Я посмотрела на правую руку, пытаясь отвлечься от прилива радости. Да, трудно было бы скрыть от себя, как мне его не хватало последние двенадцать часов.

Я чуть не прошептала имя моего кольца — не потому, что оно значит «Страж», а мне просто нравится его ощущение на языке. Кирилай. Как долгий нежный поцелуй. А еще мне дороги и искусство, и сила, которые вложили родные Вайля в этот золото-рубиновый шедевр, защищающий его душу. И мою жизнь.

Я повернула кольцо на пальце, а оно поймало свет и отразило его снова — в тысячу раз чище и яснее, чем был. Вот если бы я могла так же очистить свою жизнь — что-то последнее время она мне совершенно непонятна. Редко когда мне удается теперь прожить день, когда я о чем-то могу говорить с уверенностью. Может быть, я смогу наконец выяснить что-то конкретное о своем кольце. Даже если Вайль не сможет — или просто не захочет полностью объяснить мне, какие отношения оно символизирует.

Нет, основы мне известны. В мире Вамперов мы с ним считаемся в некотором смысле парой: он — схверамин, я — авхар. Это отношение регулируется определенными правилами, которых мне известна только часть. Он обязан рассказывать о своем прошлом все, что мне только захочется узнать. В ответ — в общем, не слабо: я должна гарантировать, что он не превратится в наглого диктатора, не возьмет власть в какой-нибудь малой стране и не поглотит ее соседей.

Но в этой нашей связи есть и более глубинные сложности, которые Вайль обещал мне со временем открыть. Потому что если выдать все сразу, объяснил он, у меня провода сгорят. Я так понимаю, что со сгоревшими проводами я ринулась бы в ближайший аэропорт, ворвалась в комнату отдыха пилотов и первому попавшемуся предложила бы все свои сбережения, чтобы вывез меня немедленно, желательно — вчера.

Но даже если бы у меня хватило трусости сбежать, я все равно вернулась бы, ибо нас соединяет нечто более долговечное и более сильное, чем рубин и золото: кровь. Однажды во Флориде и потом в Техасе эти полные, мягкие губы припали к моей коже, и в нее вонзились клыки. В первый раз я это сделала, чтобы он выжил. Второй раз — он дал мне возможность спасти миллионы жизней. Но более того: в эти моменты мы обрели связь такую глубинную и чистую, что даже никогда о ней не говорим, хотя признаем ее по умолчанию. Как будто слова способны ее осквернить.

От этих мыслей меня отвлек рассказ Кэма.

— Ну вот, не успел я подумать, что все вышло проще простого, как Дэйв подходит к главному помощнику Колдуна задать ему вопросы. Этот тип, Джах Ан, взрывается, как порох, и начинает орать на Дэйва, а тот стоит спокойный, как удав. Так что делает этот хмырь? Он увязан, как рождественский подарок, а вот его приятель Эдрис как-то вывернулся, и нам бы на него обратить внимание, но он ровненько сидит на стульчике. Ну или нам так кажется.

Кэм оглядел аудиторию, потянул паузу, нагнетая напряжение, и даже парни подались вперед, слушая.

— Джах Ан воет с пеной на губах, а Дэйв его так спокойно спрашивает, давно ли он работает на Колдуна, как тут на него налетает Эдрис. Вцепляется прямо в глотку. Мы его быстро оттаскиваем, но Дэйв держится обеими руками за горло, и руки все в крови, а сам он в отключке.

Кэм покачал головой, глаза затуманились воспоминанием, как это было страшно.

— К счастью, выяснилось, что кровь почти вся Эдриса — он сам себе запястья разодрал, вырываясь. А Дэйва он поцарапал ногтем случайно — я видал порезы и похуже. Существенно сильнее он пострадал от сдавливания — двое суток говорил с трудом. И таких спокойных сорока восьми часов у меня за всю службу не было.

Кэм засмеялся.

Благодарный смех слушателей тут же стих, когда в кухне появился Вайль. Я осталась сидеть, но только я: когда он открыл холодильник и вытащил пластиковый пакет с кровью, помещение очистилось, как в школе по пожарной тревоге. Под ропот извинений и постукивание тарелок на столе.

— Да вы не беспокойтесь, — сказала я вслед ребятам Дэйва, — посуду мы вымоем.

