Малыши перепахали на месте Гринькиного приземления весь снег – и всё напрасно. Вместо лыж Гриньке подали смятую, рыжую от трухи шапку.

Гринька ударил ею о коленку и попробовал надеть на голову, но…

– Ничего, – успокоил нас Гринька, – дома есть старая отцовская. Она будет как раз.

– А не мала, Гринь? – робко сказал Васёк.

– Она порванная – влезет. – И вдруг спросил: – Спички есть?

– А что, Гринь?

– Костёр бы запалили. Вишь, сколько дров.

Малыши ликующе взвыли:

– Костёр! Костёр!

Я побежал домой за спичками.

Возле костра малыши тесно жались к Гриньке, с завистью смотрели на его багровую шишку. Иногда кто-нибудь не выдерживал и тихо спрашивал:

– И не больно, Гринь?

– Ничтяк.

– И нисколечко?

– Ну.

Малыши вздыхали и украдкой ощупывали свои лбы. Каждому хотелось иметь свою такую шишку, и было страшно. Ведь своротить лбом угол бани не так-то просто. И после этого придумать такое – костёр. А он полыхает, искры к небу летят.

Гринька был герой. Но это было только началом его славы.

На другой день в школе первоклашки ходили за ним табуном, а старшеклассники и учителя почтительно уступали ему дорогу и тихо шептали:

– Ну и башка!

Ползли слухи, что Гринька своротил головой целую баню. Гринька ходил зазнаистым гусаком. Даже на меня, на своего лучшего друга, смотрел этак свысока.

Во время большой перемены он отирался в уборной, где в зимнее время собиралось всё избранное общество курильщиков. Теснота была в уборной – не пролезть, дымище – хоть ножом режь.

Гринька вертелся у десятиклассников на глазах, хотел услышать от них похвалу, но его почему-то подняли на смех. А один из парней притянул Гриньку к себе и, разворошив волосы на его голове, постукал по ней указательным пальцем.

– Чегой-то ты? – обиделся Гринька.

Но парень равнодушно отвернулся и заявил соседу:

– Я думал, у него чурбан вместо головы.

Гринька рванулся от парня, протиснулся ко мне и нарочно громко, как бы в отместку всем курильщикам, проговорил:

– Пойдём, Сань, отсюда. У меня голова трещит от этого дымища.

Из школы мы шли не спеша. В портфелях у нас покоилось по жирному «гусю», и торопиться нам было как-то не с руки. К тому же и погода была не в пример отметкам в наших дневниках – отличная.

На кустах рябиновыми гроздьями горели снегири. В прозрачном воздухе искрилась морозная пыль. Снег под ногами хрустел, словно сочные кочаны капусты.

Гринька яростно раскручивал впереди себя свой старенький портфель. Он, такой-то верзила, изображал из себя не то самолёт, не то ветряную мельницу. Ручка у портфеля не выдержала нагрузки, и портфель улетел далеко в сторону.

Из-под куста выпрыгнул на поляну и остановился здоровенный русак. Повертел головой, помахал нам длинными ушами-ножницами, скакнул на бугор и скрылся. Мы не успели и рты раскрыть от удивления. Заулюлюкали и засвистели уже потом, когда русака и след простыл. И вот тут-то Гриньку и осенило. Его с шишкой часто осеняло.

– Эх, ружьё бы! – вскрикнул он и вцепился в рукав моего пальто. – Сань, давай сделаем ружьё, а?

– Настоящее?

– Да нет. Поджигное.

– И за зайцами, да?

– Ага. На колхозном огороде они знаешь какие! А сколько их… Я однажды чуть палкой не убил одного. Поболе этого. А из ружья…

Гринька зажмурился.

И вдруг:

– Бух-бах, бух-бах, бух-бах!

И пошёл, и пошёл палить.

Вечером мы смастерили самопал.

Гринька ликовал. Он вешал самопал то на плечо, то на шею, то по-солдатски ставил его к ноге, то вскидывал и целился; наконец поставил в угол сарая и задумался.

– Ножи надо.

– А может, так?

– Не, Сань, без ножей нельзя. Вдруг волк или медведь. Ранишь – придётся врукопашную схватиться.

– Верно, – вздохнул я.

Ножи сделали из старых брошенных кос. Не ножи, а сабли. Только загнуты в обратную сторону. Рукоятки обмотали тряпками.

