– Проходи, Сашура, проходи, – так ее называли только здесь. И ей очень нравился такой вариант своего имени, но почему-то она не могла себе представить, что кто-либо еще, кроме этих людей, может так к ней обратиться. Вряд ли кому-нибудь другому на всем белом свете удалось бы повторить эту ласковую и вместе с тем чуть ироничную интонацию, с которой появлялся на пороге дядя Нодар и тут же сообщал степенно и громко, будто Сашин визит должен был стать новостью номер один на всех информационных лентах: – Эсма, наша красавица пришла.

– Чудесно, – тут же летело из комнаты звонкое меццо-сопрано, – я только что обнаружила в шкафу восхитительное платье. Сашура, ты должна померить. Мне уже не по возрасту, а тебе подойдет. – И тетя Эсма, легкая, хрупкая, миниатюрная, появлялась в коридоре, продолжая рассказывать о том, какое великолепие из шелка и кружев завалялось где-то на антресолях специально для Саши. А Саша не слушала, только смотрела во все глаза на тетю Эсму и поражалась, как эта красавица, с ее тонкими запястьями цвета слоновой кости, высокими скулами, бледным, словно восковым лицом, темными миндалевидными глазами с поразительной, свойственной грузинкам глубиной и поволокой и волосами – длинными, гладкими и черными как смоль, может думать, будто что-то может оказаться ей не по возрасту, что кто-то может носить ее вещи. И этот кто-то – она, Саша, – угловатая, прыщавая и краснеющая от одного только взгляда, обращенного в ее сторону.

– Сашура, ты только посмотри, как тебе идет! – Хрупкие руки крутили ее перед зеркалом, поправляя завернувшиеся кружева, разглаживая слегка замявшийся шелк. – Просто красотка, ни убавить ни прибавить. Хотя нет, постой-ка! Прибавить все-таки можно, – длинные пальцы в мгновение ока сооружают у девочки на макушке вечернюю прическу. – Да, так еще лучше. У тебя локоны очень густые. И великолепно смотрятся. Мне бы хотелось такие иметь. – И Саша мгновенно вспыхивает. «Тетя Эсма считает, что у меня может быть что-то лучше, чем у нее. Это нелепость какая-то. Где я и где она – умница, красавица, талантливый переводчик, а еще у нее и голос, и слух, и на гитаре играет, а мне медведь на ухо наступил. Она играет, а дядя Нодар слушает, улыбается в свои усы и хвалит ее: «Ах ты, моя птичка-невеличка!» А на меня так никто не посмотрит и никто не назовет своей чито-грито. Разве что папа… Но на то он и папа, чтобы нахваливать свою дочку».

– Ладно, Эсма, совсем девчонку замучила. Одела уже, теперь накормить надо. Пойди сообрази что-нибудь поесть.

И волшебница послушно отпускала Сашу, ускользала, и вот уже с кухни доносилось звяканье тарелок, и летел через всю квартиру вопрос:

– Вам мужужи или харчо?

– Харчо, – откликался дядя Нодар, а Саша смотрела на него восхищенно и пыталась понять, как ему удается управлять королевой.

– Что, Сашура, не понимаешь? – глаза хитро блестели, губы растягивались в лукавой улыбке.

«Ну как ему удается прочитать мои мысли?»

– Не понимаю, – соглашалась Саша, и дядя Нодар весело смеялся, качал головой и немного обидно заключал:

– И не поймешь!

Но однажды смеяться не стал, подозвал девочку к себе, махнул на стену, спросил:

– Что это?

Саша старательно вглядывалась в рисунок, не нашла ничего особенного, сказала:

– Картина.

– Экая ты торопыга! «Картина». Это я и без тебя знаю. А на картине что?

Девочка изучала репродукцию не дольше минуты. «Ясно, что где-то подвох, но где, в чем?»

– Ну, здесь море, солнце, лодки, рыбаки куда-то плывут.

– «Куда-то», – передразнил дядя Нодар. – Рыбаки плавают за рыбой, а не куда-то. А на картине, Сашура, впечатление художника от увиденного. Его впечатление – теперь твое впечатление. Impression, импрессионизм, понимаешь?

Саша кивнула. Про импрессионизм она что-то слышала.

