Нитки не желали слушаться, проскальзывали сквозь пальцы, выбивались из общего рисунка, делая куклу похожей на странного ежа с длинными, торчащими во все стороны колючками. Даже не стоило пытаться создавать что-либо, чтобы получить такой никуда не годный результат. Ведь собиралась же отдыхать. Дала слово и себе, и своей голове, и рукам, что возьмет тайм-аут, не станет высасывать идеи из пальца и напрягать мозги, глаза, кисти, измученные согревающей мазью суставы, которые давно нуждались хотя бы в непродолжительном избавлении от того, чтобы что-то скреплять, ретушировать, клеить, красить и связывать. И вот пожалуйста – тело бунтует и не желает мириться с обманом. Ему обещали месяц безделья, несколько недель безмятежного отдыха в компании любимых людей. А получилось одиночество в четырех стенах и единственное желание: выпить чего-нибудь прохладительного, чтобы хоть немного помочь не справляющимся с жарой кондиционерам. Поэтому и не клеилась работа, и не получалась кукла, и не наступало желаемого облегчения. Саше это и казалось странным (новый замысел всегда отвлекал ее, возвращал утраченное равновесие, поднимал настроение) и, с другой стороны, вполне обыденным – совершенно естественным. Она так настроилась на заслуженный отдых, что не имела права у себя его отнимать. Но разве она виновата в том, что единственным желанием, охватившим все ее существо после той неожиданной встречи, было как можно быстрее исчезнуть из Монреаля. Ни этот город, ни страна уже не казались ей не только хотя бы мало-мальски симпатичными и достойными, во всяком случае, мимолетного изучения. Напротив, теперь каждая встречная скамейка, любая клумба, не говоря уже о зданиях, памятниках и красотах природы, стали внушать ей непреодолимое отвращение. Для обычных людей Монреаль продолжал источать ароматы моря, свежей рыбы, легкого французского шарма, перемешанного с динамичной деловой жизнью, терпкого красного вина и обжигающего кофе, медленно потягиваемого в уютных кафешках. Город продолжал поражать гордым величием, разбавленным милой сердцу простотой и дружелюбием широко распахнутых дверей музеев, галерей, магазинов и ресторанов, но для Саши отныне каждая картина в музее Монреаля, любая, даже самая выдающаяся скульптура в его галереях, самое изысканное кушанье от знаменитого на весь мир шеф-повара или модный кардиган, выставленный в бутике известного дизайнера, – решительно все приобрело одинаковый запах. Да и каждая деревушка Канады, лес, тундра, ледник – все имело одинаковый неистребимый тошнотворный запах. Запах предательства.

Дальнейшее пребывание в стране, совсем недавно казавшейся ей интересной, полной ярких красок и волнующих впечатлений, в одно мгновение стало абсолютно невозможным. Она никогда не смогла бы вспомнить, как вновь очутилась в Монреале, в какой спешке собрала вещи, как приехала в аэропорт. Опомнилась, лишь когда сквозь пелену затуманенного сознания проступила мысль: «Эта девушка за стойкой, только что любезно улыбавшаяся и говорившая спокойным тоном, вроде бы чем-то недовольна». Служащая аэропорта и правда вышла из себя, пытаясь чего-то добиться от молодой женщины, застывшей около стойки и упрямо повторявшей:

– Мне билет. Мне билет.

– Я уже в пятый раз пытаюсь выяснить, куда вы хотели бы полететь?

– Я… Мне… В общем, я не знаю. Все равно. Куда дадите.

Изумленный взгляд из-за стойки и разноголосье собравшейся очереди:

– Девушка, вы издеваетесь?

– Мадам, примите решение!

– Хотел бы я оказаться на ее месте.

– А в Сомали согласна?

Саша не оглядывалась, не реагировала. Она молча протянула девушке свой билет до Москвы с указанной датой вылета через три недели и повторила твердо.

– Мне действительно все равно, куда лететь.

Регистраторша за стойкой вновь надела дежурную улыбку:

– К сожалению, ваш тариф не предусматривает обмена.

– Я не прошу вас менять билет. Дайте мне новый.

– До Москвы?

«Вернуться раньше? Пожалуй, не стоит. Начнутся вопросы, догадки, разбор полетов, ощупывание души… Нет, если есть возможность избежать объяснений, то лучше ею воспользоваться».

