Ленка рассказала, что Фею вместе с родителями взорвали:

– Помнишь, темные силы дома в Москве крушили? Фея на Каширке жила. Даже родная бабушка тело не смогла опознать. Методом исключения – по зубам, по всякой другой требухе – вывели, что это она.

На Ленкины глаза привычно навернулись слезы.

Кораблеву показалось – роковой взрыв прозвучал только что. Теперь нужно бежать к пепелищу – в надежде спасти, отыскать, укрепить память о своей любви, о поверженных в прах жизнях.

Саня попрощался и сразу включил запись на диктофоне, которую он сделал во время первой встречи.

Забавой шизофреника казались его фразы в потрескивающих паузах пустоты и молчания. Саня разговаривал сам с собой – ответов девушки он так и не услышал. Его слова точно соответствовали исчезнувшим репликам Феи, прозвучавшим в тот день на Пушкинской площади.

Кораблев помнил каждую из них.

Неделю он пил. Потом съездил в Таиланд.

Вернулся с еще более разросшейся раной в груди. Бросив чемоданы в коридоре, протопал в свою холостяцкую спальню (Фея ни разу не согласилась поехать к нему), нашел ручку, бумажку и написал:

Вложил в конверт и, не переодеваясь, поехал к дому, где он месяц назад почти каждую ночь проводил на потертой кушетке в объятиях Феи.

Вышагивая между первым и вторым этажами, он мучительно соображал, как действовать дальше. Отчаявшись, плюнул и решил еще раз напиться. Напоследок, словно прощаясь навсегда, прижал руку к почтовому ящику и по инерции заглянул в прорезь.

Письма не было.

Никто не входил и не выходил из подъезда.

Accept: «Breaking Up Again»

– Ты борзеешь, Ромео. Я знаю, у тебя титановые яйца, но это не значит, что ты можешь кидать людей. Твои гинекологические гарнитуры оплачены только на треть.

– Мне плевать, Кирюш. Ты все равно сможешь сделать на них деньги. Слышал про рост рождаемости?

– Какие деньги в наше тяжелое время? Этот швейцарский неликвид уже никому не нужен.

– Кирюш, не гони. Я уверен, ты протащил оборудование через все границы и кордоны, никому не помазав лапки. И стоило оно тебе далеко не сто кусков…

– Это тебя совершенно не касается. Отправь свои прокурорские телеги папе и маме.

– Ты же знаешь, тля, что ни папы, ни мамы у меня давно нет.

Саня включил громкую связь и, пока на другом конце провода гневно дышали, переваривая оскорбление, раздумывая, включать или нет дикого отморозка, спокойно налил сливки в свой черный-пречерный, сладкий-пресладкий чай.

– Думаешь, времена суровые и кровавые ушли безвозвратно? Ошибаешься. За беспредел тебя и сейчас легко на ножи поставят.

– Мне накакать, Кирюш. Я с радостью готов давить любого гада. Даже тебя. Если раньше мне было параллельно, то теперь у меня убеждения и активная гражданская позиция. Общественная палата, независимость СМИ, Россия Единая и очень Справедливая… Все свободны. Сволочи по определению должны деньги честным людям.

– Это ты – честный? – ерепенился Кирюха.

– Это я, – ответил Саня, уселся напротив стеклянной стены, открывающей вид на Москву с птичьего полета, и отхлебнул восхитительно вкусный чай. Ничто, кроме Феи, чая и солнца, опускающегося в отравленные недра столицы, его не беспокоило.

На последние деньги он снял пентхаус в «Воробьевых горах» и теперь наслаждался огромной, почти безжизненной высотой своего последнего места обитания.

– Ты зачем Косого обидел? – не унимался Кирилл. – Он же не наезжал, а по делу тебе сообщил о нестыковочке в наших с тобой расчетах.

– Да, да. Он много и нудно говорил о деньгах. Громко. Неприятно. Твой Косой очень любит деньги. Он неправ, Кирюш. Я от такой неправильной любви начинаю немножечко волноваться. В следующий раз посылай кого-нибудь поубедительней. Я любому тугодуму докажу, что деньги – тлен, не достойный менять бесценное содержимое моей судьбы.

– У тебя совсем крыша съехала от здорового образа жизни. В общем, слушай мое последнее предупреждение: если ты до завтра…

– Не хочу слушать. Попробуй вообразить еще раз. Я никого и ничего не боюсь. Я одержим правдой. Правда – элементарна. Мир катится в тартарары из-за гнид вроде тебя. Мир безобразен из-за денег. Мир несовершенен из-за того, что пропадают люди. Я готов перед каждым ответить за этот базар. И еще я чертовски влюблен. Эту любовь ни переболеть, ни выбросить из головы, ни заглушить наркотиками или биологически активными добавками. Ты веришь в такую любовь, Кирюш?

– Я верю, что ты грузишь меня прошлогодней ботвой.

– Вот видишь, ты так ничего и не понял. Может, финальная строчка нашей с тобой беседы просочится в твой мозг, воспаленный потоками черного нала. Я влюблен до кровавых мальчиков в глазах. Я готов есть стекло и перегрызать железные прутья, чтобы найти ее. Но это невозможно на этом празднике жизни. Ты спросишь – почему? Я тебе отвечу. Таким обсосам, как мы с тобой, не понять механизмов жизни и смерти, которые даруют нас появлением людей или наказывают их уходом… – Далее Саня вывел неожиданное заключение: – Поэтому, когда твои подонки нарисуются на горизонте, я буду стрелять без предупреждения. И – на поражение. Надеюсь, ты сделаешь одолжение и попросишь их об ответной любезности.

Кораблев выключил трубку и допил чай, любуясь закатом над Москвой.

Потом пошел и проделал операцию, которую выполнял каждый вечер. Набрал в поисковике «Фея». Результат – полтора миллиона страниц! До утра он барахтался в море слов о пансионатах, свадебных салонах и детских сказках.

Слово «Фея» – как глоток воздуха тонущему. Выплывал и нырял снова.

Кораблев всегда был скор на клятвы. В это утро Саня решил любой ценой найти девушку. В отличие от других обещаний, это он выполнил. Стоимостью стала его жизнь – ровным счетом пустяки, когда любишь.

12.00

Vanessa Mae: «Storm»

– Эй, пацан, долго здесь крутишься? – Фее пришлось сощурить глаза, чтобы придать лицу недостающей уверенности. – И чё, бля?

Несмотря на вызывающий тон, мальчик смотрел доброжелательно – беззлобная ухмылка, плохо скрываемая заинтересованность, усердные фрикции на сгнившей скамейке.

– Ты, бля, свои грязные, бля, междометия, бля, забудь, бля. – Фея надеялась задавить собеседника своим недюжинным интеллектом, продемонстрировать который выпало таинственному слову «междометия».

Сработало.

– Ладно, не пыхти, проехали, – с показной ленцой процедил пацан, ожидая повторения вопроса.

– Посмотрим, имбецил, далеко ли…

Для окончательного триумфа девушка задействовала еще одно слово, которое наверняка отсутствовало в словаре очаковских аборигенов. Малый, действительно, на диагноз не обиделся. Лишь глаза подозрительно, но растерянно моргнули.

«Чует, что не комплиментами потчую. Господи, как все криво, как все неправильно…» – устало подумала Фея. Презрительно бросила:

– Давно здесь растешь? – Дернула носом в сторону покосившейся скамейки, на которой раскачивался малолетка, безжалостно сокращая ее последние дни.