Было уже за полночь, когда Кравцов вышел из прокуренного салона. Болела голова, поламывало спину. Зайти бы к врачу, какую-нибудь таблетку проглотить. Да разве разыщешь в этом плавучем городе санчасть?..

Али-Овсад и Оловянников потерялись где-то в толпе корреспондентов, ринувшихся после окончания пресс-конференции к радиорубке.

Кравцов не совсем представлял себе, в каком коридоре находится его каюта. Он спустился по первому попавшемуся трапу. Опять пустой коридор, устланный джутовой дорожкой. Двери, двери. А номера кают – четные. Надо перейти на другой борт. Вообще надо разобраться на «Фукуока-мару», где что. Кажется, не день и не два придется здесь прожить.

Еле передвигая ноги от усталости, он брел по коридору, и в голове вертелся навязчивый мотивчик: «Позарастали стежки-дорожки… где проходили милого ножки…»

Где-то впереди прозвучал обрывок разговора по-английски, раздался взрыв смеха. Потом послышались меланхолические звуки банджо. Распахнулась дверь одной из кают, в коридор вышли коренастый техасец (его голова была повязана пестрой косынкой) и еще двое – монтажники из бригады Паркинсона. Они были сильно навеселе.

– А, инженер! – воскликнул малый в косынке. – Ну что вы там навыдумывали с учеными джентльменами?

– Пока ничего не придумали, – устало ответил Кравцов.

– Выходит, зря денежки вам платят!

Кравцов посмотрел на красное, возбужденное лицо техасца и молча двинулся дальше, но тут один из монтажников остановил его.

– Минуточку, сэр. Вот Флетчер, – он мотнул головой на техасца, – интересуется, не упадет ли этот проклятый столб на Америку. У него, сэр, полно родственников в Америке, и он беспокоится…

– Пусть он напишет им, чтобы они поставили над домами подпорки, – сказал Кравцов.

Монтажники покатились со смеху. Из соседней каюты выглянул Джим Паркинсон со своим банджо. Он кивнул Кравцову и сказал:

– Иди-ка спать, Флетчер.

– Я бы пошел, – ухмыльнулся техасец, – да вот беда: боюсь пожелтеть во сне…

Снова взрыв хохота.

Кравцов, морщась от головной боли, поплелся по коридору дальше.

«Позарастали стежки-дорожки… Где проходили… дикие кошки…»

Он свернул в поперечный коридор и чуть не носом к носу столкнулся с Али-Овсадом.

– Ай балам, ты куда идешь? Я там был, там не наша улица. Такой большой пароход – надо на углу милиционера ставить.

– Действительно… А куда этот трап ведет?

Они поднялись по трапу и оказались на верхней палубе. Здесь было понятнее. Они прошли на спардек и уселись, вернее улеглись, в шезлонгах.

Судно покачивалось, поскрипывало. В свете топовых огней было видно, как низко-низко плыли смутные облака.

– Дождь будет, – сказал Али-Овсад.

Кравцов, глубоко вдыхая ночную прохладу, смотрел на тучи, беспрерывно бегущие над судном.

«Что за чепуху нес этот Флетчер? – подумал он. – Боюсь пожелтеть во сне

– что это значит?»

– Саша, – сказал Али-Овсад. – Помнишь, толстый журналист что спросил? Бог обиделся на бурильщиков и послал Черный столб.

Кравцов улыбнулся, вспомнив вопрос корреспондента «Крисчен сенчури» – не является ли столб божьим знамением? – и ответ Току наги, попросившего, ввиду отсутствия серьезных доказательств существования богов и ограниченности времени, задавать вопросы по существу.

– Такой хорошо одетый, на министра похож, а не знает, что бога нет. – Али-Овсад поцокал языком. – А я думал, он культурный.

– Разные люди бывают, Али-Овсад. Вот ваш друг Брамулья тоже имеет привычку обращаться к господу-богу.

– Э! Просто так, привык. Саша, я не совсем понял, зачем япон про Хиросиму вспомнил?

– Про Хиросиму? Ну, этот, в пестрой рубашке, из «Нью-Йорк пост», кажется, спросил, откуда вообще берется энергия. Что-то в этом роде. Токунага и ответил, что, по Эйнштейну, энергия равна произведению массы на квадрат скорости света в пустоте и, значит, в одном грамме любого вещества дремлет скрытая энергия – кажется, двадцать с лишним триллионов калорий. Она может проявиться как угодно. И тут он добавил, что с частичным проявлением этой энергии они, японцы, познакомились в Хиросиме…

Кравцов умолк. Странная фраза Флетчера – «боюсь пожелтеть» – снова вспомнилась ему, и вдруг он понял ее смысл. Понял и помрачнел.

