Энкарнасьон вернулась домой совершенно без сил, но, не желая тревожить мужа, устроилась в гостиной порукодельничать.

Мануэль сел возле нее, наслаждаясь семейным покоем, который любил сам и которого от души желал своим дочерям.

— Пойди в спальню к девочкам, принеси мне еще красных ниток, они в корзинке у Марии, — попросила жена.

Мануэль охотно исполнил просьбу Энкарнасьон. Но как все мужчины, он не очень-то разбирался в женском рукоделии. И пока искал нужные нитки, взгляд его упал на листок бумаги. Мануэль случайно прочитал два слова, а затем дочитал письмо до конца:

«Меня волнует воспоминание о горячем блеске твоих глубоких глаз, о твоей шелковистой нежной коже, о мягкой волне волос… Любовь моя, ангел мой, ты царишь в моем сердце. Мария, Мария — солнце на моем небосводе, я повторяю твое имя и счастлив этим…»

Мануэль вернулся в гостиную потрясенный: его дочь, невеста достойнейшего Гонсало Линча, получает любовные письма от какого-то сержанта по имени Энрике Муньис и считает это в порядке вещей?

Он вспомнил молодого человека, которого то и дело встречал у ворот своего дома и на которого не обращал ни малейшего внимания. А следовало бы обратить! Нужно немедленно отправиться к генералу, начальнику гарнизона, узнать, кто такой этот сержант Муньис, и немедленно призвать его к порядку. Жену он беспокоить не стал. С Марией решил поговорить позже, после того как соберет сведения о молодом человеке.

Вечер они с Энкарнасьон провели спокойно, в разговорах о домашних делах, но ночью Мануэль никак не мог заснуть. Не спала и Энкарнасьон. Оба чувствовали, что спать им не дает беспокойство, но не хотели им делиться друг с другом.

Недаром гласит народная мудрость, что «на ловца и зверь бежит». На другой день дону Мануэлю доложили, что сержант Фермин Менендес просит принять его.

Дон Мануэль увидел перед собой плотного курчавого молодого человека в офицерской форме.

— Я пришел, чтобы отвести от вашего дома ужасное несчастье, — начал незнакомец.

— Я не совсем понимаю вас, объяснитесь, — сдержанно проговорил дон Мануэль.

— Речь идет о счастье вашей дочери. Она может оказаться в руках бесчестного соблазнителя, который играет девичьими сердцами. Зовут его Энрике Муньис. Несколько лет назад он разрушил мою помолвку с девушкой из богатой и почтенной семьи. Влюбил ее в себя, а потом исчез. Он разрушил и ее жизнь, и мою.

Дон Мануэль пришел в страшную ярость: неужели по городу уже поползли порочащие его дочь слухи? Неужели Мария, всегда такая благоразумная, позволила лечь тени на достойное имя Оласаблей и поставила под угрозу свою помолвку? Как они будут выглядеть в глазах почтенных Линчей? Эти и многие другие вопросы вихрем пронеслись в голове дона Мануэля.

— Я не знаю, на каком основании вы так заботитесь о моей дочери? — холодно осведомился он, не скрывая, что вмешательство посторонних людей в его семейные дела ему крайне неприятно.

— Я собственными глазами видел Муньиса около вашего дома. Весь город восхищается вашими дочерьми, так что неудивительно, если они привлекли внимание этого негодяя. Любая из них по неопытности может пасть его жертвой. Если я нарушил какие-то правила, предупреждая вас об опасности, прошу прощения, но я всего-навсего солдат и привык действовать, а не размышлять.

Дон Мануэль смягчился: судя по всему, дело зашло не так уж далеко, и теперь уже, благодарение Господу, и не зайдет.

— Ваши чувства делают вам честь, — столь же холодно сказал он, — но поверьте, что родители и воспитание — достаточная защита для моих дочерей. Тем не менее я благодарю вас.

Менендес почтительно откланялся и исчез.

Что ж, половина дела была ясна. Дон Мануэль не сомневался в правдивости слов офицера относительно молодого негодяя, который посмел ухаживать за его дочерью. Но Мария? Почему она не пришла к отцу? Почему не разорвала записку, если не ставит ни в грош домогательства наглеца? А если он сумел взволновать ее сердце, то почему она молчит? Он доверял своей дочери, не сомневался в ее правдивости, и тем непонятнее было для него ее молчание.

