Вообще, статус «художника» был совершенно непонятен, и, тем не менее, он жил в этом доме и, вроде, неплохо себя чувствовал – только никогда не ездил на «Лексусе», предпочитая пользоваться маршруткой, хотя это и не делало его более доступным для общения. Заняв место у окна, он сразу отворачивался и только если кто-то трогал его за плечо, передавая за проезд, молча протягивал руку.

Больше в дом никто не входил и не выходил из него…

Часы показывали восемнадцать двадцать пять. Как всегда, ворота перед «Лексусом» открылись и легко заглотив тяжелую машину, закрылись вновь, прервав секундное сношение дома с внешним миром. Перед пологим съездом в гараж Вадим остановился и заглушив двигатель, опустил стекло. Сет (названный так по имени египетского бога) с рычанием рванулся к хозяину, но трос удержал его. Мощный ошейник впился в его шею; пасть оскалилась, обнажив клыки; язык вывалился…

– А вот это не надо, – Вадим усмехнулся, – если сожрешь меня, кто будет тебя кормить?

Он протянул руку на заднее сиденье и перетащил оттуда тяжелый пакет. Достав кусок мяса, швырнул его к забору, и зверь поймал его на лету; было слышно, как хрустят кости под могучими челюстями; потом бросил «добычу» на землю и придавив лапой, принялся рвать, довольно рыча.

– Ох, зверюга! – подняв стекло, Вадим убрал ногу с тормоза, и машина плавно скатилась в поднявшиеся ворота гаража. Подхватив изрядно похудевший пакет, Вадим прошел по узкому коридору и оказался в просторном холле. По привычке прислушался, но не уловив посторонних звуков, поднялся на третий этаж; постучал, но никто не ответил. Значит, Константин так и не возвращался.

Спустился этажом ниже, в свои апартаменты; переоделся и спустившись на кухню, занялся приготовлением ужина. Отрезав несколько пластов мяса и отбив так, что кровавые брызги долетали даже до плитки на стене, бросил их на сковородку. Раскаленные капельки масла тут же выстрелили в разные стороны, осев и на плите, и на столе, но Валим не обратил на это внимания. Вымыв руки, он открыл бутылку красного вина, налил полный бокал, и пока мясо обрастало золотистой корочкой, опустился на стул, задумчиво изучая помещение, словно пытаясь обнаружить нечто новое, но откуда б то новое могло взяться?.. Сделал глоток; потом допил до конца и вернулся к мясу.

Еда заняла совсем немного времени. Решив, что для уборки сегодня нет соответствующего настроения, свалил грязную посуду в раковину и вновь поднялся к себе; прикрыв дверь, остановился перед небольшим, написанным маслом портретом, стоявшим на столе. Пожилая женщина с массивным лицом и аккуратно уложенными волосами смотрела прямо на него. Вадим знал этот старинный прием, когда достаточно изобразить зрачки строго по центру глазного яблока, и в какой бы точке комнаты ты не находился, взгляд будет направлен на тебя; правда, от этого знания жутковатый эффект не уменьшался. Придвинул кресло и уселся напротив портрета. Заполнявший комнату полумрак смазывал краски, приближая полотно к реальности. Вадим знал – если чуть прикрыть глаза, то за несколько минут напряжения покажется, будто женщина на портрете глубоко вздохнет.

– Добрый вечер, мама, – сказал он.

Сначала, вроде, шевельнулись ее губы, потом моргнули глаза и наконец разжав затекшие пальцы, она устроилась поудобнее в своем кресле, точно таком же, как у Вадима.

– Добрый вечер. Я думала, ты забыл обо мне.

– Я б с удовольствием забыл, но ты знаешь, что, к сожалению, это невозможно.

– Наверное, я не всегда бываю к тебе справедлива, но пойми меня – это ведь Костик оправдал мои надежды.

– А я, значит, не оправдал? – возмутился Вадим, – я содержу твоего Костика…

– В тебе говорит ревность, – перебила мать, – конечно, ведь Костик – человек творческий… кстати, как он? Что пишет?

