Они не успели даже добраться до гостиницы, где Риэль собирался снять комнату с ванной. Конные стражники непререкаемым тоном потребовали, чтобы они направлялись на площадь, и слабым оправданиям Риэля не вняли. Женя вопросительно посмотрела на него, но он отводил глаза, выглядел недовольным, расстроенным, но не встревоженным.

– Объясни, чтоб я впросак не попала, – тихонько попросила Женя.

– Казнь, – неохотно отозвался он. – Публичная казнь. В Комрайне обычно мало желающих полюбоваться, вот и сгоняют кто под руку попадется. И лучше послушаться, потому что обязательно придерутся… Ну, например, обвинят в неповиновении, и будут правы. Женя, ты вообще-то можешь мне в грудь носом уткнуться и не смотреть, ты девушка, тебе можно. А мне придется… Эй, Женя, ты чего?

У Жени подкосились ноги. Просто с перепугу. Публичная казнь – это, простите, не для человека из двадцать первого века, причем даже не из Ирана какого-нибудь, а из страны и вовсе с мораторием. Риэль поддержал ее под руку и сочувственно вздохнул.

Площадь уже основательно была заполнена народом, но была она невелика, и зрителей согнали не больше сотни. Особого воодушевления или интереса на лицах не было, впрочем, возмущения тоже. Скорее люди были недовольны тем, что их оторвали от повседневных необходимых дел и заставили смотреть на то, что видеть никому и не хотелось. Наверное, если б казнили какого-нибудь знаменитого разбойника, изрядно досадившего жителям этого города, картинка могла бы быть иной. Действо уже началось. Эшафот был, похоже, постоянный: основание, сложенное из неровных камней, гулкий дощатый помост с соответствующими сооружениями. Женя опознала только виселицу, а потом еще увидела здоровенный пень с сиротливо прислоненной к нему секирой на длиннющей ручке. Или алебардой?

Палач, как ему и положено, был одет в красное, только никаких масок или колпаков на нем не было, костюм больше напоминал трико цирковых акробатов, облегая внушительное тело так туго, что все анатомические детали были налицо, и выглядело это совершенно неприлично. Кроме него на эшафоте стоял чиновничьего вида дяденька и, посверкивая лысиной, по бумажке скучным голосом рассказывал о преступлениях приговоренного. Ага… Незаконное использование магических артефактов, контрабанда, ношение запрещенного оружия, сопротивление аресту, сопровождавшееся убийством двух стражников из этого самого оружия и масса сопутствующих нарушений типа неуважения к религии, хулы короны и финансовых махинаций. Похоже, смерть он заслужил по совокупности. Финал выступления чиновника вызвал в толпе гул.

– …Приговорен к случайной смерти, и да облегчит Создатель его последний час…

– Что такое случайная смерть? – спросила Женя. Риэль поморщился.

– Пытка ожиданием смерти. Начнут, например, вешать, а веревка оборвется. Тогда голову отрубят или разорвут… Обычно из четырех видов казни срабатывает одна, и считается, что никто не знает, которая. Если повезет, то первая. Но чаще вторая или третья. Палач не знает, какая именно. Приговоренному самому предлагают выбрать последовательность. Женя, ты лучше бы не…

Он замолчал и замер, расширившимися глазами уставившись на помост. Рука, которой он Женю обнимал, затвердела. И конечно, Женя посмотрела на приговоренного.

Хорошо, что Риэль ее поддерживал, потому что на помосте, в двадцати метрах от Жени, стоял Вик… Нет. Это был Тарвик Ган, усталый, постаревший, осунувшийся, похудевший настолько, что штаны не сваливались с него только потому, что были стянуты ремнем, коричневая рубашка висела мешком, отросшие волосы закрывали шею, как у Риэля спадали на глаза, слегка закручиваясь на концах. Но это был Тарвик – с его смутной полунасмешкой, яркими карими глазами, несколько вызывающим взглядом. Руки были связаны сзади, но выглядело это так, словно он просто заложил их за спину. Равнодушно он мазнул глазами по толпе, равнодушно покосился на палача, предложившего ему выбрать последовательность казней, пожал плечами и бросил: «На твое усмотрение, мне, знаешь, все равно». Контрабандист, убийца и неплательщик налогов. Мечта Фемиды. Чиновник запротестовал: приговоренный должен сам выбирать, вдруг ему так повезет, что первая казнь будет и последней, на что Тарвик с улыбочкой ответил, что умереть больше одного раза даже у него не получится, ну раз положено, то пусть слева направо.

