Удивление Федора Дмитриевича Караулова все возрастало и возрастало. Он слушал ее внимательно и даже с тем удовольствием, с которым человек старается разрешить загадку.

Она была красноречива, подтверждая слова латинской пословицы: «сердце делает оратора».

Он почувствовал жалость к этому молодому, прекрасному созданию, образцовому произведению физической природы.

В то же время он испытывал странное наслаждение, открывая в этой женщине свежесть впечатлений, искренность волнения, которых он в ней не подозревал.

Она была искренна, говоря, что ее сердце лепечет как малое дитя, поразительна была эта ее кротость ребенка, сохранившаяся в женщине, так много вкусившей от жизни.

Он стоял задумчивый, недвижимый.

Это придало смелости Фанни Викторовне.

Она приблизилась к нему.

Он не отступил.

Она взяла его руки в свои.

— Вы не говорите нет? Не правда ли? — заискивающе и нежно спросила она. — О, как приятно знать или, по крайней мере, думать, что любима. Вы сами не любите?

Он вздрогнул.

Эти слова тронули его всегда открытую рану.

— О да! Она права! Это должно быть приятно чувствовать себя любимым.

Он не обратил внимания на ее пожатия, на то, что она силилась привлечь его к себе. Его мысли были далеко. Они были около другой.

Наконец, она выпустила его руки, положила свои ему на плечи.

Это возвратило его к действительности.

Он резко освободился от ее объятий.

Ему вдруг стало стыдно за самого себя.

Что он делал здесь, около этой падшей женщины?

Что привело его сюда?

Не пришел ли он забыться или мечтать о графине Конкордии под этими нечистыми поцелуями?

Он пришел в ужас от этой страшной профанации своего чувства.

Между тем как мысль его витала около обожаемого существа, он был в позорном месте, в руках другой женщины, в ее власти, а эта власть — было ее к нему чувство.

Фанни Викторовна поняла его резкое движение, но не оскорбилась им.

Она только сделалась печальна.

— Я ошиблась, говоря, что вы не любите. Вы любите, и любите так же сильно, как люблю я… Но это не меня вы любите.

Федор Дмитриевич сделал жест протеста.

Он хотел отрицать. Не признаваться же было ему ей в любви к графине.

Она остановила его.

— Я не ошиблась. Женщину не обманешь… Я много выстрадала в эти несколько секунд. Но это ничего не значит. Я не могу на вас сердиться, я вас люблю, потому что вы страдаете, так же, как и я. Я вполне вас теперь знаю. Вы очень честный человек, как говорил мне и граф Владимир.

Караулов молчал.

Она продолжала:

— Да, я вас жалею от всего сердца, потому что я читаю в вашем сердце. Женщина, которую вы любите, не знает этого, а вы не такой человек, чтобы ей это сказать. Она может быть так же несчастна, как и вы… Хотите, я вам назову эту женщину?..

— Нет, не хочу! — испуганно воскликнул Караулов.

— Вы видите, — сказала она, — вы изменяете себе… Эта женщина, муж которой не достоин ее, графиня Белавина.

Федор Дмитриевич смотрел на нее бессознательным взглядом.

— Я вам даже могу сказать, как я сделала это открытие, а ваше восклицание подтвердило его справедливость.

Затем она рассказала Караулову все, что знала о семейной жизни графа Белавина, который, как оказывается, ничего не скрывал от нее, и, наконец, о разрыве его с женою.

— Как, они разошлись! — воскликнул Федор Дмитриевич.

— Разве вы не знали? — продолжала она. — Да, графиня совершенно разошлась со своим мужем… Она, вероятно, проклинает меня. Но если вы ее увидите, скажите ей, что не я сделала главное зло… Мы тоже разошлись с графом Владимиром, и та, в руках которой он теперь, выпустит его не так скоро и не так безнаказанно… Поверьте мне…

Во время этого разговора, благодаря сильному волнению, опасность плотского соблазна для Караулова миновала.

Они сели в конце описанного нами разговора, и Фанни Викторовна заметила движение доктора подняться с кресла.

