эти обвинения окажутся обоснованными, что тогда? Смогу ли я, зная об этом, продолжить служение хозяину, чьи происки принесли Риму столько вреда? Возможно, обращение к моему новому Богу поможет мне определиться с тем, как жить дальше.

А пока что я занимаюсь тем, что, в соответствии с указаниями Аэция, остаюсь в нашем равеннском штабе и тщательно отслеживаю все изменения политической ситуации. По возвращении полководца из Галлии я должен представить полный отчет. Задание совсем не простое; если кто помнит, после злосчастного происшествия с курицами особой благосклонностью Плацидии я не пользуюсь. А теперь, когда еще и Аэций не в фаворе, вход во дворец для меня и вовсе заказан, так что брожу пока по рынкам и винным лавкам – собираю обрывки сплетен, которые затем приходится анализировать и оценивать.

Если же говорить о личном, то здесь новости хорошие. Я стал отцом! Недавно Клотильда родила мальчика. При крещении мы нарекли его Марком – крепкий, улыбчивый ребенок. Пока что они с матерью живут у родных Клотильды, бургундов по национальности, в той части Восточной Галлии, которую им уступил узурпатор Иоанн (законный император, Гонорий, подтвердил затем их право на проживание там своим указом). Какое-то время – по крайней мере, до тех пор, пока я не буду в состоянии приобрести небольшой домик в Италии, – Марк будет воспитываться как германец. И я этому только рад. Вырастет сильным и здоровым, научится ценить преданность и отвагу – качества, которых нынешним римлянам как раз и не хватает. Потом, со временем, приобретет и знаменитый римский лоск. Стараюсь их навещать, когда выдается свободная минута, а это бывает – точнее, было до отъезда Аэция в Галлию – не так уж и редко. Полководец, конечно, человек жесткий и сложный, но скупым его я назвать не могу.

Беспокоюсь я насчет отца. На письма мои он не отвечает, но друзья семьи стараются держать меня в курсе. Бедный упрямец Гай! Похоже, он сильно сдал, да и материальное положение сейчас, судя по всему, уже не то, что было раньше. Здесь, правда, кроме самого себя, винить ему некого. Не выражал бы так демонстративно свою языческую позицию, сделал бы вид, что служит службу в соответствии с новыми, христианскими обычаями – глядишь, и власти закрыли бы на все глаза. Нет же, принципы для него – дело чести. Вот так и вышло, что на старости лет Гая оштрафовали и лишили гражданского статуса декуриона и армейской пенсии. Живет теперь за счет великодушия друзей и доброты местных coloni. Если бы я только знал, как положить конец нашей бессмысленной ссоре!»