В предыдущей главе Чу Айлинь рассказала, как Гун Цзычжэнь выпил чай и свалился замертво. Цянь Дуаньминь прервал ее нетерпеливым вопросом, но Чу Айлинь попросила не забегать вперед. Сказав, что Гун Цзычжэнь был отравлен не в этот раз, она уже хотела продолжать, как вдруг Хэ Тайчжэнь обратился к другу:

— Дуаньминь, неужели ты не читал сочинений Гун Цзычжэня? В предисловии, посвященном губернатору провинции Гуанси, Гун Цзычжэнь указывает, что служил в княжеском приказе в тысяча восемьсот тридцать седьмом году. Через год после этого он составил «Сборник надписей на ритуальных сосудах династий Шан и Чжоу», тем самым дополнив словарь «Толкование знаков» ста сорока семью древними иероглифами. Моя работа «Древние иероглифы в словаре «Толкование знаков» была создана под влиянием Гун Цзычжэня. Стало быть, до тысяча восемьсот тридцать девятого года он никак не мог умереть!

— Его знаменитые «Триста пятнадцать стансов, сочиненных в год Ихай»[67] также были написаны спустя два года после того, как он расстался с княжеским приказом, — присовокупил Цао Ибяо.

— Ладно, оставьте ваши исследования и не прерывайте рассказа! — остановил их Цзинь Вэньцин. — Айлинь, продолжайте скорей!

— Так вот, — снова начала Чу Айлинь, — он сказал: «Мой папаша, упав без сознания, ничего уже не помнил, а когда очнулся, почувствовал себя разбитым и не мог шевельнуться. Открыл глаза — кругом темным-темно. Отец не знал, где находится, но понял, что это не мрачная темница, а скорее обиталище бессмертных. Под головой у него была расшитая подушка, а под одним одеялом с ним лежало маленькое очаровательное существо в тонкой шелковой рубашке. Теплый пьянящий запах, исходивший от красавицы, дурманил голову. Отец осмелел, протянул руку и стал ласкать женщину, не встречая сопротивления; его пальцы скользили по гладким бархатистым формам. Тут мой старик подумал: «Говорят, в столице есть таинственные черные повозки, которыми частенько пользуются гаремные красавицы и знатные женщины для входа во врата наслаждений. Неужели Си Линьчунь тоже выкинула со мной такую штуку? Что за женщина лежит возле меня? Не Си Линьчунь ли это?» Не выдержав, он несколько раз тихонько окликнул ее, но ответа не последовало. Сказал несколько фраз по-монгольски — по-прежнему молчание. Тут он почувствовал прикосновение нежной яшмовой ручки, женское тело, сладострастно изогнувшись, прильнуло к нему, и оба, потеряв над собой власть, сыграли небольшую любовную пантомиму. Наконец они сладко уснули, не выпуская друг друга из объятий. В минуту самого невыразимого блаженства до слуха отца вдруг донесся петушиный крик. «Плохо дело!» — подумал он и испуганно вскочил. Протер глаза, внимательно огляделся вокруг и застыл в изумлении: он находился в собственном кабинете. «Неужели это был просто сон? — пронеслось в его мозгу. — Чайная, обитель бессмертных, парчовое одеяло, красавица — сон?!»

В волнении он позвал слугу и спросил, когда он вчера вернулся. Слуга ответил, что господина всю ночь не было дома и лишь на рассвете повозка из дворца князя Мин Шаня привезла его сюда — такого пьяного, что его пришлось на руках принести в комнату и уложить в постель.

После слов слуги папаше стало ясно, что ночное приключение — проделки Си Линьчунь. Он был, разумеется, очень доволен и не понимал только одного: как он мог заснуть словно убитый и как его доставили домой. Чем больше он думал над этим, тем больше запутывался, а Си Линьчунь казалась ему одновременно пленительной и страшной. Прошло несколько дней, отец как-то бродил по Люличану[68] и вдруг снова наткнулся на Си Линьчунь. Увидев его, молодая женщина еле заметно улыбнулась. Отец внимательно осмотрелся: при ней не было никого, кроме девочки-горничной. Совершенно ясно, что она пришла сюда специально, чтобы встретиться с ним.

Однако вид у нее был еще более строгий и неприступный, чем прежде. Отец набрался смелости, шагнул вперед и, произнеся по-монгольски несколько туманных фраз, намекнул на недавнее происшествие. Линьчунь засмеялась, но не ответила. Только после того, как отец поставил вопрос прямо, она промолвила:

— А если это была я, что тогда?

— Тогда я счастлив, словно небожитель! — воскликнул отец. — Только волшебством своим вы вознесли меня на самые облака, даже страшно становится!

Молодая женщина улыбнулась:

— Если боишься — не приходи.

