Однажды я очень торопился. Мы с Дэвидом ожидали звонка от лос-анджелесского продюсера, который считал, что по телефону он может так же легко унизить нас, как и при личном общении. Поэтому я оставил Нортона там, где он спрятался, а сам отправился на телефонное совещание и провел сорок пять минут, пытаясь устранить запутанные моменты в сюжете суперреалистичной серии одного ситкома. В ситкоме студент колледжа покрывался сыпью всякий раз, когда его целовала девушка его мечты. Покончив с делами, я уговорил Дэвида поискать со мной котенка. Подойдя к тому месту, где я видел Нортона в последний раз, я позвал его, и он кубарем выкатился на свет божий, с радостью готовый следовать к дому Дэвида. Там кот мог провести время за игрой в высоких камышах возле залива.
Стало очевидным, что я мог оставить Нортона где угодно и на какой угодно срок. Даже если мы не хотели брать его с собой, он сам отправлялся следом за мной и Синди. Если мы собирались к кому-нибудь на обед, кот сопровождал нас до тех пор, пока ему не становилось скучно. Тогда он громко мяукал, чтобы я обернулся и запомнил, где он находится, затем уносился прочь в поисках развлечений для себя любимого. Через несколько часов, после положенных кофе и десерта, я возвращался к тому месту, звал Нортона и он, издав свое фирменное «бррррмяяяууу», соглашался вернуться домой.
Нортону нравились свобода и мое общество. Включая случаи, когда было необходимо посадить его в сумку или контейнер, но взамен он хотел повсюду гулять самостоятельно. Когда мы отправлялись на Файер-Айленд, Нортон сам запрыгивал в сумку, поскольку было бы небольшим перебором просить его пройтись по многолюдным тротуарам Манхэттена. То же самое происходило, когда фургон «У Томи» тормозил возле пристани, — кот добровольно перебирался с моих колен или плеча обратно в сумку. Там было много людей и машин, не говоря об общей атмосфере нарастающей истерии, исходящей от шумных компаний горожан, озабоченных желанием выпить ледяного «Дайкири», заработать рак кожи и обменяться телефонными номерами с представителями противоположного пола, которые либо владели престижной недвижимостью, либо в ближайшем будущем станут хозяевами домов с тремя спальнями.
Но как только паром начинал переправу через залив, Нортон вспоминал о самостоятельности. Стоило мне занять место, как он сразу выскакивал из сумки, устраивался у меня на коленях или прислонялся к перилам, наблюдая за завораживающим движением волн. Паром причаливал к берегу, а Нортон уже несся к выходу и сам спрыгивал на деревянный настил пристани. Нетерпеливо дожидался, пока мы с Синди проберемся сквозь толпу. Я никогда не понимал, для чего пассажиры выстраиваются в очередь на судне, с которого просто так не уйти, поскольку вокруг вода. Затем они начинают пихаться и толкаться, стремясь выбраться на землю. Нортон бежал впереди нас в сторону дома, останавливаясь через каждые десять или двенадцать шагов, желая убедиться, что мы не отстали. Если он был голоден, то забегал в дом, чтобы перекусить, после начинал мяукать и царапать дверь из сетки, пока его не выпускали на улицу. Мне не нравилось, что он всю ночь проведет вне дома — ну да, во мне есть что-то от героя Джима Бакуса из «Бунтаря без идеала», — но, к его чести, кот всегда возвращался, когда мне было пора отправляться на боковую. В общем, Нортон не нарушал нашего обычного распорядка.
В воскресенье ночью или в понедельник утром, когда нам было пора возвращаться в бетонные джунгли, кот шел пешком до парома и, лишь достигнув причала, запрыгивал в сумку и разрешал нести его, пока мы не поднимемся на борт судна.
Чем комфортнее мне было с ним путешествовать, тем больше я начинал понимать, насколько могу ему доверять.
На причале имелся отличный недорогой ресторан «У Порки», о чьих превосходных жареных моллюсках я уже рассказывал. У ресторана имелось окошко, где еду продавали навынос, и вскоре я привык оставлять сумку Нортона — вместе с самим Нортоном — на одной скамейке возле судна и уходить за провизией. Очень рекомендую попробовать домашние румяные сдобные черничные булочки и запить их бутылочкой ледяного «Будвайзера». Как правило, отсутствовал я недолго, минут десять, но этого времени было достаточно, чтобы собралась небольшая толпа вокруг серого кота с висячими ушками, равнодушно лежавшего в сумке, дремавшего или пристально следившего за интересным попутчиком.
