– А я-то думал, кто ж это костер в дозоре палит! А это наши драгуны греются! Хоть кашу сварили и то ладно…

Один из драгун расплылся в улыбке:

– Ладно скалиться, ты руки-то опусти!

Эта команда понравилась Ивану больше первой, а потому он охотно подчинился и сел на поваленное дерево. Затем покопался в сумке, достал свернутую в трубочку бумагу и протянул улыбчивому драгуну со словами:

– Приказывают нам встретить карету. От реки сопроводить до самой столицы. Вопросов не задавать, внутрь не заглядывать. Это тайный посланник, вроде.

Тот повертел приказ в руках и протянул товарищу. Второй драгун осмотрел письмо, но, видимо, грамота не была его сильной стороной, он погладил роскошный ус и сказал:

– Тайный – значит, тайный!

Долгие годы солдатской службы приучили его к мысли, что приказы начальства и обсуждать нечего – все равно сполнять придется.

Придворный художник Таннауэр, быть может, и хотел польстить графу Петру Толстому, но портрет его работы недалек был от оригинала. Несмотря на почтенный возраст, а Толстому на портрете уже за 70, на нем изображен отнюдь не старец, согбенный судьбой. Кафтан и парик по последней моде выдают в нем щеголя. А взгляд каков! Ироничный, с прищуром. И лицо умное, волевое. Брови вразлет, тяжелый подбородок и тонкие, плотно сжатые губы. Посмотришь, и сразу видно, что перед тобой вельможа с живым умом, не лишенный, однако, и пороков в духе своего века. Ходил про графа анекдот, будто сам Петр так отрекомендовал его: «Человек очень способный, но когда имеешь с ним дело, то нужно держать камень в кармане, чтобы выбить ему зубы, если он захочет кусаться». А «кусал» Толстой изощренно и наверняка. Не зря от него ведет Русь-матушка историю тайного политического сыска. И хотя руководил Петр Андреевич Тайной канцелярией не единолично, а стоял во главе коллегии, все же его подпись почти на всех документах значилась первой. И только Толстой имел право доклада Петру о делах своего ведомства.

Петр Андреевич начинал поздно. В 52 года был послан царем в Венецию изучать военно-морское дело. Но флотским офицером так и не стал, его ждало дипломатическое поприще. Особо отличился граф в истории с наследником. Это он сумел, избежав дипломатического конфликта, уговорить беглого царевича вернуться из Австрии в родные пенаты. Алексей Петрович был осторожен, никому не доверял, а Толстому поверил, ведь тот обещал ему отцовское прощение. Доверчивость стоила наследнику жизни, а Толстой получил щедрые земельные пожалования и стал действительным тайным советником «за показанную так великую службу не токмо ко мне, – говорилось в царском указе, – но паче ко всему отечеству в привезении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества».

И в нашем романе сей персонаж сыграет не последнюю роль.

– Ну что же наш масон? Заговорил? – обратился Петр Андреевич Толстой к Ушакову.

Ничто в его фигуре не выдавало заинтересованности: он стоял у решетчатого окна и кормил попугая в клетке. Но Ушаков знал, насколько важна для Толстого сия информация, а потому поспешил с ответом:

– Да, Ваше сиятельство! Думаю, что князь ждет тайных гостей. Генерал масонского Ордена обещал поддержку Папы и всех европейских держав, если Меншиков станет регентом.

Он так и знал, что этот торгаш предаст его при первом же случае! В споре о престолонаследии Толстой с Меншиковым оказались по одну сторону. Благодаря их усилиям Екатерине удалось удержать власть. И вот только поманили этого корыстолюбца заморские гости, как он уже спешит обойти своих же сподвижников. Да не по зубам пища!

– Знать, не зря тогда царь выхлопотал Алексашке титул князя Римской империи, – произнес Толстой.

– Если с наследником что случится. – наступил на мозоль Ушаков.

– То ему до короны рукой подать! – прошипел Толстой в возмущении. Ушаков словно читал мысли, которые Петр Андреевич до поры до времени желал оставить при себе. – Что-то еще? – спросил он, справившись с возмущением.

