— Доверять себе… или мне? — парировал Раф. Янтарные глаза, оценивающе взглянувшие на Алану, казались отчужденными, такими же холодными, как и его голос, не выдававший боли, что причиняли ему произнесенные им слова.

— Тебе я доверяю больше, чем самой себе, — ответила Алана.

Голос настойчивый, почти взбешенный, глаза с тревогой изучают лицо Рафа.

— Тогда доверь мне решать, что лучше для нас, — сказал он. — Выйди за меня замуж.

Алана беспомощно покачала головой, не зная, как заставить Рафа понять ее.

— Ну и доверие, — сдавленно усмехнулся Раф.

— Я доверяю тебе!

— Да. Безусловно. — Он выдохнул нечто резкое в ответ. — Прекрасно, по крайней мере, теперь я знаю, сколько времени простояла ты сегодня около водопада. Достаточно долго, чтобы расслышать слова Стэна. Достаточно долго, чтобы поверить ему. Достаточно долго, чтобы убить мечту.

— Нет! — поспешно возразила Алана. — Я не верю Стэну. Ты не такой. Ты не мог убить Джека таким образом!

Смех Рафа прозвучал резко, почти грубо, раня Алану так же сильно, как и самого Рафа. Проклиная все на свете, он скатился с кровати и начал натягивать одежду.

Когда он схватил свою рубашку, из кармана на пол выпала губная гармошка. Отблески огня забегали по гладкой серебристой поверхности инструмента, заставили его сиять.

Он схватил губную гармошку, долго смотрел на нее, затем небрежно швырнул на кровать.

— Раф?

— Возьми ее. На память о мечте, — резко произнес Раф, поддав ногой ботинки. — Она мне больше не понадобится. И вообще ничего не понадобится.

Алана подняла губную гармошку, не понимая, не зная, что сказать, боясь вообще произнести хоть слово.

Но, когда Раф открыл входную дверь и собрался выйти в темноту, Алана рывком выбралась из постели, обвила его руками, стараясь удержать.

— Раф, я люблю тебя, — произнесла она в напряженные мышцы спины, прижимаясь к нему со всей силой.

— Может быть, и любишь. Может быть, поэтому ты забыла.

Раф хотел снова двинуться, но руки Аланы сжались сильнее, отказываясь отпустить его.

Боль, которая пришла с ее отказом выйти за него замуж, вопреки его самообладанию взбесила Рафа, неприятные ощущения требовали выхода. Он резко вырвался из рук Аланы и повернулся к ней лицом: в выражении лица неприкрытая боль… и гнев. Тем не менее, когда он заговорил, голос был сдержанным, лишенным жесткости.

— Я пытался быть таким, как ты хотела, мой цветочек. Я испробовал все, что только мог придумать, чтобы выманить тебя из изоляции. Я успокаивал тебя всеми доступными средствами. Но этого было недостаточно.

С каждым словом голос Рафа грубел, он терял контроль над собой. Видеть перед собой сейчас Алану, такую красивую, такую недосягаемую, и потерять ее вновь…

Раф издал резкий звук и закрыл глаза, чтобы не раздувать в отчаянии золу несбывшейся мечты.

— Я заботливо и осторожно раскидывал свои сети, расставлял ловушки, но этого оказалось недостаточно, чтобы заставить тебя полностью довериться мне, — продолжал Раф. — Наконец я использовал последнюю надежду — музыку. Я не играл на губной гармошке с того самого дня, когда узнал, что ты замужем. Я очень часто играл на ней для тебя, с помощью музыки я признавался тебе в любви, я не смог бы так выразить свои чувства словами. После того как ты вышла замуж за Джека, даже сама мысль о том, чтобы дотронуться до этой гармошки, выводила меня из себя.

— Рафаэль, — начала было Алана, но он продолжал свое.

— Для тебя музыка всегда имела огромное значение. Поэтому я и подобрал эту красивую, бессердечную губную гармошку и с ее помощью взывал к тебе, к твоим чувствам.

Слезы блестели на ресницах Аланы.

— Да.

— И ты пришла ко мне.

—Да.

— Ты пела вместе со мной.

— Это было впервые…

Но Раф продолжал говорить, и глаза были наполнены болью так же, как и его голос.

