– Будет. Сам знаешь.

– Тогда подожди. Я попробую закрыться…

Шут сосредоточился. Лена вдруг почувствовала себя лучше. Он изолировал от нее свое сознание? Хоть и не до конца. Гарвин одобрительно кивнул.

– Хорошо. Лучше, чем я ожидал. Аиллена, а теперь ты. Давай. Ты ему не поможешь, да и не стоит оно того, потерпит, это не смертельно. А вот как потом тебя отваживать, я не знаю. Так что избавь меня от лишней мороки, чтоб я от его исцеления не отвлекался.

Маркус сел рядом и обнял Лену.

– Ты и правда успокойся… Кости не раздроблены, не молотком били. Аккуратно так… скоты. Они и так срастутся хорошо, только вот на аллели он играть не сможет, а тебе нравится, как он играет, так что расслабься, дай Гарвину нормально свое дело сделать. А Милит в случае чего шута подержит.

– Зачем меня держать…

– Чтоб не дергался, – фыркнул Гарвин. – Все. Начинаю.

Он легкими движениями размотал повязку на правой руке шута, убрал гладкие дощечки, положил его руку себе на ладонь, прикрыл глаза, и из-под темных ресниц словно потекла ртуть – глаза засияли серебром. Шут охнул, запрокинул голову так, что ударился затылком о ствол дерева, но не дернулся. У Лены сильно закружилась голова. Маркус заставил ее отвернуться, принялся уговаривать, молоть какую-то чушь, гладить плечи и волосы – отвлекал.

Примерно через час, который показался веком, Гарвин вздохнул.

– Ну все. Аиллена, кости у него целы. А через несколько недель он просто забудет… Эй, ты на аллели-то играть захочешь?

– Для Лены? – задыхающимся голосом спросил шут. – Конечно… Только не здесь… Жаль, я на виоле играть почти не умею… Лена, правда… вот смотри! – Он медленно, морщась, сжал и разжал пальцы. – Больно, конечно, но это пройдет… ты ведь меня полечишь?

Лена даже не сразу поняла, почему они все начали хохотать. Ну, вскочила она поспешно, ну, отодвинула Милита, чтоб до аптечки добраться поскорее. Подумаешь, весело им стало… Воду бы лучше горячую сделали – есть одна замечательная припарка, когда переломы заживают, надо на два часа ее каждый день ставить, а еще компресс из тертой шимбы пополам с горицветом, ну и не без огоньков, они усиливают действие лекарства не меньше, чем собственноручное изготовление его Светлой… Ну что смеются-то?

Было тепло, и они обошлись без палаток. Лена и шут устроились в повозке, неподалеку спутанная лошадь хрумтела травой, остальные легли вокруг костра. Мир, в котором нельзя петь! Такого Лене просто в голову прийти не могло. Можно запрещать политические сатиры, пафмлеты, куплеты и прочее, но чего ради запрещать баллады про любовь или игривые песенки на ту же тему? Это даже не глупости, это полный бред, Народа нельзя лишать хлеба и зрелищ, а одними жонглерами и акробатами сыт не будешь… в смысле морально сыт. Распространения какой информации они боятся? Что где-то лучше? Тогда категорически нельзя рассказывать сказки детям. Под страхом смертной казни. А черт их знает… Странницы тут, стало быть, не в чести. Интересно, а сами сестрицы об этом знают? Впрочем, что им, не понравилось – шагнула, им не нужно кучу народа за руки хватать и собаку не забывать. Собака, кстати, вскочила на телегу и минут пять возилась, устраиваясь в ногах. Это хорошо. У Лены ноги мерзли.

Она обняла шута, положила голову на его худое, но такое удобное плечо, его рука обняла ее за плечи. Стало тепло. Причем тепло как-то изнутри.

– Магия, – шепнул шут. – Я начал ее чувствовать. То есть свою… Но только когда с тобой рядом. И знаешь, меньше стало болеть. Правда. Ноет, конечно, но совсем не так, как час назад. Я даже есть захотел.

Закряхтел, вставая, Маркус, завозился и принес шуту кусок хлеба с сыром.

– Пожуй. Спать крепче будешь. – Он присел на край повозки. – А я перетрусил, честно говоря. Думал, оттяпают тебе руки, а мне голову, чтоб менестрелей не приводил…

– Особенно плохих, – поддакнул Милит от костра. – И вообще, Елена, ты моя женщина, что ты там, в телеге делаешь? А ну как подойдет кто проверить!