– Туда, пожалуй, не надо.

– А куда? – Теперь дежурная улыбка сменилась издевательской усмешкой.

«Бедная, – почему-то посочувствовала Саша. – Сколько ненормальных ей приходится обслуживать». Она бы еще поразмышляла о тонкостях работы с людьми, если бы не новые выкрики:

– Сначала реши, потом подходи.

– У меня вылет через полчаса. Долго это будет продолжаться?

– Уберите куда-нибудь эту ненормальную!

– Ой, она, наверное, террористка. Ее и направление не интересует. Надо ее проверить! Девушка, пригласите службу безопасности!

– Куда? – голос за стойкой повторил вопрос сквозь зубы, давая понять, что через какое-то время вполне способен внять горячему призыву и пригласить-таки людей в форме.

– На ближайший рейс в безвизовую страну.

Яростный стук клавиш, нахмуренные брови, треск и жужжание техники, небрежный взмах руки:

– Монреаль – Анталия, выход Е 52, посадка через двадцать минут.

Саша быстро схватила билет и поспешила в указанном направлении, услышав за спиной последние отзывы:

– Наконец-то!

– Товарищи, умоляю, пропустите, у меня вылет!

– Здесь у всех не посадка.

– Все же если и не террористка, то определенно ненормальная.

Ненормальная? А хоть бы и так. Разве нормально лететь в неизвестном, выбранном наугад направлении? А потом прилететь на море и вместо того, чтобы загорать и купаться, сидеть неделю взаперти, пытаясь нечто сотворить?! И нормально ли пытаться это нечто сотворить, не имея при себе ни папье-маше, ни красок, ни кистей, ни нормального клея?! Нормально тратить время на то, чтобы из пучка купленных в турецкой лавочке ниток соорудить вот это?!

Саша еще раз придирчиво оглядела лежащий перед ней комок ниток. «Впрочем, если разрезать имеющиеся в наличии тряпочки, попросить на ресепшн клей и постараться все же скрепить этот материал с нитками, то из этого длинноколючистого ежа вполне может получиться какая-нибудь незатейливая куколка. Синие глазки, черная пуговка носа, алый ротик, ручки и ножки враскоряку.

Девушка резко отбросила несостоявшегося ежа. «До чего же я докатилась! Не к кому обратиться, не с кем поделиться, не у кого больше попросить совета. Вот если бы Вовка…»

– Я в Турции, и ни о чем не спрашивай.

– А про погоду можно?

– Можно, но я ничего не отвечу, потому что неделю высовываюсь из номера только для того, чтобы не умереть от голода. Ресторан – на первом этаже гостиницы. В активе имею одну вылазку четырехдневной давности за нитками, поэтому о погоде не имею ни малейшего представления.

– У тебя в номере нет окна?

– Есть.

– Солнце светит?

– Светит.

– Подойди к окну! Что видишь?

– Море. Люди купаются.

– Хорошо?

– Хорошо.

– Море. Солнце. Люди купаются, а ты в четырех стенах сидишь. Да тебе никто не поверит, что ты в Турции была, если вернешься такой бледной поганкой.

– А я никому не скажу.

– А как же я?

– А ты не в счет.

– Почему?

И тогда она рассказала бы все: про Роудон, про изумленную тетю Эсму, растерянного дядю Нодара. Про человека, прислонившегося к косяку двери. Она бы призналась в бездумном, скоропалительном бегстве и непременно спросила бы:

– Что мне теперь делать?

– Ты еще у окна?

– Ага.

– Там все еще море, солнце и люди купаются?

– Ну да.

– И она еще спрашивает, что ей делать?! – Вовка непременно вставил бы пару непечатных слов, чтобы Саша не тешила себя иллюзиями и не воображала, будто брат способен оправдать людей, позволяющих себе такую роскошь, как перманентное пребывание в номере на курорте. А потом бы еще и добавил угрожающим тоном: – Ты меня поняла?

– Поняла.

– И что же будешь делать?

– Пойду покупать купальник.

– Умница. И знаешь что?

– Что? – Саша затаила бы дыхание, испугавшись, что сейчас он попросит выкинуть из головы все мучающие ее мысли, велит забыть о неожиданной встрече и тем самым покажет, что все ее переживания гроша ломаного не стоят и его нисколько не интересуют.