Замолчав, Острецов выразительно уставился на полковника. Не знай Безусов генерала достаточно хорошо, он решил бы, что пленного "стирателя" пора списывать.
– Есть одно соображение, Ростислав Сергеевич. Не мытьём, так катаньем, как говорится…
– Я весь внимание.
– Надо устроить Уэссу просмотр фильмов о "подвигах" "серых". О Хаконе, Аргивее… о Вежецкой губернии. Не пропагандистское кино ему показать, а дээспэшное. Про фармакологические накачки солдат штурмбригад, про опыты на людях… Пусть посмотрит. Ему потом надолго будет над чем поразмышлять.
Острецов пару секунд молчал. И бодрым голосом произнёс:
– Замечательно. Так и сделайте.
Светлоярск. Госпиталь Главразведупра
Уэсса сопровождали двое – среднего роста капитан с неприметным лицом и кряжистый унтер с широкими продольными лычками подпрапорщика. Уэсса поразили солдатские кресты Славы на груди унтера, серебряный 3-й степени и серебряный с золотым кантом 2-й степени. Он знал, что такие кресты большая редкость и само их наличие, словно нарочно выставленное унтером напоказ, говорило, что этот "охотник" – противник чрезвычайно опасный. И скорее всего подпрапорщик выставил напоказ свои награды неспроста, видимо, таким образом тот, кто затеял намеченное мероприятие, хотел показать Уэссу, что ему лучше не делать глупостей. Может быть это и к месту; мысли о побеге Херберта не оставляли. Поразмыслив, он пришёл к выводу, что будь он даже полностью здоров, вероятность победить конвоиров – минимальна. Особенно, когда не знаешь какие ловушки тебе уготованы как внутри госпиталя, так и вне его стен. И какими силами прикрывают конвоиров. Очень кстати вспомнилось давешнее противостояние с Эльбер, когда неожиданно обнаружил себя некто третий, которого Херберт заранее не смог засечь.
Его провели по узкому коридору к обычной покрашенной в белое двери без надписей и табличек. За дверью оказалась небольшая глухая комнатка без окон. Широкий стол у стены, на нём кинопроектор с заряженной бабиной. Ещё один стол размещался сразу у входа. Стульев здесь было всего три, два по разным углам и один у пустого стола.
– Вам сюда, – показал рукой капитан и когда Уэсс занял предложенный стул, закрыл дверной замок на ключ.
Унтер уселся в ближнем углу и бесцеремонно уставился на Херберта. Капитан-"охотник", тем временем, отошёл к проектору и поставил свой стул сбоку от стола, чтобы иметь возможность и протянуть руку к аппарату, и не терять пленного из виду.
– Мне поручено показать вам несколько фильмов, – сообщил офицер. – А также ответить на некоторые вопросы, если вы захотите их задать.
– Надолго эта комедия? – равнодушно спросил Уэсс.
– Примерно на два с половиной часа. Так что, наберитесь-ка терпения, неприятное зрелище я гарантирую.
Уэссу захотелось сострить, но он сдержался.
Русский капитан включил проектор и щёлкнул один из выключателей на стене. В люстре потухла яркая лампочка, теперь светила лишь тусклая двадцативатная.
На белой матовой стене начались первые кадры первого фильма. Никакой музыки, как ожидал было Уэсс, только стрёкот аппарата и хорошо поставленный голос диктора, читавшего закадровый текст. Голос доносился из динамика, привинченного прямо на стену.
Первый фильм, как сообщили титры, предназначался для служебного пользования военнослужащих Главразведупра, войсковых отделов контрразведки и командных кадров полевых войск. Начало фильма было смонтировано из съёмок фронтовых кинооператоров. Эпизод за эпизодом показывались атаки велгонской штурмпехоты. Уэсса, как опытного офицера-окопника, съёмки проняли до самых печёнок. Атаки выглядели жутковато: штурмпехота проявляла просто запредельную выносливость и живучесть. Естественно, в действиях штурмовиков не последнюю роль играла их броня, но Уэсс знал, что эти солдаты хорошо обучены и их бросали в бой, когда решалась судьба битвы. Напрямую сталкиваться с ними Херберту прежде не приходилось, штурмовики всегда держались отдельно от линейных частей. И когда они вступали в дело, успех чаще всего был гарантирован.