— Я готов прийти, даже если это грозит мне смертью!

Посмеявшись, Си Линьчунь наконец сжалилась над отцом и условилась встретиться в саду княжеского дома в ночь на девятое июня, когда Мин Шань будет в отъезде.

На эту встречу Си Линьчунь явилась прекрасная, как богиня, и еще больше привязала к себе отца. С тех пор они виделись постоянно, деля свое уединение лишь с луной и цветами. И вдруг однажды старый слуга приносит моему отцу маленький, плотно запечатанный пакет. Папаша раскрыл его, заглянул: внутри оказалось письмо. На бумаге изящным, мелким почерком Си Линь-чунь было набросано всего несколько строк:

Прочитав это письмо, мой отец в ту же ночь собрался и уехал на юг. Прошло несколько лет, с отцом ничего не случилось, и он забыл об осторожности. Как-то он отправился в Даньян и в уездном управлении встретил одного человека, с которым вместе служил в княжеском приказе и часто играл в азартные игры. Тот охотно пошел навстречу желаниям отца, и они проиграли с ним два вечера подряд. Вернувшись домой, отец почувствовал себя плохо. Он вспомнил, что у вина, которое он только что пил, был резкий запах, и понял, что его отравили. Перед смертью он подробно рассказал мне обо всем и велел отомстить. Хотя он относился ко мне и неважно, но все-таки был мне отец, поэтому с тех пор я воспылал непримиримой ненавистью к маньчжурам. В шестьдесят первом году, когда я служил у Томаса Вейда, мне очень хотелось свергнуть Цинскую династию и своей рукой перерезать всех потомков Мин Шаня. Этого мне сделать не удалось, но я отчасти выполнил свой долг тем, что посоветовал сжечь дворец Юаньминъюань. Пусть люди говорят, что я изменник или революционер — мне все равно!»

Это мне говорил сам Гун Сяоци, и, я думаю, вполне искренне. Характер у него странный, однако к людям он относится справедливо. Если он и выпроводил меня, то лишь потому, что другого выхода у него не было. К тому же он отказался не только от меня, но и от второй наложницы по фамилии Ван, она сейчас тоже здесь. Он подарил нам много вещей и часто присылает письма, справляясь, как мы живем. У Ван есть деньги, поэтому она не принимает гостей, а у меня нет ничего, вот и приходится позорить Гун Сяоци. Прежнее имя — Фу Чжэньчжу — я приняла по фамилии своей содержательницы в Яньтае. Чу — моя настоящая фамилия. Айлинь — детское имя[69], а настоящее имя — Ваньсян. Люди клевещут на меня, будто я скрылась с вещами! Ах, господин Цзинь, как горька моя судьба!

Цзинь Вэньцин с улыбкой обратился к гостям:

— Недаром пословица гласит: «Под одним одеялом не рождается двух мнений». Вы только послушайте, как она защищает Гун Сяоци!

— Гун Сяоци не стоит подражать, но его суждения весьма своеобразны, — заметил Цянь Дуаньминь. — Здесь, безусловно, сказывается отцовская наследственность.

— Гун Цзычжэнь сделал немало для развития современной науки, — подхватил Цао Ибяо. — Я часто говорю, что Цинская династия в науках превзошла династии Тан, Сун, Юань и Мин. Только она сумела обобщить идеи всех предшествующих ученых и привести их в стройную систему. Если тщательно проанализировать этот процесс, то прошедшие двести с лишним лет можно разделить на три периода: первый — начальный — период представлен именами великих конфуцианцев Гу Яньу, Янь Жоцзюя, Хой Дуна и Дай Чжэня[70]. Они внесли в науку метод доказательств. Согласно этому методу, что бы ни являлось предметом изучения — человеческая личность или явление природы, — суждение можно выносить только на основе неопровержимых доказательств. Даже классические книги и сочинения древних мудрецов они не принимали слепо на веру, проверяя достоверность каждого факта. Второй период — систематизация — охватывает время царствования императоров Цяньлуна и Цзяцина. Ученые этого времени сверили и дополнили сочинения классиков, историков и философов, в результате чего древние книги, не поддававшиеся толкованию, стали ясными и понятными. Третий период можно считать началом подлинного изучения. Ученые углубились в книги, уже приведенные в систему предшественниками; поэтому и смогли появиться люди типа Вэй Юаня и Гун Цзычжэня, которые создали самостоятельные теории и высказали поразительные суждения. Но, на мой взгляд, это только первые шаги в раскрытии истинного смысла классических книг. Пройдет еще несколько лет, и, пожалуй, возродятся горячие споры, которые в свое время велись в Цзися и Лишани[71]. Наука царствующей династии встанет в один ряд с наукой Чжоу и Цинь и превзойдет обе династии Хань, не говоря уже о Вэй и Цзинь!