— Дед приезжает! Дед Тимофей!

Мама сказала:

— Надо взять у соседей нашу раскладушку.

Папа сказал:

— Завтра отпрошусь с работы отца встречать.

Тимка сказал:

— И я с тобой на вокзал.

Лена тут же позавидовала:

— И я!

— Нет, — сказал папа. — Мужчины отвечают за встречу, а женщины за стол. Договорились?

— Я умею варить крутые яйца, — сказала Лена.

Тимка с отцом стоят на Савёловском вокзале, поезд медленно подходит к платформе. Из вагона выходит дед с чемоданом. Почему дед кажется Тимке не таким, как там, на Волге? Новое пальто? Не такие уверенные движения? И тут Тимка догадывается, и сердце больно сжимается: дед постарел. Стал меньше ростом, немного согнулись плечи, немного потемнело лицо. Тимка берёт деда за руку и чувствует силу корявой ладони. Широкая ладонь, большая и спокойная. Тимке становится полегче. Дед улыбается:

— Тимка! Растёшь?

— Растёт, растёт, — отвечает папа. — Сейчас такси возьмём, дома телевизор цветной, футбол посмотрим. Эх, отец, хорошо, что ты приехал!

А Тимка сияет навстречу деду, успокаивает себя: «Может быть, показалось, что дед так уж постарел? Вот уже и не кажется — дед как дед».

Пахнет рыбой, речным ветром. Это всё из-за нового пальто дед показался ему меньше ростом. А может быть, из-за того, что сам Тимка стал больше.

В такси дед не смотрит в окно, хотя в Москве не был с войны. Он смотрит на Тимку и на папу. И подталкивает Тимку локтем, чтобы Тимка понимал, что дед тут, с ним, а скучные разговоры про двоюродных родственников ведёт с отцом, потому что так полагается.

Дома мама подаёт красный, как пламя, борщ. Лена приносит из другой комнаты медвежонка с вытертым мехом.

— Познакомься, Миша, это дедушка.

Дед серьёзно пожимает Мише лапу.

— Теперь обедать, — говорит мама.

Но Лена приносит кудрявую куклу в розовом пышном платье.

— Познакомься, Алла, это дедушка.

И дед серьёзно пожимает руку Алле. Потом трубочисту и солдатику, зайцу и поросёнку с оторванным хвостом.

— Я так и знала, что ты мне понравишься, — говорит Лена деду.

— И я так и знал, что ты мне понравишься, — очень спокойно, с уважением отвечает дед.

— А я так и знала, что борщ остынет, — говорит мама, и все смеются.

После обеда Тимка говорит деду:

— Хочешь посмотреть, какой у нас двор?

— Дай человеку прилечь с дороги, — говорит мама.

— Зачем прилечь? — отмахивается дед. — Належусь ночью. Пошли, погуляем, по сторонам поглядим.

Они выходит с дедом. Наконец дед в его полном распоряжении.

Во дворе солнечно, на тополях маленькие светло-зелёные листья. Там, где зимой играли в хоккей, теперь играют в футбол. И мяч стукается в деревянные щиты гулко, на весь двор.

Крылечко старого дома совсем высохло, на каждой ступеньке солнце, и Тимка говорит:

— Дед, давай посидим на ступеньках?

И они садятся и сидят на тёплых ступеньках; пригревает солнце, Тимка рассказывает деду, как он снимал кино про белок. Как сначала он не хотел участвовать в этом самом конкурсе, потому что совершенно не надеялся на победу.

— А по первым быть ты, значит, не согласен? — прищурился дед. — Обязательно тебе первым?

— Почему обязательно? Не обязательно. Просто как-то неприятно, если ты так себе, недотёпа.

— А-а, ну это я понимаю, это мужская гордость. Не хочешь сам перед собой плохо выглядеть. Что ж…

Тимке легко с дедом, потому что дед всё понимает сразу и никогда Тимку не осуждает. И Тимка рассказывает, как потом он показывал свой фильм в полном зале Дома художественного воспитания, и пришли настоящие кинематографисты и девочки из балетного кружка, и все смотрели, а потом аплодировали.

— И девочки из балета? Вот это да! А чего они в этом вашем киноделе понимают?

— Ну как же, дед, — туманно поясняет Тимка, люди искусства всё-таки.

— А драться ты умеешь? — вдруг неожиданно спрашивает дед. — По-настоящему дать кому следует, если заслужил, конечно?