Звякнула дверная ручка. Слева возник освещенный овал. Из внутренних помещений вышли на спардек несколько человек; они громко переговаривались, смеялись, чиркали зажигалками. Один из них подошел к шезлонгам Кравцова и Али-Овсада.

– Вот вы где, – сказал он. Это был Оловянников. – Недурно устроились. – Он тоже бросился в шезлонг и потянулся. – Черт его знает, что в редакцию передавать, – пожаловался он. – Смутно, смутно все… С трудом пробился к Морозову, просил написать хоть несколько слов для «Известий», – нет, отказался. Преждевременно… Александр Витальевич, вы что-нибудь знаете о теории единого поля?

– Знаю только, что ее еще нет. К чему это вы?

– Морозов вскользь упоминал; у него какие-то свои взгляды… Представляю себе магнетизм. Могу с некоторым умственным напряжением представить гравитационное поле. Но что за поле возникло вокруг Черного столба? Что за горизонтально действующее притяжение?

– Все это связано, – сказал Кравцов. – Нужна теория, объединяющая все теории полей. Вот, как раньше была теория эфира, – и все, и ведь казалась незыблемой… Верю, что скоро появится теория единого поля.

– Я тоже, – откликнулся Оловянников. – А то разнобой страшный… Знаете, что очень тревожит Морозова?

– Что?

– Ионосфера. Скоро, он говорит, столб достигнет ионосферы, и еще что-то хотел сказать, но переглянулся с Токунагой и замолчал. Что может быть, по-вашему?

Кравцов пожал плечами.

– Удивительное дело, – сказал он. – В некоторых космических проблемах мы разбираемся лучше, чем в недрах собственной планеты. Наша скважина – меньше одного процента пути к центру Земли, а уже напоролись на такое явление… Не знаем, ни черта не знаем, что у нас под ногами… – Он помолчал и добавил, поднимаясь: – Но мы все равно узнаем. Наша скважина – это только начало.

Кравцова разбудил гулкий пушечный выстрел. Он бросился к иллюминатору. Темное небо было сплошь в грозовых тучах. Сверкнула молния, снова загрохотал протяжный громовой раскат. Стакан на полочке умывальника, медные колечки портьер отозвались тоненьким дребезжанием.

Кравцов поспешно оделся и побежал на спардек. У борта, обращенного к плоту, толпились люди. Они тревожно переговаривались, и раскаты грома то и дело покрывали их слова.

Обычно в это время над океаном сияло голубое утро, но теперь было похоже, что стоит глухая полночь. Казалось, все тучи мира тянулись к Черному столбу. Пучки молний вырывались из туч, били в столб, только в столб, и небо раскалывалось от нараставшего грохота.

Фантастическое зрелище! Вспышки молний освещали неспокойный океан, и он казался светлее низкого сумрачного неба, и на горизонте белые клинки вели дьявольскую дуэль у столба, окутанного паром.

Хлынул ливень.

Кравцов увидел Брамулью, протолкался к нему. Толстяк вцепился руками в фальшборт, губы его шевелились.

– О, Сант-Яго ди Баррамеда, – бормотал он. – Черная мадонна монтесерратская…

Штамм, безмолвно и неподвижно стоявший рядом, повернул к Кравцову бледное лицо, кивнул.

– Ну и гроза! – крикнул Кравцов. – Никогда такой не видел…

– Никто такой грозы не видел, – ответил Штамм. Удар грома заглушил его слова.

«Фукуоку» изрядно клало с борта на борт. Цепляясь за поручни, Кравцов пошел к трапу, спустился в коридор, постучал в каюту Уилла. Откликнулся незнакомый голос. Кравцов приоткрыл дверь, тут судно накренилось, и он влетел в каюту, чуть было не сбив с ног японца в белом халате.

– Простите, – прошептал он и посмотрел на Уилла.

Уилл лежал на спине, выставив костистый подбородок, глаза его были закрыты. Врач тронул Кравцова за руку, сказал что-то непонятное, но Кравцов и так понял: надо уйти, не мешать. Он кивнул и вышел, притворив дверь. За дверью звякнуло металлическое.