– А я дурак, – проворчал Гарвин, – сторожевиков не поставил… Я устал смертельно. Аиллена, без паники, не надо немедленно делиться силой. Высплюсь – и все. А утром наемся.

– Целительство утомляет, да? – спросил шут.

– Утомляет. Вообще, вся магия такого рода дается труднее, чем швыряние молний или разрушение.

– Мне вообще почти не дается, – погрустнел Милит. – Шут щит держал, а я бы не смог. Такой – не смог бы. И так – не смог. Я вот думаю, может, твоя магия, Рош, – просто магия защиты? Может, потому даже Гарвин не может толком тебя научить? Мы разрушать умеем… Ну и мелочи всякие. Ведь даже магия преобразования другая.

– Боевая магия, – проворчала Лена, – магия преобразования, магия защиты… Еще амулетная!

– Амулетная, – зевнул Гарвин, – это есть начальная стадия магии преобразования. Думаю, Кайл со временем меня переплюнет. И целительство у него пойдет, только не обычное, а именно тонкое. Ладно. я сплю. И не будите меня ни при каких обстоятельствах.

– Кроме завтрака, – хихикнул Милит.

Они угомонились. Лена поправила одеяло, потеснее прижалась к шуту и дождалась, пока он заснет. Раз может спать, боль терпима. Лена прислушалась. Да, терпима.

– Гарвин сейчас и правда все сожрет, – разбудил их Маркус. – Еды, конечно, много, но я не видел еще, чтоб эльф так жрал. Ой! И костями швырялся. Лена, Рош, вставайте.

Еды и правда было много, и ел Гарвин за троих. И Лена за двоих. Тоже перерасход магии? Странно. Она никогда на это не реагировала и уже свято уверилась в том, что океан вычерпать нельзя. А наверное, при известном терпении, можно.

Гарвин сунул ей в руку бутерброд поувесистее и сказал:

– Больше так не делай. Тебе не по силам взять чужую боль. И никогда по силам не будет, потому что ты женщина и к тому же человек. Ни ему легче не стало, ни тебе.

Шут осторожно взял кусок хлеба, так же осторожно (с третьей попытки) поднял кусок сыра и сложил их вместе. Пальцы гнулись.

– Лена, действительно, – мягко сказал он, – не нужно. В конце концов, я все равно в сто раз выносливее, чем ты.

– Я случайно.

– Верю, – кивнул Гарвин, приступая к печенью. Где Маркус взял столько еды? – Тогда подумай вот над чем: что было бы, если бы он взял в руки аллель, когда вы пришли сюда только втроем.

Лена уронила бутерброд, тут же подхваченный Гару: он справедливо считал все падающее своим. Гарвин посмотрел на нее и продолжил:

– В панику впадать не надо. Но нам стоит ходить вместе. Везде. Если ты считаешь, что я неправильно себя веду, надавай мне по морде. Или Милита попроси. Или заставь меня дерьмо Гару руками собирать. Но не уходи без меня.

– И без меня, – попросил Маркус. – Как бы вы объясняли свое появление в этом мире без Проводника? И чем бы это могло кончиться? Ты видишь, здесь на суды не размениваются. Увидели у шута аллель – сразу донесли. Сразу аллель в огонь, руки – переломать… А что сделали бы со Странницей? Ты знаешь? Я вот нет.

Шут отложил бутерброд (тоже на радость Гару) и обнял Лену.

– Ну что вы на нее налетели?

– Налетели? – удивился Гарвин. – Мы ее просим. Ну я могу и иначе, так ведь ей это не нравится.

Он сменил позу: только что сидел – и уже стоит на коленях, прижав к груди раскрытую ладонь и склонив голову.

– Не уходи без меня, Аиллена. Наказывай, как хочешь, я все приму. Но не оставляй. Целитель, Проводник и Воин – это не случайно.

Маркус тут же последовал его примеру.

– От меня, может, толку мало, но все равно… делай со мной, что хочешь, только не ходи без меня.

– Хотя бы в незнакомые миры, – дополнил Гарвин. Никакой иронии. Эльф, проживший полтыщи лет, непокорный, не похожий на своих собратьев, стоял на коленях и просил. Лучший друг стоял на коленях и просил.

– Только встаньте… то есть сядьте. Я постараюсь. Правда. Не надо на колени, пожалуйста.

– Плакать не надо, – мягко сказать шут. – Просто прости их – и все. Вся наша жизнь – служение тебе. Прими это.