Нортон вел себя спокойно и послушно, если я просил его оставаться на месте. В итоге, когда способы транспортировки кота и область путешествий значительно расширились, я мог спокойно оставить Нортона на двадцать минут в зале ожидания аэропорта, пока сам уходил за журналом. А в ресторане посадить на соседний стул и не спеша поесть.
Но больше всего я горжусь тем, что сумел приучить Нортона к прогулкам по пляжу, подарив ему один из ярких моментов в его жизни. Коты почему-то не любят песок. Наверное, он слишком горячий для нежных подушечек их лап, может, их пугает вода или у них отбивают желание все эти футболки с надписью «Жизнь — это пляж», зонты и полотенца. В любом случае, Нортон не являлся исключением из правил.
Вот он идет по деревянному тротуару: надменная походка, самоуверенный огонек в глазах, взгляд как у человека, разгуливающего по городу и тыкающего пальцем в соседа со словами: «Здорово, Билл! Нам не хватало тебя на вчерашнем собрании в мэрии».
А вот он посреди пляжа, куда я его коварно посадил: съежившийся, дрожащий, несущийся прочь от набегающих волн, чтобы в ужасе притаиться среди дюн. Представьте Джимми Кэгни, когда его вели к электрическому стулу в фильме «Ангелы с грязными лицами». Нортон умирает трусом!
Я решил, что так дело не пойдет.
Когда ребенок учится ездить на лошади и падает с нее, что ему говорят в самую первую очередь? Забирайся обратно. Конечно, я никогда не потащу Нортона кататься на лошадях — хотя не могу утверждать это с полной уверенностью, — но я не видел причины, почему кот должен сторониться песка.
В свое оправдание скажу, я не из тех родителей, которые любыми средствами пытаются затащить своих детей на сцену. Иначе говоря, будь Этель Мерман жива, не играть ей у меня в мюзикле.[15] У Нортона есть все качества для участия в шоу, но мне даже не приходила в голову мысль, чтобы выставлять его напоказ или натаскивать на выполнение различных трюков. Они предназначены для других. А то, чего добивался я, было только для нас двоих. Кот обожал бродить и исследовать новые территории. Так почему он должен ограничивать себя, когда мог бы спокойно резвиться у кромки воды? И последнее: иногда я чувствую себя отцом девятилетнего сына, заставляющего бедного паренька брать уроки игры на пианино, говоря при этом: «Поверьте, он будет благодарен мне, когда подрастет».
Сначала я предоставил Нортону свободу действий, и он сбегал сразу, как только я опускал его на песок, стремясь к безопасной надежности земли и деревянного тротуара. Тогда я попробовал другую тактику: посадил кота на песок и удержал на месте, давая время привыкнуть к ощущениям. Нортон не сопротивлялся и не выглядел несчастным. Когда я отпустил его, то некоторое время он пребывал в нерешительности, понимая, что, вероятно, вся эта затея с пляжем не столь ужасна, как он представлял. Но затем кот прижался к песку и пробрался назад к по-настоящему надежной земле. Хотя в этот раз он и не бросился прочь, но и не остался, чтобы насладиться прекрасным видом.
Вскоре проблема сдвинулась с мертвой точки. Инстинкт подталкивал Нортона следовать за мной. Прежде я не вводил его в заблуждение, и у него не было причин считать, что хозяин решил начать это делать сейчас.
Через неделю Нортон уже спокойно прогуливался по пляжу, сохраняя свою традиционную дистанцию в пять шагов, и пусть он мяукал немного чаще и гораздо громче обычного, но он был там. Он избегал приближаться к воде, но уже не боялся подойти к ней, подождать, пока я или Синди расстелем и расправим полотенце, чтобы лечь на него, и полчаса покрутиться поблизости, особенно, если ему перепадала часть нашего ленча. Я до сих пор уверен, что кот проводил бы там гораздо больше времени, если бы не постоянное «бам-бам-бам», издаваемое мячиками «Кадима».