Как же сказать деду, что нет, не умеет Тимка драться. И не пробовал никогда. Он отходит в сторону, когда мальчишки дерутся, и мальчишки к этому привыкли, считают Тимку тихоней.

Это даже выговорить невозможно. И Тимка говорит:

— У нас один хулиган во дворе есть, Шмырин. Ну, настоящий хулиган, просто бандит. И один раз ко мне пристал зимой: «Дай деньги, дай деньги». Я его как двинул! Он — брык в сугроб.

— И что? — с интересом смотрит дед. — Дальше-то что?

— А что?

— Ну он, этот хулиган, тебе что?

— Ничего, — вяло заканчивает Тимка. — Встал и пошёл отсюда.

— Понятно. Смотри, смотри… — дед хватает Тимку за руку. — Ты видишь?

По двору идёт Катя. Она несёт связку обоев — наверное, у них ремонт. Тимка смотрит на Катю, ему радостно на неё смотреть: волосы просвечены солнцем, она весело шагает через двор. Тимка видит, что и дед не отрываясь смотрит на Катю. Вот что значит небывалая красота, её замечает каждый — молодой и старый.

— Люба, — говорит дед. — Девочка из госпиталя. Помнишь, я тебе рассказывал? Песни пела, книжки нам читала. Люба.

— Дед, это не Люба, это Катя из нашего класса. — «Самая лучшая девочка из всего класса». Этого Тимка не говорит, он только думает это.

Дед Тимофей качает головой.

— Совсем я очумел. Та девочка уж выросла, взрослая давно, Люба-то. А эта ну до капли похожа! И походка, и глаза, и эти свои обои так несёт, руку отставила. А Люба так связку книжек в палату приносила. Принесёт, положит на тумбочку, скажет: «Выбирайте, кому какую».

«Слушай, дед, разве может быть кто-нибудь похож на Катю? Разве ты не видишь, что такой девочки больше нет во всём мире?» Тимка хотел бы так сказать. Но он не может сказать такие слова. Он говорит:

— Дед, а по рекам плавать опасно? В море штормы, волны. А здесь?

— По рекам? Надо соображать кое-чего и здесь. Мели — раз. Перекаты — два. Пороги три. Шлюзы, повороты. Нет, Тима, лёгкого плавания не бывает.

Дед задумывается, и Тимка задумывается. Почему так хорошо задумываться рядом с дедом Тимофеем?

— Лёгкого плавания не бывает, — повторяет дед. — Даже на суше и то не бывает.

На своём балконе появляется Катя. Тимка и не смотрел на её балкон, но сразу увидел, что вышла Катя. Наверное, всё-таки смотрел. Сам не думал, что смотрит, а смотрел.

Катя вешает на верёвку пёстрое полотенце; там, наверху, ветер, полотенце рвётся из рук, но Катя крепко держит, потом прихватывает его прищепками, и оно бьётся на ветру как парус. А весь белый дом похож на огромный корабль.

— Надо же, — говорит дед, — сколько всего было в жизни. И что-то помнится, а что-то забылось. Думаешь, главное помнишь, а пустяки забудешь. Но нет, намять по-другому отбирает. Пустяки другой раз ещё крепче помнятся.

— Я, дед, тоже помню всякие пустяки.

— Ну, у тебя по-другому. Ты ещё молодой, ты всё, может, помнишь. Это потом жизнь тебе разъяснит, что было главное, а что — пустое. И то как сказать… Может, мы думаем, что это мелочь, а она-то и повернётся важным! Может так быть?

Тимке не совсем понятно. Но он не расспрашивает. Не обязательно до всего докапываться. Так хорошо сидеть с дедом на своих любимых ступеньках, греться на солнце.

Они ещё долго сидят, пока солнце не прячется. Становится прохладно, и они идут домой.

Поздно вечером, когда Тимка уже улёгся на раскладушке, а дед на его тахте, дед сказал:

— До чего похожа девочка. Невозможное дело.

Мама говорит:

— Катя, сходи в магазин.

Мама знает, что будет дальше. Катя спросит: «Что покупать?» А потом про всё, что бы мама ни назвала, скажет: «Обойдёмся».

— Что покупать? — спрашивает Катя, продолжая читать про Карлсона, который живёт на крыше.

— Хлеб, сметану, молоко, сыр, — перечисляет мама, а сама улыбается про себя: вот сейчас начнётся: «Мама, ну что мы, сегодня без сметаны не обойдёмся? И молоко еще есть, я видела в холодильнике. И хлеба полбулки. Обойдёмся, а, мама?»