— Вас тогда звали Питон? — спросил Егорка.

— Звали Питоном и еще разными именами. — Жакин промокнул рот корочкой и сжевал ее. — Лет тридцать назад, а то и больше. Некоторые забыли, а иные, вишь, помнят. Хотя моя вотчина ближе к морю, на Северах.

— Значит, Ирина правду сказала, бандиты вас ищут?

— Такая же она Ирина, как ты, к примеру, эфиопский царь. С ними она, из их кодлы.

— Почему, Федор Игнатьевич? — Егорка догадывался, что Жакин, как обычно, прав, но не хотел в это верить. — Если она ихняя, зачем ей предупреждать? Какой в этом смысл?

Жакин достал из пачки толстую сигарету «Прима», любовно ее огладил по бокам. Он курил три сигареты в день: две после дневной и вечерней еды и одну — на ночь.

— А это как черная метка в книжке про пиратов. Читал, небось?

— Остров сокровищ?

— Но не совсем, конечно, черная метка. Они же, урки эти, понимают, что силой ничего не добьются, у них более тонкий расчет. Спугнуть хотят. Дескать, старик растревожится, побежит проверять свои закрома. Тут они и отследят, возьмут на горяченьком. Был бы ты поглазастей, обязательно бы заметил их, когда девку провожал.

Егорка возразил:

— Я, допустим, не заметил, так Гирей бы почуял.

— Он давно чует. Вон — погляди.

По его указке Егорка глянул в окошко: мать честная! Пес забрался на поленницу, распластался на пузе мордой к болоту, только уши торчат над дровами, как два локатора.

— Теперь у них там застава, — самодовольно изрек Жакин. — Полевое дежурство.

— И чего же делать?

— Меры будем принимать. Шакалы добром не отступят. Придется утихомирить… Не хотелось на старости лет мараться. Но трудность не в этом.

— В чем, Федор Игнатьевич?

Жакин загрустил, попыхивая серым дымком.

— Шакалы, Егор, стаями живут. Вперед пускают дозорных. Эти — дозорные. Их снимем, следом другие придут. Боюсь, кончилась наша мирная житуха. Так что собирайся, Егорка, в поход. Уйдем в горы не сегодня, так завтра.

— Надолго?

— Путь неблизкий, дня три встанет в один конец.

— А эти как же? За собой потянем?

— Зачем за собой? Ночью сходите за ними с Гиреем. Справишься?

— Если их двое, справлюсь.

— А коли больше? — подначил Жакин. — Да плюс баба, на кою ты клюнул. Ничего не скажу, маруха аппетитная.

— Справлюсь и с тремя, — сказал Егорка.

…Один угодил в кабанью яму, пес его туда загнал. Гирей хорошо знал маневр. Сперва колесил по буеракам, выл, лаял, изображал атаку, умело подводил к нужному месту. Человек, к непролазным потемкам непривыкший, тоже рычал, оборонялся, махал ножом во все стороны, не выдержал, пальнул пару раз наугад, на звук, но где там попасть в крадущуюся по следу собаку-волка. Так и добрались потихоньку до ямины, куда незнакомец сверзился с грозными проклятиями. Егорка увлекся погоней и прозевал второго бандюгу. Тот, видно, был поопытнее дружка, умно шел краем охоты, даже веток не ломал, и выждал момент, когда Егорка, забыв уроки Жакина, выпрямился во весь рост на светлой от луны полянке. Уж больно ему хотелось подоспеть к кабаньей ловушке.

Мужчина прыгнул сзади из кустов, и если бы не реакция Егорки, успевшего качнуться в сторону, клинок точно вонзился бы ему в шею, а так — лишь полоснул по левому плечу. Егорка, крякнув, сбросил с себя тяжелую тушу, но и сам припал на колено. В свете луны нападающий показался ему огромным, как ожившее дерево, и вместо башки у него вроде надвинут пенек с сучьями. Позже выяснилось, что налетчик спасался от мошкары солдатской шапкой-ушанкой.

Поднялись одновременно, и Егорка предупредил:

— Брось нож, дяденька. Поранишься впотьмах.

Хриплым голосом бандит ответил:

— Я тебя, сучонок, аккуратно разрежу на ленточки. Куда ты теперь денешься.

Он не шутил, и впервые в жизни изведал Егорка веселый азарт боя. Он не сдрейфил, не сомлел, а испытал пьянящее чувство, будто в легкие хлынул чистый кислород. В ту ночь он поверил, что, как и Жакин, как и матушкин сожитель Мышкин, родился воином, а не бледной спирохетой. С такой верой жить проще.