— Во время близости со мной ты превзошла саму себя, такого я не мог представить даже в мечтах, — говорил он. — Но и этого оказалось недостаточно, чтобы доверять мне. Тебе всегда будет чего-то недоставать.

— Неправда!

— Правда то, что ты можешь никогда не вспомнить, что же произошло на Разбитой Горе. И даже если ты вспомнишь… — Раф пожал плечами и не произнес больше ни слова. Слезы и отблески огня золотом омывали щеки Аланы. Руки потянулись к нему.

— Нет, — тихо произнес Раф. Он отступил, чтобы ее изящные руки не могли дотянуться до него.

— Однажды я сказал, что на моих крючках нет зазубрин, Алана. Я имел в виду эго. Я не могу больше вынести того, что причиняю тебе боль. Ты свободна.

Не веря услышанному, она застыла на месте, видела, как Раф поворачивается и уходит от нее, переходит из отблесков серебристого лунного света в густой черный полумрак, движется могущественно, словно ветер, оставляя ее одну с отголосками щемящей боли, ее боли.

И его.

— Рафаэ-лъ!..

Никто не ответил, даже эхо, оседлавшее ветер.

Долго стояла Алана в дверном проеме, пристально вглядываясь в лунный свет и темноту, не обращая внимания на холодный ветер, леденящий обнаженную кожу. Наконец судорожная дрожь вывела ее из оцепенения.

Она закрыла дверь и, спотыкаясь, вернулась в хижину. Трясущимися руками натянула на себя ночную сорочку, но пальцы слишком окоченели и не могли справиться с крошечными непослушными пуговицами. Она вспомнила длинные пальцы Рафа, расстегивающие пуговицы одну за другой, его губы, со страстью и любовью ласкающие ее тело.

Сдавленно всхлипывая, Алана схватила тяжелый халат Рафа. Из темно-синих складок выскочила губная гармошка и, блеснув, упала на пол. Алана долго смотрела, как отблески огня ласкают гравированную серебристую поверхность инструмента.

Затем наклонилась, подобрала губную гармошку и поглубже запрятала ее в теплый карман халата. Плотно закуталась в халат и села на краешек широкой каминной плиты, всматриваясь в чарующую пляску огня.

Но глаза ее видели лишь мглу, пришедшую на смену погасшему огню.

Постепенно рассвело. Алана почувствовала, что замерзла. Гранитная плита, на которой она сидела, была холодной. Она ощущала боль от соприкосновения с остывшим камнем.

Холод.

Камень,

Темень.

С отчаянно бьющимся сердцем Алана пыталась шевельнуться, но не могла. Она была прикована к месту холодом и воспоминаниями, вызванными леденящим прикосновением гранита.

— Раф…

Голос Аланы был хриплым, как будто она целую ночь тщетно звала на помощь, которая так и не подоспела.

Но не прошлую ночь.

Сквозь мглу взывала она о помощи около четырех недель назад, когда провела ночь на скалистом выступе недалеко от озера. Джека она в ту ночь не звала. Сейчас она вспомнила.

Она взывала к Рафу, снова и снова выкрикивая его имя, крики вырывались из самых глубин ее души, из любви к нему, которая была такой же частью ее существа, как и душа.

Джек смеялся.

Окоченевшая. Беспомощная. Пленница, прикованная к камню.

Унизительно было чувствовать себя такой беспомощной, осознавать, что за сжимавшим ее небольшим ледяным обручем был мир тепла и солнечного света, смеха и любви.

Но ни одно из этих ощущений не могло проникнуть к ней.

Холод.

Потоки ледяного дождя. Темнота и ветер, приподнимающий ее, отрывающий ее от…

— Нет, — резко произнесла Алана, отгоняя кошмары. — Здесь нет льда. Я в хижине. Я не лежу, связанная, около озера. Я не жду беспомощно, пока придет Джек и либо освободит, либо искалечит меня. Я не дрожащий крохотный осиновый листочек во власти холодного ветра. Я — Алана. Я — человек.

Ее тело судорожно беспрерывно дрожало.

— Вставай, — хрипло приказала себе Алана. — Вставай!

Медленно, скованно, с большим трудом поднялась она на ноги. Неуклюже двинулась к двери. Когда ей в конце концов удалось открыть ее, она увидела, что новый день разливается по каменным отрогам щедрыми потоками малинового света.