– Не смотри, – прошептал Риэль. Тарвика поставили перед большим щитом, палач завозился напротив, вставляя самые обыкновенные стрелы в самые обыкновенные арбалеты, соединенные одной спусковой системой. Расстрел без взвода солдат и команды «пли».

Палач занимался своим делом довольно долго, даже толпа занервничала, а Тарвик скучал. Птичек рассматривал – целая стая расселась на перекладине виселицы, посвистывая и попискивая. Женя не могла оторвать взгляда от его лица. Не связано ли это с его заданием на Земле…

Рычаг палач нажимал достаточно демонстративно. Взвизгнул механизм, взвизгнули женщины в толпе – Тарвик напрягся и прикрыл глаза, но стрелы, долетевшие до него, силу потеряли и даже рубашку ему не прокололи, только одна слегка царапнула шею. Он выдохнул воздух, покачал головой и отчетливо сказал:

– Невезуха.

Следующим орудием было что-то непонятное: косой крест. Палач пристегнул Тарвика к середине широким ремнем, привязал к рукам и ногам длинные веревки и повернул крест так, что Тарвик принял горизонтальное положение, а потом еще долго прикреплял эти веревки, натягивая их покрепче. Риэль решительно прижал Женино лицо к груди, и Женя поняла, что будет на сей раз. Читала она, что в войсках Чингисхана людей привязывали к лошадям за руки – за ноги и пускали их вскачь, так что человека просто разрывало на куски. Ее сильно затошнило, она вцепилась в рубашку Риэля, чтобы не упасть. Никто не заслужил такой казни. Никто…

Толпа ахнула, и в тот же момент звучно лопнули веревки. Вторая смерть миновала Тарвика. Действительно невезуха, подумала Женя, и какой извращенный ум придумал эту продленную смерть…

Третьей была виселица. Тарвик все сохранял спокойствие, и Жене казалось, что дается оно ему без труда, и она догадалась, что прошел он, видно, через такое, что уже никаким ожиданием смерти и уж тем более самой смертью его не испугать. Когда веревка оборвалась и он упал, Женя уже даже не удивилась. Птицы взлетели с оглушающим гвалтом. Риэль покачал головой, потому что она высвободилась. Падая, Тарвик сильно ударился плечом, потому что даже со своего места Женя услышала, как он тихо, но смачно выругался. И лицо его подергивалось, когда палач помог ему подняться на ноги.

– Вот теперь все, – почти без голоса произнес Риэль. – Последняя. Женя, не стоит смотреть. Пожалуйста, не надо.

Женя упрямо мотнула головой. Она и сама не понимала, почему вдруг решила увидеть все. Палач установил Тарвика на колени возле пня – ну такая милая домашняя земная казнь, как короля Карла, никакого технического прогресса в виде гильотины. Ручная работа. Палач играючи поднял секиру, попримеривался ведь еще, сволочь такая: опустил легонько лезвие на шею, приподнял, снова опустил. Промахнуться, видно, боялся. А потом воздел руки высоко над головой, металл отразил солнце, и по лицам людей на площади заскакал солнечный зайчик. Палач покрасовался так целую минуту, нервируя толпу – а Тарвик был спокоен и даже, пожалуй, умиротворен, все должно было кончиться…

Женя все-таки зажмурилась, представив себе, как упадет на помост эта голова и гулко покатится по доскам. Толпа громко выдохнула воздух и загудела.

Секира вонзилась в пень в сантиметре от головы Тарвика, отрубив только несколько прядей волос. Палач там ее и оставил, а его поднял с колен. Тарвик выглядел растерянным и вовсе не счастливым, явно ожидал подвоха. Чиновник неторопливо вернулся, потоптался, будто умышленно время тянул, потом нуднейшим голосом завел очередную речь, из которой Женя поняла, что, несмотря на тяжесть совершенных преступлений, Тарвик Ган признал свою вину, активно сотрудничал со следствием и пообещал впредь вести себя хорошо (Тарвик удивленно приподнял брови), потому суд решил его помиловать, заменив ему смертную казнь публичным двойным клеймением раскаявшегося государственного преступника, и освободить сразу после этого, вернув ему его гражданские права. И надо было видеть его лицо! Женя невольно восхитилась, и только потом вдруг задалась вопросом, что означало сотрудничество со следствием…