– Но почему Гун Сяоци вдруг сразу до такой степени обеднел? – спросил Цзинь Вэньцин.

– Все из-за своего странного характера. Люди видели, что он живет на широкую ногу, сорит деньгами, вот и решили, что он богат. А на самом деле Гун Сяоци просто непутевый сын, промотавший все, что у него было. Из-за каких-то научных вопросов рассорился со своим отцом и перестал бывать у него. Есть у него старший брат, но он не поддерживает с ним связи; о жене и сыне тоже не заботится, хотя из дому не берет ни гроша. Целые дни он либо путается с проститутками, либо учится у варваров монгольскому и тангутскому языкам да устраивает с ними скачки. Деньгами его ссужал старый друг. После смерти друга ему снова повезло: встретился с английским посланником Томасом Вейдом, стал его советником и еще несколько лет сорил деньгами. Но недавно, не знаю из-за чего, разругался с ним. Вот денег у него и не стало, начал распродавать книги, картины, антикварные вещи – тем и жил. Он даже придумал себе прозвище: Пол-отношения. Дескать, ни одного из пяти отношений [69] он не соблюдает, а так как я ему наложница, а не жена, можно считать, что он выполняет только пол-отношения. Кто знал, что он и этой половины не сможет соблюсти!

Глаза у Чу Айлинь покраснели.

– Раз он всем пренебрег и переметнулся к Вейду, значит, он сделал это из-за денег, – сказал Цзинь Вэньцин. – Но почему он с ним поссорился?

– Одни считают его изменником, другие – революционером, но Гун Сяоци уверял, что все эти люди неправы и что он подал мысль сжечь Юаньминъюань только для того, чтобы отомстить за своего отца.

– А кто обидел его отца? – удивился Цзинь Вэньцин.

Чу Айлинь придвинула стул поближе и, наклонившись к уху Цзиня, зашептала:

– Я расскажу вам то, что он сам говорил, и вы сразу поймете. Однажды – это было за месяц до моего ухода – сидел он дома в четырех стенах, без единой монеты. Характер у него совсем испортился: то колотит рукой по постели, то ругает все на свете. Но я к этому привыкла, думаю: пусть себе буянит. Вдруг к вечеру ускользнул он в свой кабинет и притих: даже дыхания не слышно. Я встревожилась, подошла на цыпочках к двери, слышу какой-то странный стук и бормотанье. Потом снова стук и снова бормотанье. Думаю: в чем дело? Не стерпела, вбежала в комнату, гляжу, а он серьезный сидит за письменным столом. Перед ним раскрытая тетрадь с черными клетками, вся испещренная иероглифами. Рядом с тетрадью – табличка предков [70], которую он вытащил из шкафа. В одной руке – кисть с красной тушью, в другой – линейка. Он уже замахнулся линейкой на табличку, но увидел, что я вошла, обернулся и спрашивает:

– Тебе что нужно?

– Да вот услышала у тебя стук, – отвечаю я, смеясь, – никак не могла понять, чем ты занимаешься, а ты, оказывается, табличку бьешь. Чья она?

– Папашина.

– Как же ты можешь бить табличку своего отца?! – испуганно спрашиваю я.

– Мой папаша не был похож на других отцов, – отвечает Гун Сяоци. – Он создал себе громкое имя обманным путем. Я-то презираю папашу, но у него повсюду сохранились почитатели. Для них его вонь лучше всякого аромата, а его старческий бред они готовы воспринимать как самые сокровенные мысли. Сейчас мне приходится составлять собрание его сочинений, и я вижу, как много в них глупостей, лжи и ошибок. Вот и корнаю его всеми силами, чтобы других не сбивать с толку. В свое время он правил мои сочинения и не раз меня поколачивал. Теперь очередь моя: око за око – времена меняются! Видишь, вытащил его табличку? Как встречу какую-нибудь глупость, так ему линейкой по башке; если ложь – два раза, если ошибка – три. Смотришь, хоть в какой-то степени да сквитаюсь за старые обиды!

