— Считай, повезло тебе… Что с тебя сняли — наша добыча, радуйся, что живой осталась. А могли бы на мясо дикарям с нижних ярусов продать… Бывай, не кашляй… Привет своему Филину передавай…

Миг — и на узкой улице, заваленной хламом, осталась лишь испуганная одинокая девушка, да холодный ветер, сквозивший вдоль грязных стен…

Усталая от жизни женщина с мятым лицом, больше похожим на засохшую картофелину, сипло дышала в корявую телефонную трубку, забивая хрипом сморщенных легких шумы на линии:

— Нет, не видели ее. Говорю же — не видели! Твоего соглядатая грохнули, и ушли… Откуда я знаю, куда? Девку где-то в доках потеряли, найти не могут. Может, ее уже давно с пирсов сбросили, или куда уволокли… Бегают по всей округе, шпану давят без сожаления. Нашли каких-то знакомцев, те голытьбу по всем щелям разогнали. Только и слышно, что за рыжую обещают ящиком чужой тушенки расплатиться. А за тушенку у нас семью продадут, да еще соседей в придачу…

Откашлявшись, женщина выслушала визгливый голос, пробившийся из неизведанных далей и захихикала:

— Тебе надо было меньше пистолетом махать и стрелять по блатным, идиот. Подошел бы с уважением, тебе бы чужаков сдали еще до того, как паром причалил. Так нет, надо было себя показать, изобазить невесть что… Не они, не глухая!.. Доигрался, а угомониться не хочешь… Только парней зазря теряешь. Это же надо — днем, в порту — и топтуна грохнули, будто так и надо… Нет, не пойду за ними, я не совсем сдурела. Да и чего там ходить — рыжей все равно нет… Откуда я знаю!..

Подождав, когда из отодвинутой трубки перестанут доноситься рассерженные вопли, обитательница припортовых трущоб повторила, с трудом переводя дух:

— Я для тебя узнала, куда они собрались. Слышали люди, как про Корабельную станцию болтали. Оттуда экспрессы на север уходят. Если чудо случится и дурочку найдут — там перехватишь. А не найдут, то и тебе не повезет. Ты здесь человек чужой, связями обрасти не успел. Вот и кусай теперь локти… Все, я тебе долги отработала, еще раз с просьбой сунешься — и тебя похороним, понял? Ну, если только деньгами разживешься, тогда заходи. Хотя, откуда у тебя деньги, рвань бродяжья. Понты одни, да наглость глупая…

Иссушенная тяжелой работой рука устало повесила трубку, оборвав поток ругани. Можно было идти домой, этот долг женщина вернула с лихвой. Если у чужака найдется хоть крупица мозгов — сможет воспользоваться информацией. Нет — его проблемы…

Испуганная девочка брела бесконечными коридорами, темными переулками, ковыляла через скрипучие металлические мостики, ржавыми горбами переброшенные через бездонные бетонные пропасти, расчертившие бесконечный город на одномордые куски. Грязь, куски тряпья, пронизывающий ветер и редкие прохожие на встречу. Гамм показывал свою истинную натуру — огромного мегаполиса, равнодушно пожиравшего живое содержимое рабочих кварталов. И с тем же холодным равнодушием ждал, когда окончательно потеряет силы и сгинет крохотная букашка, заблудившаяся в бесконечных лабиринтах нищих кварталов.

Уткнувшись в очередной тупик, Настя развернулась и побрела обратно. Но выход перегородили иссушенные голодом дети — бесполые создания в грязных набедренных повязках. Мимо сотен им подобным девушка прошла за эти часы. Сотни и сотни, кто лежал по углам, тащил нехитрый скарб по избитым мостовым, ковырялся в мусоре. Те, кто уже не мог больше работать на бесчисленных фабриках и мастерских, разгружать вагонетки с углем и ворочать неподъемные грузы. «Балласт», выброшенный на улицы без сожаления. Потерявшие с рождения надежду дети, изгнанные из семей за ненадобностью.

Стая атаковала молча, без попытки завязать разговор. Зачем? Вот чужак, у него есть одежда, обувь. Может, что-то найдется в карманах. Законная добыча на их территории. Добыча, загнанная в угол, с ужасом в глазах и криком ужаса, потерявшемся в вечном шуме города.