– Понятия не имею! Его нет уже третьи сутки, а не тебе рассказывать, как он уходит в загул! Да без меня он с голода сдохнет!.. – в голосе послышалась обида, как у ребенка, которому необходимо немедленно подтвердить, что он самый лучший, погладить по голове, но женщина смотрела с портрета равнодушно, как и прежде, – три года назад нарисовал сраный портрет и сразу «оправдал надежды»! Рембрандт хренов! А я…

– Тебе не нравится твоя работа? – Вадиму показалось, что портрет усмехнулся, – любой мужчина был бы счастлив работать в такой обстановке.

– Ладно, мам, опять все с начала, – Вадим махнул рукой. Подобный разговор возникал не впервые, и всякий раз мать упрямо защищала Костю, не желая признавать заслуг старшего сына; ни прошлых, ни настоящих. Наверное, Вадим пытался выплеснуть на портрет свои копившиеся с детства обиды, потому и держал его в своей комнате; ему казалось, что нынешняя солидная жизнь должна доказать матери, насколько он выше безалаберного брата. Она должна видеть это, пусть даже из своего небытия!.. Но ничего не получалось.

Взгляд женщины замер, а руки спокойно улеглись на коленях. Вадим открыл глаза (или все произошло в обратном порядке?..), поднялся с кресла и вдруг почувствовал усталость. С работы он всегда возвращался более бодрым, но, видимо, один вид матери вносил состояние дискомфорта. …Ничего, все равно я отомщу ей – я буду ежедневно, ежечасно повторять дурацкому портрету, кто здесь главный, а Костя в этой жизни – никто!.. Повторять до тех пор, пока не смогу убедить… кого?.. Не кусок холста же… Скорее всего, самого себя…

Подавленные ослепительно белым солнцем, люди изнывали от зноя; раскаленные автобусы ползли понуро, словно понимая, что никогда не вырвутся из этого ада; зато легковушки весело пыхтели у светофора, спеша сорваться с места и унестись туда, где ветерок колышет пожухшую траву и морщит сверкающее зеркало реки. Какая прекрасная иллюзия, когда душная и липкая жара лишь дразнила эфемерной возможностью ночного дождя…

– Сколько времени? – Игорь нервно затянулся сигаретой.

– Без пятнадцати, – Иван взглянул на часы.

– И где этот козел?

– Ты у меня спрашиваешь?

– Да нет, – Игорь усмехнулся, – вопрос риторический. Но за пятнадцать минут картины мы не успеем развесить.

– Не волнуйся, к пяти все равно никто не придет.

– Из отдела культуры могут и опоздать, но телевизионщики всегда являются вовремя.

– Вон! – Иван указал пальцем в сторону остановки, откуда рассекая толпу, спешившую влиться в искусственную прохладу супермаркета, двигалась желтая рубашка.

– Мог бы одеться поприличнее, – недовольно пробормотал Игорь, – не каждый день открываешь свою выставку.

– Откуда у него приличное? – Иван рассмеялся весело, так как появление Кости снимало все проблемы.

– Скажите, а сегодня тут что? Говорят, открытие выставки? – хозяин желтой рубашки – худощавый, с собранными в «хвост» волосами, остановился, не совсем трезво покачиваясь и глядя на собратьев по творчеству с бесхитростной улыбкой.

– Кость, – Иван посмотрел на него укоризненно, – после открытия будет фуршет. Неужели трудно подождать? Ты ж опять упадешь, а я больше таскать тебя не буду.

– Почему? – Костя удивленно моргнул, – я худой и легкий. А то, что эти, власть имущие, увидят… мне-то какое дело? Главное, не то, как я выгляжу, а то, как пишу.

– С тобой бесполезно разговаривать. Пошли, развесим работы, – Игорь выбросил окурок и открыл массивную коричневую дверь, ведшую в царство сумрака и прохлады.

Свет в холле не горел, поэтому множество полотен, занимавших стены от пола до самого потолка, казались одним мрачноватым пятном; и это было правильно – здесь размещалась постоянная выставка-продажа, которая б только отвлекала от главного; от того, что находилось дальше – в просторном светлом зале с колоннами, куда вела гостеприимно распахнутая стеклянная дверь. Там открывался мир фантастических цветосочетаний и причудливых орнаментов, по прихоти авторов зачем-то получивших совершенно конкретные названия. Например, «Война миров», хотя с таким же успехом картину можно было б окрестить «Дружба народов»…