А сейчас, наблюдая длинные отрывки заснятых боёв со стороны врага, Уэсс почувствовал растерянность. То что он видел, не вписывалось ни в какие рамки здравого смысла. Штурмпехота пёрла напролом, солдаты получали ранения, но оставались в строю. Даже когда им отрывало конечности, они словно не живые люди, а механизмы, продолжали атаковать пока не истекут кровью. Сравнение с механизмами Уэссу показалось наиболее точным. Он не мог понять, отчего штурмовики поголовно не чувствуют боль и дерутся как заведённые, да к тому же с такими ранами, от каких у нормального солдата давно бы наступили или смерть или болевой шок. И ведь действительно поголовно! Весь боевой опыт Уэсса начал бунтовать. Доселе он не сталкивался со столь массовым проявлением ража. Да и не может раж быть массовым, бойцов способных войти в это особое состояние психики всегда было гораздо меньше чем обычных солдат.
Потом пошли съёмки передвижных медицинских лабораторий, развёрнутых где-то в дивизионных тылах после боя. Показывалось как делаются пробы крови и тканей у убитых штурмовиков, назывались населённые пункты, у которых были отражены атаки штурмпехоты, звучали чьи-то фамилии, видимо, военных медиков и биохимиков. Насчёт последних Херберт не ошибся. Те в полевых условиях проводили исследования тканей штурмовиков. Всё это сопровождали закадровые пояснения и, наконец, зазвучали итоги. Уэсс просто застыл на стуле, когда услышал то, о чём уже начал догадываться – в организме каждого представленного для исследования тела штурмовика присутствовали психотропные вещества. Но и этого мало! Заключительные минуты фильма рассказывали о применении "военной фармакологии" на солдатах штурмбригад, что позволяло им во время боя убыстрять реакцию, увеличивать выносливость и физическую силу, а также иметь практически нулевую чувствительность к боли. Следом военный медик с погонами полковника высказал предположения о том, какая расплата за химию второго поколения ждёт организм солдата после боя. Его вывод звучал крайне мрачно: после трёх-четырёх серий приёма препаратов нового поколения, то есть через три-четыре боя, штурмпехотинец, если он конечно останется к этому времени живым, превращается в глубокого инвалида.
Когда фильм кончился, Уэсс сидел в глубокой задумчивости. Он понимал с какой целью устроен кинопоказ. Понимал, что его хотят склонить к добровольному сотрудничеству. Целая буря взбудораженных мыслей роилась в его голове, он подспудно искал в просмотренном фильме подвохи, неувязки и следы постановок. Искал и не находил. А ещё он гадал, на кой чёрт его хотят склонить к предательству. В эти минуты, пока капитан-"охотник" заряжал следующую бабину, Уэсс как упёртый баран ещё больше запротивился идее сотрудничества с ГРУ. И в то же время в его душе проросли первые робкие росточки сомнений в правильном доселе восприятии своей страны и картины войны. Он не мог понять, какая необходимость и, главное, чей изощрённый и изуверский ум мог подвигнуть велгонский генералитет на создание этих накаченных химией штурмпехотинцев.
Последующие фильмы также были предназначены для служебного пользования. Фильмы Уэсс смотрел с ледяным спокойствием, он давно привык к реалиям войны. Но всё же, когда раз за разом показывали отрытые могилы с массовыми захоронениями гражданского населения и трофейные съёмки, захваченные у "серых", скорлупа спокойствия начала трещать. Спокойно смотреть на полуразложившиеся трупы женщин и мужчин, как молодых так и стариков, Уэсс долго не мог. Массовых захоронений было слишком много, разбросанных практически у каждого города Аргивеи или Хаконы. И Вежецкой губернии Новороссии. Как-то это всё не вязалось с тем, что он знал. "А что, собственно, я знаю?" – подумал он. Уэсс знал, что на оккупированных территориях проводились чистки. Расстреливали саботажников и подпольщиков, заброшенных агентов и лиц показавших свою враждебность Велгону. Так поступала любая армия, но… Расстреливать целыми улицами? Или выжечь всё село? В велгонской армии "серых" и так не любили, среди солдат ходили слухи, что те не раз стреляли в спину драпающим. Но Уэсс знал, что это не слухи и что "серые" на корню пресекали панику. Он также знал, что бывали случаи, когда "серые" расстреливали для устрашения каждого десятого. Такие случаи замалчивали, но, как говорят здесь в Новороссии, шила в мешке не утаишь.