– Разве может сын мстить отцу?! – спрашиваю я.

Он смеется:

– За его большую обиду я уже отомстил, поэтому мою крохотную шутку он примет с радостью!

– За какую обиду отца ты отомстил? – удивилась я.

– А ты думаешь, мой отец умер своей смертью? – говорит он очень серьезно. – Его отравили маньчжуры. Папаша страдал той же слабостью, что и я: очень с женщинами любил возиться. Каких только баб не было в его любовной истории: начиная от гаремных красавиц и кончая нищенками. Когда он секретарствовал в приказе по делам членов императорской фамилии, начальником приказа был князь Мин Шань – необыкновенно талантливый человек. Его наложница Си Линьчунь тоже отличалась талантами и красотой. Об их дружной жизни ходили целые легенды. Говорили, например, что если Мин Шань слагает стихи «Песнь дровосека в Западных горах», то Си Линьчунь вторит ему «Песней рыбака с Восточного моря». Так они предавались просвещенным занятиям и развлечениям и заявляли, что не уступят в супружеском согласии даже Чжао Мэнфу [71] с женой.

На пирах у Мин Шаня моего папашу всегда сажали на почетное место, но хотя князь спьяна и обещал написать заглавие к сборнику его стихов, он никогда не смотрел на отца как на равного. Однажды в приказе что-то стряслось, а Мин Шань был как раз в Западных горах [72]. Мой отец поехал за ним. В тот день шел густой снег, и отец вдруг встретил Мин Шаня с Си Линьчунь, выезжавших рядышком на конях из леса. Си Линьчунь была в дорожном наряде, на плечи накинут красный плащ, резко выделявшийся на снегу. Едва отец увидел ее веселое, смеющееся личико и грациозную фигурку, у него даже дух захватило. С тех пор он днями и ночами думал о ней и готов был умереть, но добиться ее любви.

К сожалению, отцу не с кем было передать о своих намерениях, а он сам был недостаточно знатен, чтобы постоянно бывать у Мин Шаня, и ему оставалось лишь скрывать свое чувство. Впрочем, на дурные дела всегда удача, и вскоре ему представился подходящий случай. Как-то во время одного из храмовых праздников отец вдруг встретил наложницу князя. Смотрит, Мин Шаня нет, набрался храбрости, подошел к ней и произнес несколько фраз по-монгольски. Си Линьчунь с улыбкой ответила. На прощанье женщина как бы невзначай бросила ему такие слова: «Завтра, после полудня, в чайной за Восточными воротами». Отец догадался, что она назначает ему тайное свидание, и обрадовался невероятно. На следующий день без особых размышлений он отправился к Восточным воротам. Действительно, не сделал он и ста шагов от городской стены, как перед ним оказалась маленькая ветхая чайная. Отец вошел, выбрал место, крикнул половому, чтобы тот заварил ему чай, и приготовился ждать хотя бы вечность. Внезапно половой, подошедший к нему с чайником, тихо спросил его: «Вы не господин Гун?» «Да», – ответил отец. Тот провел его внутрь. Здесь за столом сидел человек в войлочной шляпе, с густыми бровями и большими глазами, похожий на кучера. Увидев отца, он почтительно пригласил его сесть. «Кто ты такой?» – спросил отец. Человек скорчил загадочную мину: «Вам не нужно этого знать. Выпейте чаю, потом поговорим!»

От долгой ходьбы отца обуяла жажда: он и сам хотел промочить глотку, поэтому взял чашку и выпил больше половины. Внезапно земля и небо закружились у него перед глазами, в голове помутилось, и он тяжело повалился на пол…

Не успела Чу Айлинь договорить, как Цянь Дуаньминь, стоявший возле стола с редкими вещами, воскликнул:

– Неужели Гун Цзычжэнь так глупо попался на удочку и был отравлен?

– Не спешите! – остановила его Чу Айлинь. – Послушайте, что я расскажу дальше!

Содержание этой главы может быть изложено в следующих стихах:

Если вы хотите знать, остался ли Гун Цзычжэнь жив, прочтите следующую главу.