«Моя милая Молли.
Вся эта история с корью оказалась бессовестным обманом, затеянным с целью досадить бедной мисс Симпшелл. Твои братья и сестры разрисовали себя красными и фиолетовыми точками, чтобы это походило на сыпь, какая бывает при заболевании корью. На самом деле все они здоровы. Но поскольку ты оказалась у тети Марии, ты можешь там оставаться…»
— Какой ужас! — прошептала Молли, отрывая глаза от письма. — Только это мне не хватало!
«…Оставаться и превратить это в свой ежегодный визит. Веди себя хорошо и не забывай одевать передник, когда пойдешь гулять в сад.
Твоя любящая Мама.»
Молли написала милое коротенькое послание маме и другое, чуть подлиннее, своему брату.
«Дорогой Берти.
Ты и вся ваша компания поступили ужасно и подло, втянув меня в эту историю. Теперь из-за вас я должна сидеть под надзором у тети. Я не прощу тебе этого никогда, пока на небе светит солнце, и не прощу даже после того, как оно перестанет светить. Точнее, я не простила бы и после, но это нехорошо, поэтому я еще не решила, простить тебя тогда или нет. Хотела бы я, чтобы тебя в детстве назвали Марией и ты оказался сейчас на моем месте.
Твоя несчастная сестра,
Молли Каррузес.»
Молли уже привыкла, находясь в гостях у тети, каждое утро читать вслух поучительные книжки вроде «Юных Помощников» или «Маленьких Странников», в то время как тетя Мария с суровым видом занималась каким-нибудь рукоделием. Но в то утро тетя освободила ее от этой малоприятной процедуры.
— Вашей тетушке нездоровится, — объяснила ей Клеменс, — и она не намерена сегодня утром покидать свою спальню. Так что вы, мисс, можете пока прогуляться по саду, как оно и положено юной леди.
Молли, однако, предпочла прогуляться на конюшню, что вообще-то более свойственно юным джентльменам. Там она обнаружила конюха, седлавшего гнедую кобылу.
— Мне велено отвезти на станцию срочную телеграмму, — сообщил конюх.
— Отвези меня тоже, — попросила Молли.
— Я не против, но что скажет ваша тетушка?
— Она ничего не узнает. А если узнает, я скажу, что я тебя заставила, и ты не мог отказаться.
Он рассмеялся и согласно кивнул головой, в результате чего Молли славно прокатилась верхом, устроившись в седле позади конюха и так крепко обхватив его руками, что бедняга едва не задохнулся.
Когда они добрались до станции, вокзальный носильщик помог ей спуститься с лошади, а конюх позволил ей самой отправить телеграмму, которая была адресована дяде Тудлсуэйту и гласила буквально следующее:
«Приезжай немедленно срочное дело не терпит отлагательства не забудь взять с собой Бэйтса. — Мария Каррузес.»
Таким образом Молли узнала, что в доме произошло какое-то важное событие, благодаря чему тете Марии стало не до своей племянницы, и та получила относительную свободу действий в пределах усадьбы — только теперь, будучи избавлена от постоянных нравоучений и разных воспитательных мероприятия, то и дело затевавшихся тетей Марией, Молли смогла по достоинству оценить все прелести этого воистину райского места.
После полудня приехал дядя Тудлсуэйт в сопровождении какого-то человека с блестящим черным чемоданчиком — Молли решила, что это был мистер Бэйтс, упоминавшийся в телеграмме. Вроем с тетей Марией они прошли в гостиную, закрыли за собой двери и просидели там безвылазно в течение нескольких часов.
Молли помогала кухарке лущить горох, сидя с ней на ступеньках крыльца, выходящего во внутренний дворик дома; окно неподалеку от них было распахнуто, и оттуда доносились голоса Клеменс и экономки. Они говорили достаточно громко, и Молли слышала все от слова до слова, хотя и не старалась прислушиваться — в конце концов она ни от кого не пряталась, а была занята делом, и не ее вина, если кто-то поблизости вздумал громогласно обсуждать домашние проблемы.
— Для нас всех это будет страшным ударом, если только новости подтвердятся, — говорила экономка.