— Я отгадываю, с чуть заметною усмешкой сказала она, — куда вы спешите… Вы надеетесь спасти вашего друга от новой опасности.

— Да… Вы не ошиблись, — ответил Федор Дмитриевич, — я спасу его, или…

— Или погибнете сами, — перебила она его. — Позвольте мне вам дать совет… Откажитесь от человека, которого вы все равно не спасете… Откажитесь и от любви опасной и, однако, не бескорыстной… Утешить обманутую женщину можно лишь помогая ей обмануть обманщика.

Караулов вздрогнул.

Фанни Викторовна попала в его больное место.

Глаза его блеснули гневом.

— Милостивая государыня… — встал он с угрожающим видом.

Она не тронулась с места.

— Протестуйте, сердитесь, — грустно сказала она, — это обязанность каждого честного человека. Но все-таки вы не избежите своей судьбы… Теперь я все сказала и более вас не удерживаю… Но если вы будете благоразумны, то откажетесь от любви к женщине, которая вам не может принадлежать.

Это был новый меткий удар.

Но главная причина нравственного страдания доктора Караулова была та, что его тайна, его заветная тайна находилась в руках этой женщины.

Фанни Викторовна снова точно прочла его мысль.

— Будьте покойны, я не скажу никому об этом… Но если бы вы захотели, я сумела бы вас заставить позабыть и ваше, и свое прошлое.

— Прощайте… — холодно сказал он ей на это и вышел из гостиной, а затем и из дому.

Итак, граф и графиня Белавины разошлись! То, что ему сказали на Литейной, подтвердили и на Фурштадтской.

Это известие, сомневаться в котором он теперь уже не имел основания, до глубины души взволновало Федора Дмитриевича Караулова.

Необходимо было узнать подробности.

Нужно ли разыскать графа Владимира, или же сперва повидать его жену?

Вот вопрос, который возник в уме доктора.

Он решил его в первом смысле.

Это было, по его мнению, приличнее и соответствовало законам дружбы.

Ужасные выводы бывшей содержанки графа Белавина раздавались еще в ушах Караулова, и как ни чисты были его намерения относительно графини Конкордии, слова влюбленной кокотки подмешали в их чистоту жизненной грязи.

— Ужели я способен на подобную низость? — спрашивал он самого себя. — Ужели моя любовь, сотканная из поклонения и уважения, омытая слезами, удобренная отречением, могла вырасти в плотское чувство и сделаться причиной нравственного падения для меня и для любимого мною существа? Возможно ли, что, любя графиню Конкордию как неземное создание, я могу соблазниться ею, как женщиной?.. Конечно, нет!

Все сознание человеческого достоинства возмущалось в нем при этой мысли.

А между тем какой-то голос, похожий на голос Фанни Викторовны, назойливо говорил ему:

— Ты мужчина!

Совет молодой женщины восставал в его памяти.

По мере того, как он шел по залитому электрическим светом Невскому проспекту, его мысли постепенно приходили в должный порядок.

Влияние искушения, которое он недавно испытал на себе, постепенно исчезало; кровь отлила от мозга, сделав его снова способным на хладнокровное размышление.

Весь разговор его с Фанни Викторовной восстал в его памяти.

Она сказала, говоря о графе Белавине, что он в руках женщины, которая выпустит его не так скоро и не так безнаказанно.

Эта фраза была загадкой.

Кто же была эта женщина? Кого она подразумевала?

Менее всех, конечно, мог догадаться об этом Федор Дмитриевич, далекий от женщин вообще, а от «петербургских львиц и пантер», к которым, несомненно, принадлежала и та, в чьих руках находился теперь граф Владимир, в частности.

Судьбе, однако, было угодно, чтобы этот вечер был для Караулова рядом неожиданных открытий.

Случай — несомненно самый изобретательный жизненный антрепренер, он устраивает такие представления, до которых не додуматься современным «Барнумам».

Доктор уже шел мимо Казанского собора и переходил Малую Конюшенную, погруженный в свои мысли.