В Марии Дон Мануэль не ошибся. Дочь пришла к нему, и по лицу ее было видно, что Она приготовилась к долгому и трудному разговору.

— Папочка, — начала она, — ты не можешь себе представить, как тяжело мне было все это время. Меня мучили сомнения и чувство вины. Я не хотела огорчать ни тебя, ни маму. Не собиралась нарушать данное слово, противиться твоему решению. Но любовь нахлынула на меня так внезапно! Я даже себе поначалу не признавалась, что это любовь. Но теперь говорю прямо и себе, и тебе: папа, я люблю Энрике Муньиса и буду любить его всю жизнь!

Глаза Марии светились, щеки пылали, и дон Мануэль с грустью видел, что его дочка и впрямь всерьез влюблена. Достойный Гонсало не разбудил ее сердца, разбудил его низкий бесчестный сердцеед. Как сочувствовал Мануэль своей девочке! Бедные неопытные создания! Как мотыльки летят они на блуждающий болотный огонь и гибнут. Хорошо, что его Мария под надежной защитой.

— Я верю в твое чувство, дочка, — произнес Мануэль, и глаза Марии засветились надеждой, — но это заставляет меня еще строже судить человека, который посмел смутить твой покой, позволил себе беззастенчиво ухаживать за тобой, зная, что ты обручена, который воровски искал с тобой встреч на улице, понимая, что на порог порядочного дома его не пустят!

Мария стояла будто пораженная громом — о ком это говорит отец? Об Энрике? Ее Энрике? Неужели можно вот так о нем судить?

А дон Мануэль продолжал:

— Не думай, что я пребывал в полном неведении относительно происходящего. Я навел справки о человеке по имени Энрике Муньис. Я знаю, откуда он приехал и чего добивается. Ты не первая женщина, Мария, с которой он затевает недостойную благородного человека игру.

— Нет, папа! Нет! Он — честный человек! И я люблю его! Никто и ничто не заставит меня его разлюбить! — из глубины сердца Марии вырвался этот крик, и дон Мануэль понял, что рассудку не сладить с разбушевавшейся стихией чувств.

— Я понял тебя, Мария, — сказал он, стараясь! сохранить спокойствие. — Прошу об одном: никаких безумств. Не торопись, подумай хорошенько, а заодно дай возможность подумать и мне.

— Да, папа, подумай! Уверяю тебя, Энрике Муньиса оклеветали!

— Хорошо, дочка, я подумаю и сообщу тебе свое решение. Рад, что мы с тобой по-прежнему откровенны.

Дон Мануэль и в самом деле был очень рад тому, что Мария во всем ему призналась, и думал он только о том, как помочь своей дочке позабыть негодяя, который мог принести ей неисчислимое количество бед. Он понимал, что судьба дочери в его руках, что от одного его слова зависит вся ее жизнь, и невольно медлил. Он ощущал груз ответственности и страшился его. Всегда его советчицей была жена, но на этот раз он не мог ее тревожить. Поэтому дон Мануэль поехал в монастырь к своему духовнику отцу Пиендо.

Умудренный жизнью монах выслушал взволнованного Мануэля, ободрил его и благословил его решение. Из монастыря дон Мануэль ехал с миром и покоем в душе. Мысленно проговаривал то, что скажет при встрече дочери.

Вызвав к себе Марию, он усадил ее, а сам, меряя шагами кабинет, неторопливо говорил:

— Ты была совсем крошкой, когда твой отец умер и оставил тебя на наше попечение. В его последний час я пообещал ему заботиться о тебе как о собственной дочери. И ты стала мне дочерью.

— Поэтому мне так важно знать, что же вы решили, папа! — воскликнула Мария. — Я должна знать ваше решение, что бы оно мне ни сулило!..

— Ты мужественный человек, Мария, и со временем поймешь меня. Больше ты с Муньисом не увидишься. Вот так я решил. Возможно, мое решение покажется тебе жестоким, но оно — единственно верное. Ты не знаешь, до чего низки, мелки и тщеславны бывают некоторые люди. Сорняки надо вырывать с корнем. Вот я и вырываю сорняк, чтобы он не истощил твое доброе и невинное сердце. Изгоняю из твоей жизни тень, которая не имела права ее омрачать! В ближайшее время ты поедешь с сестрой в поместье. В родном доме, среди полей, возле могилы родителей ты вновь обретешь покой. Мы продолжим наш разговор после твоего возвращения. Я уверен, к тому времени ты все поймешь.