— Похоже на то, что они уже подтвердились, — сказала Клеменс. — Хозяйка проплакала все глаза и вызвала срочной телеграммой своего двоюродного шурина.
— Ты имеешь в виду шурина ее брата — того, что недавно приехал? Да, это все неспроста. Хотя я и не знаю многих подробностей…
— Зато их знаю я, — сказала Клеменс. — Дело было так. Хозяйка и ее брат издавна жили в этом доме, но сам дом принадлежал их дяде, у которого был родной сын — негодяй и паршивец, каких еще поискать. Старый хозяин поклялся, что сын не получит ни единого пенни из его наследства, которое он хотел оставить мистеру Каррузесу — брату нынешней хозяйки…
«То есть моему папе,» — подумала Молли.
— …А ей самой он завещал этот дом и достаточно денег для того, чтобы содержать его в полном порядке — со слугами, садом, конюшней и всем прочим. Старик был по-своему добрым и справедливым человеком. А затем случилось так, что его сын погиб на море — корабль, на котором он плыл, пошел ко дну вместе с командой и пассажирами. Это пришлось очень кстати, поскольку старик вскоре умер, а завещание его куда-то запропастилось. Может статься, он и вовсе забыл его написать. Но тогда это было уже не так важно, потому что хозяйка и ее брат оставались единственными близкими родственниками, и они разделили между собой наследство точно так, как это собирался сделать их дядя — он не раз высказывался на сей счет, в том числе и при свидетелях. Теперь ты понимаешь?
— Более-менее понимаю, — сказала экономка. — Ну а дальше?
— Дальше все очень просто, — продолжала Клеменс. — Нынче утром приходит письмо от адвоката, где говорится, что этот гнусный тип, сынок ее дяди, вовсе не утонул: он обретался где-то в чужих странах и только недавно узнал о кончине собственного папаши. Ясное дело, он тут же потребовал себе все наследство, и он имеет на него полное право, потому как является ближайшим родственником, а завещание после старика не осталось.
— Послушай, Клеменс, — крикнула со двора Молли. — Ты, должно быть, читала письмо. Тетя тебе его показывала?
В комнате наступила мертвая тишина; кухарка фыркнула, не в силах сдержать смех. Изнутри донеслась какая-то возня, сердитый шепот, а затем послышался голос экономки.
— Зайдите к нам на одну минутку, мисс, — вежливо попросила она, после чего окно с треском захлопнулось.
Молли пересыпала лущенный горох из своего передника в стоявший на крыльце ковшик и вошла в дом.
Как только она перешагнула порог комнаты, Клеменс схватила ее за плечи и сильно встряхнула.
— Ах ты, бессовестная маленькая шпионка! — сказала она. — А я-то старалась, кормила тебя фруктовым желе и взбитыми сливками. Такова твоя благодарность!
— Я не шпионка, — сказала Молли. — Пусти, Клеменс, мне больно.
— Поделом тебе, — был ответ. — Что вы на это скажете, миссис Уильямс?
— Разве вы не знаете, что подслушивать нехорошо, мисс? — спросила миссис Уильямс.
— И вовсе я не подслушивала! — возмутилась Молли. — Вы кричали так громко, что вас нельзя было не услышать. Не могли же мы с Джейн затыкать себе уши пальцами — чем бы мы тогда лущили горох?
— Не думала я, что вы на такое способны, — проворчала Клеменс.
— Зря вы так расстраиваетесь, — сказала Молли. — Ничего особенного не случилось. И потом, я ведь не предательница.
— Хотите пирожное, мисс? — предложила ей экономка. — И дайте нам слово, что никто не узнает об этом разговоре. Он был не для посторонних ушей.
— Не надо мне пирожного; отдайте его Клеменс. Это не я, а она выбалтывает секреты.
Тут Молли не выдержала и расплакалась. Ей было очень обидно.
— Извините, мисс, — сказала Клеменс. — Я не хотела сделать вам больно. Погорячилась, моя вина — с кем не бывает. Слышите, я прошу у вас прощенья. Что еще я могу сделать? Вы же не хотите, чтобы у бедной Клеменс возникли неприятности?
— Конечно, не хочу. Я буду молчать, даю вам слово.