Ушаков сделал вид, что эмоции Толстого остались им не замеченными. Да и не об этом сейчас речь. В руках Андрея Ивановича оказалась куда более ценная информация, о которой не ведали ни Меншиков, ни Толстой. И он поспешил поделиться догадкой:

– Одним из важных масонов в России был некто Фалинелли, итальянский посол в России.

Толстой продолжал думать о своем.

– Он же умер. – сказал он весомо, давая понять Ушакову, что сей персонаж ему знаком.

Ушаков пропустил возражение графа мимо ушей и продолжал:

– После смерти его дела принял сын. Еще при царе Петре он сосредоточил значительные средства в России. Меншиков вряд ли знает об этом, а вот эмиссары Ордена, скорее всего, интересуются деньгами Фалинелли. Думаю, регентство, одобрение Папы – это так, удобная ширма.

Толстой покрутил крышку чернильницы, взятую со стола:

«Ах, вот оно что! Александр Данилович вздумали со мной в кошки-мышки играть. Хорошо, поиграем! Только сначала определимся, кто из нас мышка».

– Забавно, – улыбнулся Толстой. – Давай-ка сделаем их тайный приезд явным. А там посмотрим.

Они выехали с заставы вечером того же дня. Да и чего медлить? Медлить ни к чему – поручение уж больно безотлагательное. Передохнуть Самойлов толком не успел, вследствие чего и настроение у него было не ахти. Да и шутки, которые то и дело отпускал в его адрес Вожжов, самочувствия не улучшали. Иван старался скрыть раздражение. Несмотря на то что роль старшего в отряде выпала ему, главенством своим он не бравировал и сохранял спокойную уверенность. Вожжов же воспринял молчание молодого драгуна как слабину и болтал не переставая.

– Вот сколько служу, – сокрушался он, многозначительно глядя на Маслова, – меня ни разу наш капитан Линц старшим не назначал!

– Ну какой смысл тебя назначать старшим? – усмехнулся Маслов. – С твоими-то усами?

– Чего? – воззрился на Маслова озадаченный Вожжов.

Он никак не ожидал такого подвоха со стороны старого товарища.

Но того пробрало:

– Тебя как увидят – в первого и пальнут!

– Почему? – Вожжов в возмущении даже приостановил лошадь.

– Да такие усы только у главного в отряде могут быть, – весомо пояснил Маслов.

Самойлов, ехавший чуть впереди, улыбнулся.

– А? – снова переспросил озадаченный Василий.

– Ага! – передразнил его Маслов и, указав рукой, сказал: – Вот и поезжай впереди!

Вожжов отмахнулся:

– А ну тебя!

Неподалеку тем временем показался мост через болотистую речку. Самойлов остановил отряд. Спешившись, он оставил новых своих друзей с лошадьми, а сам подошел к дороге и присел. Разглядывая следы, Иван словно обряд какой совершал: провел рукой по земле, погладил траву на колее, потом поднес руку к лицу и принюхался. Бывалый Вожжов, глядя на необстрелянного юнца, снова не смог удержаться от шутки.

– Как ты думаешь, – спросил он у Маслова, оскалившись в улыбке, – он запах чует, как собака?

– А кто его знает. Может, и чует. – Маслов не был настроен столь иронично. Он видел, что Иван, несмотря на незрелость, и лес чувствует, и следы читать умеет. – Знаю, что пока он ни разу не ошибся.

И словно в подтверждение его слов Самойлов выпрямился и размеренно произнес:

– Похоже, карета еще не проехала.

– Ты это как, на нюх решил? – все еще пытаясь держать марку, усмехнулся Василий.

– Нет, на ощупь, – в тон ему ответил Иван.

– Никогда не понимал, как люди лошадиное дерьмо трогают.

– Тихо! – цыкнул на товарища Маслов, услышав чей-то крик. – Слышите?

Все застыли в напряжении. Из лесной чащи вновь донесся чей-то возглас. И в тот же самый миг раздался слегка приглушенный выстрел.