В воскресенье утром привязали тесаки к поясам и…

Нет, надо было поймать собаку. Что это за охота без собаки! Ни один уважающий себя охотник не выйдет на промысел без верного друга.

Для нас таким другом был Тарзан.

Он бегал ничейным – общеколхозным, и жизнь у него складывалась по-настоящему собачья. Квартировал он где придётся, кормился отбросами на помойках да тем, что дадут мальчишки. А мальчишки народ не ахти сознательный. Иногда и покормят, а иной раз такого пинка дадут…

Тарзана мы нашли у мусорной ямы за домом председателя колхоза. Здесь была его лучшая кухня.

– Тарзан, ко мне, – позвал Гринька.

Пёс настороженно повернул голову и скакнул в сторону.

Гринька вынул из-за пазухи припасённый на охоту ломоть хлеба.

Тарзан вмиг сменил своё недоверие на горячую преданность. В два прыжка он очутился возле наших ног, завилял хвостом, запрыгал и даже унизительно поползал на брюхе.

Пока он так заверял нас в своей искренней дружбе, я посадил его на верёвку.

Горбушку Гринька снова спрятал за пазуху.

Тарзан жадно облизнулся.

– Нет, друг. Поймай сначала зайца.

Пёс, ободрённый его словами, начал вести себя совсем легкомысленно. Нам это стало неприятно. Да и кому хочешь не понравится. Представьте себе: мы идём вдоль деревни, идём почти что с настоящим ружьём, идём не куда-нибудь, а на охоту. И собака должна чувствовать это и держаться степенно, озабоченно. А он, бестолочь, только мешал нам идти, скакал перед нами на задних лапах и всё лез к Гриньке целоваться.

За деревней Тарзан одумался. Он, видимо, понял, что рассчитывать на спрятанную горбушку не приходится, и загрустил. Начал печально оглядываться, отставать.

Я потянул его силком.

Так мы и охотились. Я шёл впереди, за мной на верёвке тащился пёс, а за ним, погоняя его, как телка, шёл с самопалом на плече Гринька. Мы обошли весь колхозный огород, где, как уверял Гринька, зайцев хоть за уши цапай, облазили все долы и овраги, измерили шагами поля вокруг деревни, измучились – и всё без толку.

Звери-зайцы как вымерли.

– В лесу они, – решил Гринька, – осины гложут.

Я вздохнул.

– И нам бы.

– Что?

– Поесть.

Гринька достал горбушку и разломил её на троих.

– Поедим – и в лес.

Я едва не подавился.

– А не завтра, Гринь? Уж больно ноги гудят.

– Мы с краешку, Сань. Посмотрим и вернёмся.

– Если с краешку.

– В осиннике. Там и волки бывают.

– Волки… А что ты, Гринь, всё ходишь и ходишь с ружьём? Дай и я похожу.

– Оно тяжёлое, Сань. А ты и так устал.

– Я уже не устал, Гринь.

– Зато ты с собакой, Сань.

– С собакой… Вот, на вот, возьми её. А ружьё давай.

Я снял с Гринькиного плеча ружьё и повесил его к себе на шею. И удивительно: во мне сразу прибавилось и храбрости, и бодрости. А Гринька скис.

– Лучше домой бы, Сань.

– Ничего. Успеется.

Я выбрался на дорогу и торопливо зашагал к лесу. На опушке Гринька остановил меня.

– Сань, возьми Тарзана.

– Зачем?

– Я…

Гринька расстегнул пальто и полез в кустарник.

– Только ты далеко не уходи! – крикнул он.

– Ладно, – не оборачиваясь, отозвался я, ускоряя шаги. Мне хотелось уйти как можно дальше. Сейчас я был настоящим охотником. С ружьём и собакой. А когда Гринька нагонит меня, или ружьё, или собаку придётся отдать.

На повороте я оглянулся. Гриньку не видно. Побежал. Дорога распалась на две тропы. Не задумываясь, я повернул на ту, которая вела глубже в лес.

– Э-э-э-ге-э-э! – зазвенел Гринькин голос.

Я не ответил. Припустил сильнее.

– Са-а-ня-а-а!

Голос удалялся. Значит, Гринька пошёл другой дорогой. Я остановился. Надо отозваться. Глубоко вдохнул в себя воздух и замер.