Понятно, что крутые парни из спецсил не боятся смотреть на кровь, вытекающую из тела. Но на втекающую? Это ж совсем другое дело.

Через пять минут после прихода Вайля моя команда оказалась предоставлена самой себе. Даже Дэйв вышел. Чувствует свою вину, что во время игры отсиделся? Может быть. Или, подсказала моя Проницательность — этакая спортивная дама с безупречным макияжем, среднестатистическая матушка двух-с-половиной девиц подростков, воображающих себя рок-звездами, ему просто мерзко от напоминания, кем и какой стала бы его Джесси, не проткни ты ее колом?

И вдруг я оказалась снова там, в том таунхаусе, где жили мы с Мэттом. Едва шевелясь, едва дыша через три дня после его смерти, я тащила собственные кости в кухню, потому что какой-то кретин никак не прекращал стучать. Проверив, что предохранитель на пистолете установлен, я включила свет. Распахнула дверь. И сделала большой шаг назад.

Ha пороге стояла Джесси.

«Впусти меня!» — взмолилась она, оглядываясь через плечо, будто за ней гонится какой-то ужас, страшнее ее самой.

«Нет».

«Жасмин, прошу тебя. На мне хотят эксперименты ставить! Проводить опыты и накачивать меня химией, будто я им морская свинка!»

Я верила каждому ее слову. Ее обратило гнездо Айдина Стрейта, а он очень любил свою жуткую науку.

«Уходи, Джесси. Не заставляй меня держать мое слово».

«Впусти меня!» — велела она, глядя мне в глаза.

До той битвы это могло подействовать. Но я переменилась. Во мне проснулась Чувствительность, и я была неподвластна гипнозу вампиров. Подняв модифицированный полицейский «вальтер», который переделал для меня Бергман, я нацелила его Джесси в сердце. Предохранитель был уже спущен. Я нажала волшебную кнопку. И всадила болт ей в грудь — точно. До самого последнего момента я смотрела ей в глаза, но так и не поняла, увидела ли я в них облегчение. Или только очень хотела его увидеть.

Я смотрела на зажатый в руке пистолет, пока дым от моей лучшей подруги, покойной жены моего брата, уносился в холодный ноябрьский воздух, и я сказала этому пистолету:

«Ничего не дал ты мне, кроме скорби».

Стук поставленной Вайлем кружки вернул меня к настоящему.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросил он. Я посмотрела на него внимательно:

— Задумалась, всегда ли правильно держать свое слово.

— Да.

Он ответил так быстро, что я опешила — будто я что-то подбросила и не успела поймать, как оно на меня свалилось.

— Да брось! — возразил Коул. — Не всегда.

— Всегда, — убежденно повторил Вайль. — Это одна из причин, Жасмин, по которым я сделал тебя своим авхаром. Обещание — это священные узы, которые нельзя разрывать.

— Говоришь, как третьеклассник, — сказал Бергман, поправляя очки, будто поверить не мог своим глазам.

Вайль издал раздраженный звук, свойственный только ему — будто пыхтение, но более мужественный.

— Вполне возможно. Потому что дети знают, насколько важная вещь — доверие. Только когда взрослые их предадут многократно, они перестают надеяться, что когда-нибудь найдется кто-то, его достойный.

Вот в такие минуты я Вайля больше всего и люблю. Могла бы положить подбородок на руки и часами смотреть на него во время разговора. Обычно я не вижу движения за этим каменным фасадом статуи — разве что глаза меняют цвет от вихря эмоций, которые, подозреваю, он удерживает в себе с трудом. Но бывает, что эта маска дает трещину, и я вижу, насколько он считает важным не только быть человеком, но и быть хорошим человеком. Понимаю, назидательно до тошноты, но этому типу почти триста лет. Имеет право.

— Так в чем дело? — спросил он меня.

— Не знаю. Я думаю… в общем, я рада, что ты именно так чувствуешь. Мне легче тогда вспоминать об обещании, которое когда-то сдержала.

— Хорошо. А теперь расскажи, что я пропустил за день. Мы втроем изложили ему события. Я закончила такой фразой:

— Что-то тут интересное происходит. Есть о чем подумать. Сборщики-зомби никого из нас пальцем не тронули, только мешались под ногами у других сборщиков. Есть ли у Колдуна причины нам помогать?