– Вот ты удивляешься, как это Эсма меня слушает, а здесь нет никакой загадки. Просто я произвожу на нее впечатление. Чем? Я и сам понять не могу. И она, думаю, не понимает. Если бы поняла, то все, Сашура, конец, никакой магии, и пора разбегаться. Как в этом фильме, помнишь: «И что это я в тебя такой влюбленный?» Влюбленный, потому что находишься под впечатлением. Можно долго в таком состоянии находиться, а можно всего несколько секунд. Бывает первое впечатление, второе, третье, последнее, но его надо производить. Надо, чтобы тебя запоминали, чтобы на тебя реагировали, чтобы не только ты не оставалась незамеченной, но и сказанное тобой, сделанное помнилось и ценилось.

– А как? Как создать впечатление?

– В корень зришь! Маладэц!

Саша снова покраснела. Когда дядя Нодар переходит на грузинский акцент, он действительно доволен слушательницей и хвалит не просто так, а заслуженно. Признание собственных успехов всегда окрыляло ее, придавало храбрости, позволяло проявлять настойчивость:

– Так как же?

– Деталями, Сашура, деталями! Вот ты думаешь, все люди способны подробно запоминать, кто как выглядел, в чем был одет и что говорил. Нет, запомнят оригинальную вещь, цветущий вид или мешки под глазами, смороженную глупость или шикарный анекдот. Одной деталью можно как удивить, очаровать, преподнести себя на блюдечке с золотой каемочкой, так и наоборот, испортить о себе всякое впечатление.

– И что же делать?

– Думать. Всегда думать, прежде чем что-то сказать или сделать. Это природа может себе позволить вознести солнце над морем и одним этим движением оставить в твоей душе неизгладимый след, а у нас так не получится, не тот размах. Поэтому, Сашура, для того, чтобы добиться нужного впечатления, надо понимать, чего ты хочешь, и тогда будешь знать, как это сделать. Вот я хочу есть и знаю, как получить желаемое. А Эсма, предположим, хочет новое платье, и она тоже владеет тысячей способов достижения своей цели. Но это просто, здесь все пути известны, все дорожки проторены, а если задача посложнее, если ей, допустим, надо слово подобрать емкое для перевода. Такое, чтобы читателя зацепило, проняло, тогда как быть?

– Как?

– Думать, я же тебе говорю, балда, думать надо. Ты мне на прошлой неделе принесла куклу и спросила: «Кто это? Кого это я такого сделала, дядя Нодар?», а я что ответил?

– Красная Шапочка.

– А почему я так быстро угадал?

– Из-за шапочки.

– Вот. Правильно. А если бы ты принесла мне печальную темноволосую куклу в платье из итальянского шелка и парчи, что бы я мог сказать?

– …

– Ну, я бы не молчал, конечно, я бы предложил варианты: Джульетта, Тоска, Беатриче… Просто грустная итальянка… Но точно я определить бы не смог. А знаешь, чему больше всего радуется посетитель музея? Не специалист?

– Чему?

– Собственному уму и сообразительности. Человек счастлив до безумия, когда ему кажется, что он сумел разгадать замысел автора, а табличка у экспоната лишь подтверждает это. Но правда в том, что догадаться мы можем лишь тогда, когда художник позволит нам сделать это, и никак иначе. Далеко не у всех людей настолько богатое воображение, чтобы понять Дали и позднего Пикассо, но, знаешь ли, эти гении умели производить впечатление. Кто-то запоминается своей неординарностью, кто-то – великолепной детализацией и высокой степенью достоверности. Главное – произвести впечатление, а какой путь выбрать – каждый решает сам.

Саша этот вопрос так до сих пор и не решила. В ее художественном воображении абстрактное прекрасно уживалось с предельно реальным и естественным. Она могла неделями думать, как сделать куклу Наташей Ростовой и никем иным, а могла за несколько часов смастерить коллаж из лоскутков и тряпочек, назвать этот взрыв эмоций «Летним настроением», собрать хорошие отзывы критиков и получить гонорар от того, кто впечатлился и решил, что разгадал замысел творца. Она так и не научилась всегда следовать совету дяди Нодара. К сожалению, думать получалось далеко не так часто, как хотелось бы. Зачастую руки опережали мысли, а иногда и слова слетали с губ раньше, чем удавалось сообразить, к каким последствиям может привести сказанная фраза.