Но пройденные коридоры все же изменили бывшую рыжеволосую хохотушку. И пусть Насте было еще далеко до перерождения в подобие Филина, но умирать просто так она не желала. Пусть не было сил драться за свою жизнь, но страх дал силы бежать, прятаться в любую щель, куда можно было протиснуться. Ниже и ниже, в катакомбы опорных столбов и чужих клетушек, набитых пыльными горшками и гниющими тряпками. Туда, где не бывал солнечный свет с момента начала строительства квартала. Туда, где даже крысы появлялись раз в сто лет, удирая от потоков воды после ливня.

Ругаясь, свистя сбитым дыханием, Настя дралась, отрывая от себя крохотные руки, пиналась, кусалась и ползла, протискивалась все дальше и дальше. Канализация, или водосток — какая разница? Лишь подальше от этих беспощадных белых лиц, перекошенных ненавистью. Дальше от занесенных для удара заточек. Дальше от смерти, равнодушно ткнувшей пальцем в ее сторону. С каждым новым поворотом трубы, с каждым новым коллектором и подвалом число преследователей все уменьшалось. И в итоге за ноги цеплялся лишь один, самый упрямый и настырный. Самый сильный, жестокий и беспощадный. Кто вцепился в лодыжки подобно клещу, мечтая дотянуться до чужого горла и порвать его. Настоящий горожанин, с боем добывающий право прожить еще один день.

Понимая, что страх заканчивается, а вместе с ним уходят и последние силы, девушка сдернула с руки наборный браслет из биссера, и половинки Т-образного замка удобно легли в ладони. Один из подарков Типтопыча, любителя подобных «фенечек»: украшение-удавка, средство для ведения бесшумной войны. Резко поджав ноги, Настя подтянула к себе преследователя и набросила леску на чужую шею. Два зверя в облике человека покатились по грязи, сцепившись в один клубок. Хрипы, судорожные удары и молотящие воздух ноги. И тяжелое молодое тело, навалившееся сверху. Боль в горле, затмевающая сияющие прыгающие искры в глазах. И жаркий шепот в перемешку со слезами, льющимися из глаз:

— Хватит, ну хватит уже!.. Слышишь?.. Хватит… Все…

Больше похожая на бомжа девушки плакала, прижав к себе почти невесомое тело, изломанной куклой затихшее в чужих объятиях. Маленький мальчик, не успевший вырасти во взрослого волка. Еще одна тень, которая станет приходить бессонными ночами, чтобы встать за спиной с немым укором в бездонных глазах…

Заскрипел нанесенный ветром мелкий песок, и рядом материализовался пацаненок лет пяти, крохотная копия похожих друг на друга детей чужого города. А может и старше — не определить возраст у местных белесых доходяг.

— Это тебя в порту ищут? Ты с Филином пришла?.. Крутой дядька твой Филин, серьезных людей подключил. Жратву обещает, много… Можно целый месяц пировать… Или два…

Покосившись на убитого, незнакомец шмыгнул носом и с сомнением в голосе закончил:

— Если хочешь, я тебя проведу… Только ты слово дай, что мне хоть что-нибудь Филин отдаст. А то на верху просто все вопросы решают — из дымокура бахнут, и все, с пулей в башке за стену, крыс кормить… Даешь слово?

— Ты веришь в данное слово? — просипела в ответ девушка, медленно встав с покрытой толстым слоем гари мостовой. Когда-то рыжие волосы превратились от грязи в бурые пакли, сбитые в один ком. Гостью Гамма шатало, приходилось держаться за стену. Но одно сходство можно было найти с мертвым мальчиком у ног Насти — глаза. Пустые и равнодушные к окружающему миру. Отражение убитой души.

— Твоему слову поверю, — озаботился предстоящим походом крохотный проводник. — Пойдем тогда. А то скоро стемнеет, нас в чужих кварталах прибьют… Ну, шевели ногами, жрать хочется. А до Филина еще топать и топать…

В «Богадельню» чужие не ходили. Богатые купцы не рисковали соваться в старый квартал за портом, резонно опасаясь за свою жизнь, а бедных суетливых хитрованов с биржи и блошиного рынка давно отвадили запредельные цены на выпивку и щедрые закуски. Так и сложилось уже десятилетия назад, что под высокими сводами бывшего монастыря собирались лихие люди, крепко державшие злодейку-судьбу за бороду. Те, кто легко отнимал чужие жизни, отчаянно рисковал своей и без оглядки на завтра сыпал золото, добытое с боем в небесах и на выжженной до черноты земле. Те, кто раскрасил имя народ «Дымокуры» совсем в другие цвета, больше полагаясь на пороховой дым из пистолетов, чем на угольную копоть над трубами летающих кораблей.