Бандит шел враскачку, делал пасы, пригибался, как для прыжков, и видно было, что драчун матерый, но учился в подворотнях; движениям не хватало гармонии космических струй, к чему приноравливал Егорку старый учитель, познавший науку боя от великих единоборцев. У Егорки на поясе тоже болтался тесак, прекрасное оружие с длинным лезвием, но он решил воспользоваться им лишь в крайнем случае.

Он отступал, стараясь не споткнуться. На ногах кроссовки с толстой подошвой — удобная обувь, не стесняющая ступню.

— Не убежишь, — прохрипел бандюга, — куда тебе бежать.

Егорка сделал вид, что оступился, и противник воспользовался этим, чтобы нанести удар. Егорка не надеялся, что все получится так просто. Подставил примитивный кистевой блок, отпрыгнул и, крутнувшись вбок, обретя упор, засветил пяткой бандиту в ухо. Но несильно, предостерегающе, дабы не потерять равновесия. Нож — в любых руках нож, и лучше на него не нарываться. Противник тряхнул головой, взревел и, обуянный злобой, попер напролом, чем поставил себя в крайне уязвимое положение. Егорка ушел вправо, сделал быструю подсечку и вдогонку приложил подошву к упругому заду. Громила растянулся во мху носом в землю и встать не успел. Как три гвоздя, вколотил ему Егорка кулак в затылок, вышиб сознание минимум на час.

Даже дыхание не сбил. Забрал нож из ослабевшей пятерни и, усевшись на спину поверженному, связал ему руки за спиной рыбацким узлом, использовав веревочный конец, прихваченный из дома именно для этой цели. Обыскал и обнаружил пистолет в кобуре под мышкой.

На поляну, подобно черной молнии, выметнулся Гирей. Понюхал лежащего, поворчал для порядка.

— Не скоморошничай, — сказал Егорка. — Видишь же, что в отключке. Пойдем, твоего посмотрим, а этот пусть пока отдохнет.

Поспели к кабаньей яме вовремя: невольник как-то вскарабкался и уже голова торчала наружу серой кубышкой. Егорка шарахнул раскрытой ладонью, вниз обвалил бедолагу. Посветил фонариком: копошится и пистолем целит — бах! бах! — мимо уха. Егорка крикнул:

— Хватит палить! Кидай сюда пушку!

— Х… тебе, падла! — нелюбезно в ответ.

— Считаю до трех — и бросаю гранату. Раз! Два!..

Упал под ноги черный брусок, не захотел судьбу испытывать чужак.

Егорка опустил в яму оглобину, вытянул узника на волю. Вдвоем с Гиреем отконвоировали его к товарищу. Егорка распорядился:

— Подымай на горбину и неси.

Пленник, нестарый, коренастый мужчина, злобно возразил:

— Как я его подыму? В нем семь пудов.

— Тогда за ноги волоки.

После недолгих препирательств, вслушавшись в собачий рык, бандюга подчинился. Так и потянулись через лес обозом: Гирей сзади, Егорка сбоку, а посередине двое гостей, непонятно, кто кого тащит. Смех и грех.

Побившись тыквой по пням, спящий очухался, подал голос, и остаток пути бандиты топали в четыре ноги, обнявшись, как братья. Егорка радовался: Жакин похвалит.

Уже на подходе к сторожке Гирей навострил уши, напружинил холку. Покосился на рябиновые заросли. Егорка сел на землю, окликнул:

— Эй, не прячься, выходи! Это ты, что ли, Ирина?

Женский голос отозвался:

— Отпусти их! У меня пистолет, и ты на мушке. Я не промахнусь.

— Промахнешься, пес тебя разорвет. Лучше выйди на свет, поговорим.

Женская фигура отделилась от рябиновых кустов. В вытянутых руках действительно пистолет. И стоит уверенно, упорно. Гирей нервничал, поскуливал, в недоумении оглядывался на Егорку.

— Отпусти их, — повторила Ирина. — Разойдемся миром. Не хочу твоей смерти, мальчик.

Как все красивые женщины, она была слишком высокого мнения о себе. И вдобавок бесстрашная. Или чумная.

— И я не хочу твоей, — искренне сказал Егорка. — У тебя никаких шансов. У меня ведь целых две пушки. Даже если случайно попадешь, я перестреляю вас всех, неужели непонятно?

Длинная перекличка звучала дико в ночном лесу.